На планерке досталось всем - и механикам, и прорабам, и бригадирам.
Димка на планерку пришел без приглашения, хотел выяснить, почему вчера не дали лесовозов, бензовозов тоже не дали, солярки наперсток остался. Он внимательно выслушал Ромашкина, а в конце планерки попросил слова. Но неожиданно для себя начал не с лесовозов.
- Что это вы все грозитесь - выгоню, уволю, можно подумать, стройка - ваше частное предприятие, - начал Димка.
Все притихли. Ромашкина передернуло. Он подставил ухо соседу - кто это? А, бригадир с ЛЭП! Ну, погоди ж…
- Вы бы сидели и слушали да на ус мотали!
Димка подождал, пока Ромашкин закончит фразу, и продолжил:
- С раскрытым ртом? Так это же будет невежественное заглатывание ваших приказов.
На Димку зашикали, а задние поддержали - пусть выскажется человек!
- Пусть на профсоюзном собрании высказывается, а тут планерка! Кого не устраивает - мы никого не держим, - скатертью дорога! - отрубил Ромашкин.
- Не возражаю, можно будет и на профсоюзном собрании сказать, - спокойно сказал Димка, - но я все же хочу выяснить и спросить…
- Это мы вас спросим! - перебил Ромашкин.
- Ну, дела, - сказал Димка, - если у начальника за душою нет ничего, то такому начальнику доверять судьбу людей ни при какой погоде нельзя.
- Планерка закончена, все свободны! - вышел Ромашкин из положения.
Задвигали стульями, зашумели.
Ромашкин круто повернулся, поискал глазами:
- Ланцов, останьтесь! - приказал он, когда Димка был уже на пороге.
Димка вернулся к столу. Ромашкин сидел в глубоком кресле и, по-видимому, ждал, пока выйдет последний человек. Нажал на кнопку - на пороге появилась секретарь.
- Никого не пускать - я занят.
Ромашкин смотрел на рослого невозмутимого парня и думал, как бы половчее его осадить.
- Значит, так, Ланцов… Я правильно назвал вашу фамилию? Давайте о деле. С планом вы не тянете, не справляетесь. На что же вы надеетесь, мы так оставить этого не можем!.
- Я и хотел решить на планерке…
- Вы не ершитесь, Ланцов, - неожиданно миролюбиво сказал Ромашкин. - Представьте на минуту себя на моем месте - вы молодой человек, может, еще дорастете и до руководителя, так вот представляю, какой разгон вы бы учинили!
- Что вы все - разгон, разнос, стружка, слова-то какие.
- Постойте, постойте…
- Я и так уже столько времени стою перед вами.
- Выходит, вы считаете, что руководитель не должен всерьез спрашивать с подчиненных?
- По-разному ведь можно спросить. На мой взгляд, спрашивать следует только серьезно, но при этом нельзя унижать людей. Ведь существует же этика руководителя, не правда ли? Ну, правила взаимоотношений между руководителями и подчиненными. Я не говорю о их педантичном соблюдении, в жизни это, наверное, трудно, но хотя бы в главном - не подавлять личность, не унижать. А ведь сплошь да рядом наоборот. Вот и вы сегодня…
- С удовольствием послушаю вашу философию, - Ромашкин сел в кресло поудобнее.
Ланцов переступил с ноги на ногу, намереваясь развернуться к двери.
- Давайте, давайте продолжим, что же, по-вашему, единоначалие отменяется?
- Нет.
- Ну, ну, дальше!
- Дальше? Не мешало бы всякому единоначальнику ознакомиться с законами, с юридическими справочниками, с профсоюзными справочниками. А то потом и бьемся, откуда это хамство у некоторых руководителей - от невежества или от душевной, черствости?
- Слушай-ка, Ланцов, - вдруг на "ты" перешел Ромашкин, - давай-ка вот что: чтобы у тебя не завихрялся ум за разум, мы с тобой так договоримся. Как ты говоришь, этика и тому подобное, вот мы и будем блюсти ее на производстве, а потом и везде. Ты делаешь мне план, хорошо делаешь, а я с тебя спрос творю. И учти: если не тянешь, то держись!
…Димка шел свежеотсыпанной дорогой и все еще не мог успокоиться. Ему было жаль потерянного времени, ведь, в сущности, ничего не решил. Привыкли прикрываться - век, век, огромный поток информации, невозможно знать все. Ну и что? Уверен, что ни в какой век невозможно было все знать, да и не обязательно это. Почему надо всем знать, чем отличается одно удобрение от другого или, скажем, когда состоялась первая Женевская конференция по разоружению? Хотя не мешает и это звать. А каково-то сейчас Василию Андреевичу? - вдруг перепрыгнули мысли.
Вот и сам Поярков с Дюжевым идут по пыльной дороге. Увидели Димку, приостановились.
- Знаешь, Дмитрий, я всегда теряюсь перед вышестоящей наглостью. За что терпел? Крутил бы себе баранку, Я ведь знаю этого человека…
- А ты чувствуешь за собой вину? - спросил Димка.
- Нисколько.
- Так какого же ты черта!
- Подожди, Дмитрий, я уже оглох от этих криков…
- Эх, Василий Андреевич, Василий Андреевич, дорогой мой, за себя и постоять не можем, почему так?
- Вот за тебя бы, Димка, - Поярков сжал кулаки. - А вот за себя…
- Ничего, дядя Вася, не поддавайся, еще посмотрим, мы же не одни с тобой.
- Дождь будет, - Василий Андреевич поглядел на небо. - Смочило бы хоть, что ли. - Не успел он договорить, как упала капля, за ней другая, третья, - крупные, тяжелые. Они пробивались в землю, и дорога, взрываясь, запахла влажной пылью.
- Надо же, Василий-пророк! - сказал Димка. - Ну, шире шаг!
Дождь косо резанул, и мы резво вбежали на высокое крыльцо школы.
- Видел как, - радовался Василий Андреевич, - налетел, и все!
С шумом полилась по бетонке пузырчатая вода - и вдруг дождь стих…
- Ишь ты, будто кто разом смазнул, - гудел Василий Андреевич.
Мы спустились с крыльца, и тут снова хлестанул дождь, залопотал по бетону, по крыше, тонким звоном отозвалось оконное стекло.
- А-а, что мы, сахарные? Вперед! - скомандовал Димка.
На перекрестке Василий крикнул: "Бывай". И они с Димкой исчезли за домом.
Я вбежал в свой подъезд, отряхнул кепку. Прислонившись к стенке, отдышался. На втором этаже бухнула дверь, и по лестнице протопал Андрей.
- А я тебя жду, дед, - сказал он укоризненно.
- Ты куда это вырядился в такую непогодь?
На Андрее сапоги с высокими голенищами, ненадеванная брезентуха.
- Разве забыл? Ведь договаривались. Мужики ждать будут, дядя Талип.
- Забыл, Андрюха, совсем из головы выветрилось.
- Мы же обещали.
- Но куда в такую погоду-то?..
Андрей приставил ладошку к бровям.
- Кажется, высвечивает. Ну, я пойду. Поешь и приходи. Суп в кастрюльке под столом, только что снял с печки. - И Андрей торопливо зашагал по лужам.
В душе отозвалось каким-то шорохом. Вспомнилось, как в том году мы с ним были в Москве. Вот там был ливень - вода стояла стеной! Метро захлебнулось, у легковушек одни антенны торчали. Мы на электричку и за город. За городом было хорошо. Бродили под сводами ветвей в Переделкино. Около старинной церкви у самой обочины стояла береза с надломленной веткой и исходила слезами - ранним березовым соком. Запомнилась эта береза…
Вот и здесь, под нашим окном, соседи посадили березки. Они прижились. И клумба цветет лесным горошком. Я выглянул из подъезда. Чашечки цветков переполнились водой, и как только удерживает их такая тоненькая ножка. Я всегда удивляюсь силе этих хрупких созданий природы. Вот и трава поднимает асфальт, колет, разламывает и бьет бледно-зелеными фонтанчиками к солнцу. Как все-таки хорошо, что и сюда мы пришли - оживили эти дикие колымские берега, отсыпали площадки, поставили на сваях дома, посадили деревья, вымостили улицы бетоном. Так стоял я в дверях подъезда, смотрел, как пузырились лужи, и невольно вспомнил наш разговор со Славкой о море.
Славка как-то говорит:
- Вот заполним море - не надо будет на юг мотаться, только жаль, что гольцы пропадут, уж больно они хороши, особенно на восходе солнца, когда только луч коснется воды.
- А отчего они пропадут?
- Как же, такой резервуар тепла. А вот интересно, дед, будут люди лет через сто знать, как мы все изменили. Или скажут - жили, были, работали…
Я понимаю Славку, про себя дополняю его. Жили без ласковых слов и женских удивительно нежных глаз. До хрипоты в горле обсуждали государственные планы, повышенные обязательства. Отчаянно переживали срывы, лихорадочно наращивали темпы. Лучше этого и не было в жизни. Скучно бывает и здесь, что скрывать. А мы все оставляем на потом, и отдых, и развлечения, и прелесть сердечной тайны. Но в этом тоже жизнь, и еще какая… И все-таки как-то изменились отношения. Утрачивается старое братство. Или мне кажется, но с тех пор, как большинство получило отдельные квартиры, стали забывать что-то друг друга. Даже у каждого ребенка свои игрушки, свою шоколадку едят. На похороны и то стали собирать по списку, а в прошлом году кидали в шапку. На Ангаре, Вилюе хоронили на веселом, поросшем сосняком и березками бугре, теперь запаивают в цинковые ящики и отвозят "на материк".
В последний раз, когда мы были в Москве, я забежал на Красную Пресню к Андрею Егоровичу Бурлаку - нашему бывшему начальнику. Я уж его не видал, считай, лет двадцать, а то и более. Открыл сам.
- Ба! - сказал он и отступил на шаг. - Постой, постой, не сказывайся. Старуха, ты погляди, кто к нам пришел?! Чувствую - свой, а вот сразу сказать не могу, - и сверлит меня глазом.
- Иркутянин, это точно… Да-а, Антон же! Сколько буду жить, столько и буду помнить иркутян. Это моя любимая стройка. Да, да ты же знаешь, я не подхалим. Нет, Антон, на пенсии жизни нет и нет, и не верь никому, ее никогда и не будет. Одиноко, сиротски одиноко. С некоторой минуты начинаешь терять свой возраст. Ты знаешь, - голос Андрея Егоровича окреп, - благо, благо умереть прямо на генеральной планерке, Антошка, да на основных сооружениях… Вот ведь как. Все есть, Антошка, золотые звезды, но нету моих милых товарищей, боевых друзей. Прости, дорогой, у нас раньше так не делали, не плакались перед гостем, а самовар ставили, - спохватился Андрей Егорыч. - Вот в прошлом сезоне пустился я в путь, побывал на стройках, как бы тебе сказать - вроде круг почета совершил. И доволен, и расстроен. Тебе чаю или чего покрепче? Мы теперь часто вспоминаем прошлое со старухой. Теперь она меня не грызет - поняла, что каждому овощу свое время. Помнишь, как "водопроводчики" разыгрывали, - Андрей Егорыч шлепнул меня по коленке.
На Иркутской ГЭС мы жили с Андреем Егоровичем по соседству. Бывало, в воскресенье возвращаемся с работы, он перед домом шепчет:
- Сейчас я тебе позвоню. - Только успел переступить порог - звонок.
- Что-то кран барахлит опять, пошлите-ка слесаря.
Беру ключ, Андрей Егорович уже на пороге в пижаме. Дверь придерживает. Похожу, покручу краники, постучу по трубам, в колодец загляну для вида.
- Все, - скажу, - в порядке. Клапан запал.
- Вечно у вас западает, - ворчит его жена.
- Вот назначу тебя директором подсобных предприятий, посмотрим, как у тебя не будет западать, - вступается за меня Андрей Егорович и идет проводить. Выйдем в коридорчик, он прикроет дверь да еще для верности шваброй подопрет. Я уже знаю: крышку от сундука поддерживаю, пока он достает бутылку и закуски. Потом уж присядем тут же на этот окованный сундук (вот он, этот сундук, и сейчас стоит, как тогда стоял). Как только забулькает в стакане, жена его в дверь стучит: "Это вы что там надумали, откройте сейчас же…"
- Лучше не открывать, Антошка, - скажет Андрей Егорович. - Ну, будем, чтобы клапан не западал… Ты, старуха, сиди смирно. Вот же как получается: областное начальство не пьет, с подчиненными не рекомендуется, да я и сам не охотник. А вот с соседом - другое дело. Ну вот и давай выпьем по сотке. - Андрей Егорович наливал и, продолжал: - Моя старуха как опара: поначалу вспучится, а укиснет - осядет, перебродить ей надо.
Другой раз и Анастасия Федоровна с нами: "Ох, - скажет, - не легкая должность быть женой начальника". И начнутся рассказы о комсомоле, теплушках тридцатых годов…
- Вот я и спрашиваю, - скажет Андрей Егорович и сам ответит: - Если ты приобщился к гидростроению, то уж по гроб жизни профессии не изменяй. И служи не лицу, а идее, обществу. Это самый верный компас. Наша профессия самая беспокойная. Ты, Антошка, учти - человеку нужна активная деятельность до самого его последнего часа, вздоха…
Дождь перестал. Над землей курчавился дымок, отрывался и таял. Земля и деревья набухали. Перебрала влаги и отяжелела желтая трава: развалилась, обнажая стебли, белые у основания.
Я вспомнил наказ Андрея, но не стал супничать, а вслед за Андреем, как договорились, к ребятам в Нахаловку. По колее стекала мутная вода. Нахаловка жила своей торопливой, неуемной жизнью. С подветренной стороны горы один к другому жались домишки, вытягиваясь в длинную, как кишка, улицу.
Ближе к ручью увидел я начатый балок. Талип тесал бревно.
- Здорово!
- Здорово!
- Никак, жениться собрался? Стройку грабишь, растаскиваешь материал.
Славка услышал, выглянул из-за сруба.
- Привет!
Подошел Димка. Штаны на ходу поправляет.
- Что, Димка, не держатся после Ромашкиной планерки?
- Да не Ромашкина планерка, а Димкина - так дело обернулось, - комментирует Славка.
Садимся рядышком на бревно, закуриваем.
- Что это вы надумали? Какой-то балок приплюснутый…
- Храм любви строим, дед, - ответил Димка.
- Материал мало, почти совсем нет, - жалуется Талип.
- Нахалы!
- Зачем же так - веление жизни, - и Димка берется за топор. - Говоришь, обворовываем государство? А, можно сказать, - для его же пользы.
- Ну, ну, Дмитрий, первый раз слышу такую теорию. Если все будем тащить…
- Наше государство, ого-го, богатое, - вставляет Славка.
- Ну и что?
- А вот что. За полторы сотни государство получает готовую рабочую силу, с добротным семейным устоем, так? Но обратная сторона медали!..
- Понятно, если подходить из местных принципов. Но, позвольте, приняли нас на работу - вручите ключ, хотя бы от комнаты. А только и живешь надеждой.
- Надежда всегда с нами, если она не женщина - но к женщине мы еще вернемся, а лучше бы она к нам.
- Если бы давали квартиры строго по очереди, - сказал Славка.
- Чего захотел, это невозможно, - возразил Димка, - начальнику стройки виднее, кто ему сегодня нужнее. Без врача, бухгалтера, кассира, продавца и т. д. и т. п., а также начальника колонны, управлений, участков не обойдешься.
- Значит, очередь по боку?
- Бывает и так.
- Но разве это дело - строить балки? Надо ли за это держаться?
- Ни черта, дед, за них держаться не надо, - утверждает Димка. - Вот и начальник стройки грозился столкнуть балки бульдозером. Погрозился, и не столкнул. Нечего взамен дать, а жизнь не стоит на месте. А для себя и своих сотрудников на другой стороне поселка отгрохали коттеджи. Скажешь, сравнил рабочего с начальником? А может, и надо сравнивать, ведь в одной упряжке тянем лямку - строим…
Наш разговор перебивает Андрей.
- Р-рота, - берет он под козырек.
- Вольно, вольно, сам рядовой, - отдувается Василий Андреевич. - Что вы тут развели?
- Не помню, я такой дом не строил или строил, - примеряет обналичку Талип.
- Эх ты, склеротик, не помнящий ни родства, ни мастерства, - смеется Василий Андреевич.
- Славка, сходите с Андрюхой в столовку, - говорит Димка, - возьмите хлеба, соли - поужинаем на воздухе.
- Котлет, значит, - уточняет Андрей.
- Во-во, в котлетах хлеб да соль…
- Сколько брать-то? - спрашивает Славка.
- Андрей знает.
Василий Андреевич пробует на палец острие стамески.
- Спасибо, ребята, спасибо, не забыли старика.
- Плоское катаем, круглое кантуем. Дядя Вася, вон мешок, подавай опилки, мокрые только не бери, - командует Димка.
- Постараюсь, Дмитрий. Отжимать буду…
- Кому строим-то? - наклонился я к Талипу.
- Одна палка тает, две палка горят.
- Не палка, товарищ Талип, - встревает Димка, - головешки, две головешки - пожар. Понял? Любовь - она что костер; пока палки кидаешь, горит. А женщина - сила, нечистая сила, - утверждает он.
- Чистая, чистая, - подтверждает Талип и просит поддержать косяк.
Пока мы обтесывали окно, Андрей со Славкой пришли из столовой. Славка на вытянутых руках нес кастрюлю. В сетке Андрея лежали свертки, две булки хлеба. Талип мигом подживил костер под чайником и запел:
- Деньги есть - Уфа гуляем, денег ек, чишма сидим.
Димка подтащил дверь.
- Танцевать будем, да? - спрашивает Талип.
- Стол будет, понял. А танцплощадку на крыше сделаем.
- Строительный материал нету.
- "Была бы только ночка, да ночка потемней…" - декламирует Славка. И водружает на дверь кастрюлю. Сам становится на колени, режет хлеб, сыр, вытряхивает из свертка ложки.
- Где ложки взяли? - спрашиваю.
- Шли, нашли - едва ушли, хотели сдачи дать, да не могли догнать, - отвечает Славка. А вот у нас на Диксоне балки строят из бутылок.
- Это что-то новое, уточните, Вячеслав Иванович.
- Честно. Там ведь бутылок горы, лесу ни кустика, а бутыло-ок… Делают, значит, так: опалубка, в нее ставят бутылки в два ряда и заливают цементом с песком, один к трем. Стена на воздушной подушке как яичко - гладенькая.
- А что, идея, - откликается Димка, - может, за вермутом сгоняем? Или за шампанским - утепленные бутылки…
- А был у нас на Диксоне такой случай, - вдохновляется Славка. - Жили, значит, двое приятелей, ну вот как бы мы с Талипом. Воздвигнули такой балок, перегородили поровну: две двери, две трубы. Живут в свое удовольствие. На дворе, как обычно на Диксоне, метет - белого свету не увидишь. Ну, один топит печь, день и ночь шурует, дым калачом над его трубой, палит дровишки. А на Диксоне, сами знаете, туго с этим делом. Выглянет, а у соседа труба молчит. Не помер ли уж, подумает. Забежит:
- Не врезал дуба? - спросит.
- Нет, не врезал, - отвечает сосед.
- У тебя даже растопки нету.
- А на что она мне, - отвечает сосед, - завалинки с лета хорошо утеплил.
Высмолят по сигаретке. Тот схватится; "печь прогорела" - и убежит. А его сосед воды из бочки зачерпнет ковшом, напьется, и снова в постель - сны досматривать, да еще ночью вентилятор включит. Однажды забегает к нему сосед, видит - под самым потолком вентилятор.
- А это зачем? - спрашивает.
- Да так, - отвечает, - комнату проветриваю.
Сосед ушел. Видимо, оглядел свою стену и дыру увидел. Подставил руку, а в нее тепло идет. Принес он цемент и замазал отверстие. Ну, у лентяя колотун. Не выдержал и к приятелю.
- Пусти погреться, - тарабанит.
- А ты печь затопи.
- Дров нет.
- Заготовь.
- Вот кровопивец, несознательный элемент! Погоди, я тебя выведу на чистую воду.
Ребята смеются.
- Молодец, Славка, внедрять будем! Андрей, давай пилу, Славку не переслушаешь.
Беремся за работу.