Оглянулся - Бакенщиков, начальник стройки. Вот неожиданность! Признал ведь. Вместе Иркутскую ГЭС строили. Вышли на улицу, Бакенщиков не дал мне договорить. Сразу решение. Знаешь, он ведь не рассусоливает.
- Вот что, Василий Андреевич, - приказывает мне. - Сдавай билет и давай на стройку на моей машине. Рудик! - крикнул он шоферу. - Подвезешь товарища.
Народ повалил на посадку, я еще видел, как Бакенщиков мелькнул и скрылся в толпе, а Рудик уже тянул меня к машине.
Ну, конечно, "газик" подо мной крякнул, просел. Машина рванула, Рудик по ходу комментирует дела на строительстве. Не успел опомниться, а он уж подрулил к конторе автохозяйства, Ромашкин выбежал на крыльцо. Но вместо Бакенщикова - я. Ромашкин даже оробел. "Ну, ладно", - говорит.
Подвел меня к забору и показал на раскулаченный, с заржавленными боками самосвал.
- Прошу любить и жаловать, - говорит. Потолкал ногой переднее колесо машины. - Я же говорил, что все занято.
- Ну что же, зато никто не упрекнет, что новичку сразу дали добрую машину, - подмигнул я Ромашкину.
На другой день я положил перед ним на стол два исписанных с обеих сторон листа, расчеркнутых красным, синим и черным карандашами.
- Что это? - удивился он.
- Читайте, - говорю. - Красным - детали первой необходимости, синим - второй, черным - третьей и так далее.
- Что же вы врываетесь ко мне? На это есть механики! - вспылил Ромашкин.
- Был у механиков, послали к вам.
- Вы что, в бирюльки играть приехали? Где я вам возьму, у меня не Гутап, знали, куда ехали, не нравится - можете…
- Простите, у каждого свои обязанности. Я тоже не завод и изготовить динамо, трамблер, свечи не могу. Тут у меня в списке перечислено, - и так спокойненько напомнил закон, применяющийся к лицам, виновным в разукомплектовании машин и оборудования. И попал в цель. Такого поворота Ромашкин не ожидал. Он даже взмок, достал платок. А я за дверь. В коридоре перехватил механика… Тот тоже от меня отмахивается. Обещает завтра заказать в кузнице рессоры.
А я ему:
- Ты меня не потчуй завтраками, я ими сыт по горло. Пиши заказ, я сам схожу, поговорю с кузнецами.
Так и пошло. И механик подписал, лишь бы отвязаться.
Прихожу в гараж еще до свету и ухожу, когда темно. Через неделю на "подзаборном" самосвале вырулил к диспетчерской за путевкой. Кручу баранку, езжу. А в конце декады у меня не приняли путевки. Посчитали, что приписал рейсов тридцать, не меньше. Диспетчер вдруг сказала, что надо путевые листы проверить, порядок такой.
Порядок есть порядок, не возражаю. Посадил с собою ее. Вечером она докладывает Ромашкину, что все правильно: Поярков сделал двадцать одну ездку.
- Этот Поярков, - говорит, - циркач. Двадцать одну ездку по виражам. Всю душу из меня вытряс.
Ромашкину крыть нечем, и посылает он меня на ремонт дороги. "Трасса - кровная артерия строительства. Мы должны лечь костьми…" Ромашкин-то умел произносить красивые слова там, где и не надо: к месту и не к месту. Припомнил он тут мне и прошлое: "Ты, говорит, Поярков, жаловался на плохие дороги, тебе и карты в руки". Но он-то знал, что там один геморрой высидишь; по полтиннику в день путевка обходится. Я спорить не стал, махнул рукой: кому-то же надо и дорогу ремонтировать.
- Вы уж постарайтесь, - попросила диспетчер.
На другой день я выехал на ремонт дороги. Веришь, едва сыскал мастера. Пока повез его переодеваться, потом на гравиесортировку за девушками, пока вручную самосвалы грузили - время бежало. Лишь к обеду сделали одну ходку. Плюхнули на дорогу, разровняли. Тут же машины порастянули колесами свежий грунт, будто и не было его.
Говорю мастеру:
- Такими темпами будем сыпать, как раз до конца стройки хватит.
- Не нравится, можешь не приезжать.
Заспорили. Мастер добавил грузчиков.
А с получки работяги не вышли на работу.
- Ступай, - говорит мастер, - подремли в кустиках и не поднимай шуму.
- Если сейчас же не организуете дело как следует, - сказал я ему на ухо, - расскажу начальнику строительства о вашем безобразии, а предварительно сверну тебе скулу, - и швырнул мастеру в лицо путевку.
Назавтра дорожники и вовсе отказались от машины. Ромашкин поставил на вид, что не сработался с дорожниками, и я снова стал возить бетон. А к концу месяца диспетчер взмолилась:
- Дядя Вася, может, пару путевок оставим не следующий месяц, а то, кто знает, каков будет заработок?
Я поначалу не понял. Зачем, говорю, оставлять, если, в случае, и прихворну, с профсоюзом аккуратно рассчитаюсь, задолженности не имею.
- Вы понимаете, товарищ Поярков, расценки могут пересмотреть и срезать. А у меня у самой муж шофер.
В тот вечер у нас состоялось собрание. Разговор шел о том, как лучше подготовиться к перекрытию реки. На этом же собрании водители приняли решение отработать один день в помощь борющемуся Вьетнаму. Я внос предложение передать в помощь Вьетнаму наш заработок за сверхурочные часы. У меня их около двухсот, да и у других не меньше. А служащим и ИТР можно бы было перечислить премиальные.
После собрания Ромашкин похлопал меня по плечу. Многие аплодировали. Правда, кое-кто без особого энтузиазма.
- Молодец, - говорит Ромашкин. - Приятно работать с ответственным человеком. Дело к тебе есть. Был у меня тут один и разбил, понимаешь, подлец, такую машину - бортовой КрАЗ, до сих пор душа болит. Она сейчас нужна во как. - Тут он чиркнул себя по горлу ладонью. - А восстановить некому, некому доверить, понимаешь? Не возьметесь, Василий Андреевич, а? Выручите, голубчик!
По правде сказать, желания я не испытывал, но выручить согласился. Веришь, Антон, почти месяц не вылезал из-под машины, последнюю неделю подкрашивал, подмазывал, утеплял. На дворе уже вовсю летали белые мухи. А Ромашкин еще и выговорил: "Долго возитесь. Не на курорт приехали. Не справляетесь - отдадим другому". Я промолчал. На душе было противно, к тому же ломило поясницу - повалялся на холодной земле - вот и напомнил о себе старый радикулит.
Ну, словом, на этой машине и работал. И опять в конце месяца при подсчете путевок вспомнили Пояркова. На этот раз Ромашкин даже по столу стукнул.
- Вы что, товарищ Поярков, изобрели автомобиль с космической скоростью - двадцать рейсов в Ленск! Я сам шофер. - Потом помолчал, ровно опомнился, и другую песню завел: - Человек я не злопамятный. Мы тут посоветовались и решили именно вас послать в Ленск. Нам выделяют сорок комплектов резины - вот телеграмма. Сами понимаете, что это значит, если парк наполовину разут. Резину надо получить поскорее, а то чего доброго растащут.
- Как же растащут, если, выделили?
- Поймите меня правильно. Вы же человек умный, - снисходительно улыбнулся Ромашкин, - если вы завтра вернетесь, все убедятся, что вы действительно способны за сутки обернуться в Ленск и обратно. Вот и основание - и верить и платить… По рукам?
Противно все же… Ох и противно, Антон. А деньки выдались трудные, но ехать надо. Но резину получил - возвращаюсь. Устал чертовски, и все как-то безразлично. Смотрю на дорогу. А она, всеми ветрами продутая, все не кончается. Но прикинул, во сколько обойдется рейс. Подбил километры - полный тоннаж с негабаритом - выходит без малого сорок рублей, это, считай, за одни сутки. Жить можно.
Ребята потом рассказывали, как Ромашкин допытывался у диспетчера:
- Этот фото-мото не отмечался? - Уж за кого брался этот Ромашкин, так уж и не отступался. - Значит, не обернулся в срок, подвел коллектив? А жаль, не оправдал доверия!
Ну а диспетчер ему:
- Спит дядя Вася, ребята не велели будить.
На этой резине и погорел Ромашкин, да и не только на этом. Узнали, кому и за какие услуги он выдавал новые комплекты резины. И потащили Ромашкина на партком. Вынесли строгое партийное взыскание, перевели в работяги. Но он не пошел копать канавы, а где-то, по слухам, сдал экстерном, получил диплом и начал "поднимать" сельское хозяйство. Но до решения в горкоме Ромашкин все еще ходил в начальниках и сутяжничал. Как-то прибегает секретарша.
- Дядя Вася, а дядя Вася, где вы запропастились? Вас срочно вызывает начальник.
- Срочно? Эх, кнопка, - говорю. - Кто меня может вызывать. Нету дяди Васи, есть без пяти минут пенсионер Василий Андреевич Поярков.
- Вот вам и хотят вручить медаль.
Захожу к Ромашкину.
- Зачем звал? Только не юли, говори толком.
- Круг почета придется сделать, поедешь на Алдан.
- На метле?
- Своим ходом.
Оказалось, что из-за этого же Ромашкина ножи для бульдозеров остались здесь, а там без них как без рук. Словом, бестолковщина. Весь день собирал болты, гайки, тросы, бобины. Подтягивал стремянки, регулировал тормоза. Вот как был перемазанный, прокопченный, так и сел за баранку. И только по ночам уроню голову на руль, подремлю. Вскинусь, в теле дрожь, поясницу корежит, но превозмогу себя, выпрыгну из кабины - горсть снега в лицо - легче сразу. А у ручья достал чемоданчик, снял рубашку, стою. Красотища.
На бурунах в перекате барахтаются чайки. Взмывают вверх, а потом упадут на крыло и не шелохнутся, замрут. И ты знаешь, Антон, приметил я одну птицу. Сидит на камне, спрятав под крыло клюв, и будто дремлет. Далек ли ее путь, думаю. Одолеет ли перевал или сгинет. И на себя мысль: одолею ли? А дальше дорожка - руль вывертывает, колеса забрасывает. Ты не представляешь - идешь то как в чулке, то на простор вырываешься. Машина запашется в снег, буксует. Пока откопаешь ее, семь потов прольешь. Снова еду. К утру хоть лом глотай - валюсь. Снег в лицо горстями - не помогает, чифирек заварил - не берет. И тут как шибанет. Машина с ходу передними колесами нырнула и сразу же хватила вентилятором воду. Заглохла. Встал на подножку, а кругом наледь пенится. Охо-хо, Антон, тридцать восемь лет колесо кручу, всякое бывало, а вот такого… Может, первый раз пожалел, что ослушался свою Александру Григорьевну.
Да что тут говорить. Прошел из Заполярного через Сунтары, Вилюйск, Якутск, Покровск, Алдан - около трех тысяч верст одолел, да еще больше тысячи Магаданской трассы.
- Антон, а помнишь Иркутск, нашу Подгорную?
Василий замолчал. А меня захватило прошлое…
Девочка Соня
И вспомнилось мне, как пришли с войны, как взялись без перекура: котлован - общага - котлован, школа: по одному классу в два года, только кустики мелькают! Опять завалил немецкий. Куда пойдешь, кому скажешь? Может, в ресторан? Иду.
"Ангара" - приплюснутое одноэтажное здание, народу полон зал. У двери в тоненьком пальтишке, посиневшая, в чем только душа держится, Соня. Подхожу.
- Пошли, - предлагаю, - чайку попьем.
- Чай не водка, много не выпьешь, - отвечает грубовато.
- Можно и водки.
- Да что вы, я сегодня не планировала, и одета вот…
И верно - замаскированные ваксой ветхие сапожонки, вылинявшая юбка.
- Пустяки, вполне сойдет.
- Вы так считаете? - радуется Соня.
Я придерживаю дверь, пропускаю ее вперед и помогаю снять пальто. Соня поспешно сует в рукав шапку и облегченно вздыхает - вешалка на месте.
- Одну минуточку, - говорит она.
И исчезает за дверью.
Я тоже вхожу в маленькую боковую дверь и мою руки. Соня появляется неслышно. Она ходит, будто в кисель ступает. Теперь у нее яркие губы, большие глаза подведены и кажутся диковатыми на маленьком лице.
Мы проходим в зашторенную дверь. Тетя Поля сидит на стуле и косится на нас. Тут же топчется Митя, ее помощник, стучит деревянной ногой. Настоящая работа у них начнется за полночь, когда уберутся оркестранты и на половине зала потухнет свет.
Выбираем местечко подальше от окна, в закутке - так хочет Соня, и садимся. Соня - спиной к залу, напротив меня. Если смотреть поверх ее головы, то виден буфет черного дерева со, львами и завитушками, уставленный бутылками и цветными плитками шоколада. Столы натыканы плотно. Сегодня понедельник, и музыканты придут позже на час - в восемь. Мне к часу на работу, в третью смену. В школу не пошел. Гнетет меня этот немецкий.
У Сони большие глаза, очень синие, и гусиная шея. Под ситцевой кофточкой в горошек мелко вздрагивает худенькое тело. Она то ставит, то убирает со стола острые локти, не зная, куда деть руки. Надувает пухлые губы:
- У-удобно ли нам вместе.
Подходит Зойка-официантка, смахивает со стола крошки и небрежно бросает меню.
- Ты кого привел? - шепчет мне на ухо, обдавая запахом одеколона и лука.
Соня съеживается. Я начинаю рассказывать о чем-то, как мне кажется, веселом, но неловкость не исчезает. Зоя ставит две тарелки с омулем, запеченным в тесте, и графинчик водки.
- Пива принести? Свежее.
- Ну его, не монтируется с водкой, голова будет болеть, а мне в третью смену.
- Как хочете, простите, как хотите, - поправилась Зоя.
- Вам на работу? - спросила Соня. - Тогда не надо было совсем, так бы посидели. А вот и музыканты.
- Немецкий опять завалил, беда мне с ним. Ну да ладно, жизнь не лошадь, когда-нибудь повезет. Салют!
Мы чокнулись и выпили.
- А вы учитесь? Такой большой! - Соня засмеялась. - Очень хлопотное это дело - учиться, я бы не смогла, особенно когда работаешь.
- Это только поначалу так кажется, а пойдешь - засосет, и потом, как ни хорохорься, а взрослому, такому большому, как ты говоришь, стыдно не ответить преподавателю. Вот и сегодня я вроде спасовал, не пошел… - Я запнулся. Выручили музыканты, заиграли "Синенький скромный платочек…".
Всегда со мной так: когда музыка, все мне становится нипочем, будто на волну меня поднимает. Жаль, что я не умею танцевать. Только и танцевал от души в День Победы, с солдатами танцевал. Я тогда тоже был солдатом.
После "Синенького платочка" заиграли вальс "На сопках Маньчжурии". В зале стало тесно, незаметно набрался народ. Топчутся между столами. От пыли даже в носу щекочет, дымина под самый потолок. Какой-то подвыпивший парень тянет Соню танцевать. Пусть потанцует, ей ведь хочется. Но она не идет:
- Отстаньте, говорят вам. Вот идиот, честное слово.
Ввязываюсь.
- Парень, тебе говорят!
Соня подвигается поближе ко мне вместе со стулом и растирает руку.
- Идиот, прямо хватает, я ему чуть не залимонила.
- Да ну его, портить такой вечер.
- Вам правда хорошо? - она, не мигая, смотрит мне в глаза.
- Вы хорошая девушка, Соня, и мне правда хорошо с вами.
- Только не надо смеяться, ладно?
- Я и не думаю.
- Какой тут низкий потолок, кажется, дым от самого пола. А я подумала, вы просто так говорите. Если вы правда не умеете танцевать, то давайте я вас водить буду. Или это неприлично, когда мужчину водят?
- В танцах - ничего, за нос - неприлично.
- Я бы вас не стала водить за нос, - серьезно сказала Соня.
Я посмотрел на парня, который тащил ее танцевать. Короткий ежик, рубцы на щеках и верхней губе - он походил на борца.
Зоя принесла кофе. Мы подождали, пока стало тесно, и тоже пошли танцевать.
- Как получится, - сказал я.
- Нормально получится, - заверила Соня.
Танец кончился, и мы стали пробираться к своему столику. Соня вдруг негромко ойкнула и закусила губу. Парень отдернул руку. Недолго думая, я врезал ему от души… Потом трудно было разобрать, кто кого бил.
Меня выручил Митя, как очевидец, поддержала и тетя Поля. Я расплатился за причиненный ущерб, и инцидент был исчерпан.
Висевшие на кронштейне часы показывали одиннадцать. Лениво падал снег. По торцовой мостовой процокала запряженная в хлебовозку лошадь. Обдало запахом свежего хлеба.
На обочине стояла "эмка". Заглянул - знакомый водитель.
- Эх, прокачу! Садись. Кони мои вороные!
- На Восьмую Советскую, - попросил я.
- Сей момент, - и шофер подал мне заводную рукоятку - кривой стартер.
Машина затарахтела, и мы уселись на заднее сиденье. Соня приложила к моему глазу пахнувший дешевыми духами платок. У нее была маленькая горячая ладонь.
Мы подкатили к длинному бараку.
- Ну что ж, Соня, если бы, как говорится, не досадные мелочи… а так все было отлично?
- А вы не зайдете разве?
- Как-нибудь в другой раз, Соня.
На обратном пути шофер сказал:
- Правильно сделал. Знаю я эту девицу, да и червонец при тебе остался.
- Пошел ты, пошляк, много ты понимаешь.
Шофер обиделся, резко затормозил. Я вышел из машины.
- Сам ты чувырло нестроганое! - рыкнул он мне вслед.
В котловане ухали копры, ревели самосвалы. Ночная смена рабочих стекалась с берегов Ангары и растекалась по агрегатам. Наша бригада бетонировала основание отводящей трубы канала. Работа была напряженная все эти дни, и я не выбрался в город. И только в воскресный день смог прийти на Большую улицу. Мне хотелось увидеть Соню. Я все еще чувствовал ее маленькую горячую ладонь на своем глазу. Снова я ее увидел у кинотеатра.
- Привет, Соня!
- А я вас еще издали узнала. Я вас каждый день жду.
- Вы очень изменились, впрочем, нет, что это я, вы такая же милая.
- Не смейтесь. Я устала вас ждать.
- И я скучал о вас. Зайдем? - кивнул я в сторону ресторана.
- Не надо, зачем тратиться, лучше в кино или так погулять. Это нехорошо, что я сама вас зову?
- Да нет, Соня. Идем, куда скажете.
- Знаете, я многое поняла. Может быть, я и раньше понимала. Люди, в сущности, так мало знают друг про друга, правда ведь?
- Вот вырастешь большая-пребольшая и все узнаешь.
- Как вы думаете, меня примут на работу без трудовой?
- Ну, конечно же, примут.
- Вы со мной только, пожалуйста, не сюсюкайте, говорите нормально, я хорошо вас слышу и понимаю. Но вот что, вдруг не смогу или не сумею или люди от меня отвернутся, так ли велик наш город, где тут спрячешься?
- Главное - твердо решить, и чтоб без отступлений, а люди поймут, хороших людей на свете ведь больше.
- Ну, что мы тут торчим? - я взял Соню под руку.
- Удобно ли вам? - сразу отстранилась она.
- Пустяки, мы есть мы, и не вешай нос!
На Большую, как в Иркутске называют главную улицу, вывалил народ сразу из трех кинотеатров, расположенных рядом и напротив. В нашем городе всегда так: когда идут из театров и кино, то по мостовой словно река течет, затопив всю улицу от домов до домов. И от шарканья ног образуется гололед.