- Ты хоть объясни. Талип, что все это значит?
- Мы ведь заезжали с Димкой на Диксон к Тамаре Васильевне.
- Да-а?! Славка-то хоть знает?
- Нет. Мы ему не говорили. Ему строим.
- Как она там? Может, надо сказать Славке?
Подходит Димка.
- Нас ведь, дед, никто не просил, сами поехали. Мы еще не знаем, что из этого получится. - Димка грызет щепку и смотрит мне в глаза.
- Разве Славкина жизнь для нас чужая? - замечает Талип. - Она же один с пацаном живет…
- Не знаю, не знаю, - вздыхает Димка, - в том-то и дело, Славка свое горе хранит для себя.
- Должен же быть у человека женщина, который закроет ему глаза в последний час, - сердится Талип.
- Ну ты ведь знаешь нашего Славку? И она тоже хорошая женщина. Не жаловалась, не оправдывалась. Мы не хотели вмешиваться. Поначалу этой мысли и не было, не было этой мысли. Вот только Талип заикнулся: не переехать ли отсюда. "Хорошо, - сразу согласилась Тамара Васильевна: сына показать надо. Я ведь за него перед Славой в ответе". Вот так, дед… им и строим.
Димка отходит в сторонку. Тень от сруба ромбом лежит на слинялой траве.
- По русскому обычаю, - кричит Славка, - ставят любимую женщину, и в ее тень кладут первый венец.
- А что, Славка, может, пригласим Тамару Васильевну?
- Дело говорит дед, - поддерживает Димка. - Как это нам раньше в голову не стукнуло.
- Что это вы вдруг? Мне почему-то трудно от слов таких. Ты ведь никогда, дед, об этом… не подначивал.
Славка хочет уйти. Талип удерживает его за плечо. Вынимает из бумажника фотографию и подает Славке.
Славка берет ее и, не разбирая дороги, уходит к ручью.
Тяжеловесы
Юрьев сидел за большим полированным столом и читал бумаги. Короткая стрижка еще больше подчеркивала его узкий высокий лоб с клинообразными залысинами.
Я подошел к столу и увидел в полировке себя и большую люстру. Он поднял тонкое исхудавшее лицо с холодными серыми глазами и побарабанил пальцами по настольному календарю. Новая манера появилась у шефа, отметил я. Раньше, бывало, выйдет из-за стола, поздоровается, улыбнется. Спросит, как дела или что-то в этом роде. А то прямо с порога начнет разнос. Теперь же молчит, даже сесть не предлагает. Берусь за спинку стула, отодвигаю.
- У меня к тебе серьезное дело, - говорит Юрьев и поднимается из-за стола. Ростом мы одинаковы, но он кажется выше.
- Ты ведь имел дело с тяжелыми поездами?
- Да, но не только я.
- Я тебя спрашиваю. Нужно провести тяжеловесы от Магадана. Считаю целесообразным поручить это дело тебе.
- Но ведь строго запрещено водить тяжеловесы по магаданской трассе.
- Решения на то и существуют, чтобы их обходить, - шутит без улыбки Юрьев. И разглядывает собственные руки, тонкие, цепкие пальцы. Одет он в безукоризненно сшитый костюм, неяркую рубашку. - Пойми, без котельной и трансформаторов нам не жить. Можно выбрать более легкий путь: реконструировать дорогу, расширить ее, сделать разъезды, съезды, построить мосты. Но на это, сам понимаешь, уйдет год-два.
- Значит, идете на риск?
- Иду. Но смотри, Дюжев, если провалишь, оборвешь хоть один мост - не сносить тебе головы! - Юрьев нервно дернулся.
Что тут было непонятного: завалишь негабарит - перекроешь единственную трассу, а это все равно что горло перехватить.
- Ну, все, иди, - сказал устало Юрьев, - желаю удачи.
…Стоял холодный январский день. Лес молчаливо подступал к самым домам. Сушины с обломленными макушками торчали над подлеском листвяка, словно старики-странники с непокрытыми головами. Я свернул с наезженной дороги и узеньким протоптанным в снегу коридорчиком стал добираться к своему дому. На крыльце меня поджидал Василий Андреевич Поярков.
- Слышу кто-то скрипит, а из-за сугроба не разберу. А я к тебе, Антон.
- Ну, и отлично, заходи.
- Ты понимаешь, дело у меня такое…
- А без дела так уж и вовсе нельзя? Чайку пошвыркать, разговоры поразговаривать.
- И это можно, а то через дорогу, можно сказать, живем, а друг друга не видим. Или время такое пошло, или сами мы виноваты? Может, двинуть тебя, Антон, как следует, гляди, в порядок будет, отбиваешься совсем от рук.
- Ну, давай залезай, не остужай избу-то.
- Избу? Хорошо, брат, говоришь - избу, родным тянет… - неповоротливо разворачивается в застывшем кожухе Поярков.
- Был, понимаешь, в общежитии сейчас, там в углу, в коридоре хлопец с рюкзачком пристроился, поговорили - глянулся мне он, так вот не поможешь ли? Знаешь, с жильем же ни к черту…
- Что-то не уловил я, какой-то хлопец, жилье. А я-то при чем?
- Ты понимаешь, Антон, хлопец тот…
- Ну, ясно, опять нашел заботу.
Вижу, что сейчас Поярков кровно обидится.
- Ладно, подходит такой вариант: устройство парня поручим Димке с Талипом, а пока веди его сюда, у меня поживет с Андреем.
Поярков согласно кивает, повеселел.
- И у меня к тебе дело. Собирайся в путь-дорогу.
- А долго ли голому собраться, подпоясался и готов. Весь я тут.
- А ты хоть ради любопытства спроси - куда, зачем?
- Что спрашивать? Надо, значит, надо. Котелок, топор, пилу брать?
- Погоди с котелком, давай обсудим, дело не простое.
Василий рукавицей смахнул снег с валенок. Пока я искал в кармане ключ и гремел крышкой почтового ящика, дверь распахнулась.
- Кто царапается? Обметайте снег получше, - и Славка притворил дверь, сберегая тепло.
Поярков сбросил с плеч полушубок и поставил его у двери. Кожух стал отходить в тепле и на глазах сник. Я поднял его и повесил на гвоздь.
- Ни к черту овчина, - стушевался Василий Андреевич, будто это его вина, что полушубок стоит колом. - Вот раньше были романовские шубы, что в тепле, что на морозе - хоть в ухо вдерни.
- То раньше, а то теперь. Теперь всяк в шубу лезет, а раньше берегли ее, лишь по праздникам надевали, - заступается Славка.
- Ты бы, Славка, чайку спроворил, гость у нас.
- Еще чего, чай у нас всегда пожалуйста, с пылу с жару, - он хватает фыркающий чайник, ставит на стол.
Мы с Василием Андреевичем моем руки и присаживаемся к столу. Кухонька узенькая, громоздкий Василий Андреевич едва втискивается между косяком двери и плитой, тянет к ней руки.
- Че, дядя Вася, кровь-то не греет, может, для сугреву по маленькой?
- Не стоит, Слава, не праздник.
- Была бы честь предложена. - Славка наливает большую кружку и придвигает Василию Андреевичу.
- Так что же за дело дорожное у тебя, Антон? - прихлебывая чай и согревая о кружку руки, спрашивает Поярков.
- Нужно провести тяжеловесы от Магадана. - Я передаю разговор с Юрьевым, краски сгущаю. Василий Андреевич только кивает головой да ухмыляется.
- М-да, - говорит он, когда я замолкаю. - Пятьсот тонн на крюке. Приличное тягло надо!
- "Стратегами" потащим, - встревает Славка.
- Ты имеешь в виду МАЗ-пятьсот сорок три или АТТ?
- МАЗ-пятьсот сорок три, конечно. Это машина!
- Машина-то мощная, ничего не скажешь, - Поярков только теперь замечает, что чай остыл.
- Подгорячи-ка, Вячеслав Иванович, - протягивает он кружку.
- Пожалуйста!
Когда кружка наполняется, Поярков, вытянув губы трубочкой, схлебывает опупок, в котором отражается оконная рама и раскаленная добела лампочка.
- Полста тонн по нашим дорогам для "Стратега" потолок, - задумчиво говорит Василий Андреевич, - и то на подъемах подсоблять надо, надо подсоблять.
- А кто возражает, я тоже говорю, что надо, - откликается Славка.
- Под такой груз сколько тяги потребуется, сколько машин? Тягу, куда ни шло, можно поставить, а вот как впишемся в кривуны, в "гитары"? - размышляет вслух Поярков.
- Можно и на лебедках пройти, - замечает Славка.
- На лебедках, говоришь? - поворачивается к нему Василий. - На лебедках? На лебедках не пойдет. Это тебе не на стапелях, где мертвяки есть…
- Как же не пойдет? Ну и что, на мертвяки можно поставить машины.
- А так, не пойдет, Вячеслав Иванович, и все.
- Ну, это не разговор, доказать надо. Вот у нас на Диксоне однажды морской катер выволакивали на берег, так исключительно лебедками…
Ну, думаю, сел Славка на своего конька. Я про Диксон уже, кажется, абсолютно все знаю, поэтому не слушаю. Пусть душу отводит. Тут уж он и Тамару Васильевну вспомнит, и сынишку. А Василию Андреевичу все в новинку, пусть послушает. Мне же надо еще сварить для Гольца овсянку, сдобрить тушенкой, остудить и накормить собаку.
Вот уже и за полночь перевалило. Вижу, не хочется Славке отпускать Василия Андреевича.
- Ничего, брат, не поделаешь, завтра рано вставать, - извиняющимся голосом говорит Поярков.
Я поддерживаю:
- Еще успеете наговориться. Вам обоим придется выехать пораньше. Пока получите технику, расконсервируете, то да се, а дня через два и я подъеду.
Вместо двух дней прошла неделя, пока оформлял бумаги, отправлял сварочные аппараты, инструменты. А тут как раз подвернулась попутная машина - бензовоз. Решил ехать на бензовозе.
- Устраивайся, - сказал водитель, - перекушу на ходу и в путь.
Я снял полушубок, и в кабине сразу стало просторнее.
Шофер, не торопясь, сосредоточенно жевал хлеб, вкусно прикусывая копченым салом, и смотрел себе в колени. Покончив с едой, отряхнул с газетки крошки в широкую, как совок, ладонь и, запрокинув голову, бросил себе в рот. При этом кадык на его жилистой шее сработал оружейным затвором: знает цену хлеба.
И вот мы едем. Водитель знай крутит баранку, и ни одного слова. И весь он какой-то окаменелый. Лицо с желтым отливом, то ли больной, то ли чифирист заядлый - не пойму. Со Славкой сейчас травили бы всякие байки, путь-дорожку комментировали, а с этим уже несколько часов в пути и словом не перемолвились. Правда, чрезмерно болтливые тоже надоедают. Но все же на одной стройке работаем, вроде есть о чем поговорить. Только так подумал, а шофер и говорит:
- Как-то везу агронома, вот как тебя. Сидит хомяком, губы надул и молчит. Выймет из-за пазухи бутылку, хватанет из горлышка и опять за пазуху, а сам кемарит. Ладно, думаю. Вот в очередной раз отпрянул он от бутылочки, закрыл глаза, а я давай машину кидать - влево, вправо. Ерзаю на сиденье, локтями работаю. Седок мой открыл глаза в недоумении - то на меня, то на дорогу. Ухватился за скобу, съежился. А я пуще того.
- Что ты делаешь? - не выдержал.
- Не видишь, - отвечаю, - черти дорогу перебегают. Ишь как прыгают, того и гляди под колеса попадут.
С агронома хмель как веником смахнуло. Веришь, больше в бутылке не прикоснулся.
- Может, и мне вас развлекать? - спросил я.
- Какие могут быть развлечения, не к этому ведь я. Так вспомнилось. Понимаешь, выветрился я весь, пребываю как бы в невесомости.
Остаток пути ехали молча, каждый думал о своем.
Мы ехали всю ночь. Фары рубили темноту и вязли в распадках, залитых студенистым, вязким туманом. Бесконечная серая лента дороги рябила в глазах, а пение мотора укачивало и убаюкивало. Голова непроизвольно падала, и стоило немалых усилий, чтобы не заснуть, своим бодрствованием поддерживать и водителя.
На монтажную площадку добрались сумеречным утром. Водитель застопорил машину.
- Здесь сойдешь или в контору везти?
- Здесь. Давай хоть познакомимся, а то как-то неудобно получается.
Шофер включил плафон, посмотрел на щиток прибора и только потом ответил:
- Федором зовут.
- А по отчеству?
- Что уж там навеличивать, Федор, да и все.
- Федор, так Федор.
Я вылез из кабины, выручил вещевой мешок и подождал на обочине, пока машина прошла мимо, обдав меня едким газом.
В морозном хрупком воздухе где-то совсем рядом стрелял бензовоз, ухало железо. Пока разминал поясницу и отекшие за дорогу ноги, из тумана вынырнул маленький человек и остановился, разглядывая меня.
- Да это же Дюжев! - воскликнул Карл Францевич так, словно обнаружил ценную находку, и подскочил к самому моему носу.
- Карл Францевич! Вот неожиданность…
- Извините, немолодой человек, - перебил он меня, - но с пустозвонством надо бороться жестко и решительно!
- Да позвольте, что вы на меня как петух наскакиваете?
- Это вы позвольте! Вам поверили, а вы опаздываете. Если руководитель раздает безответственные авансы, от этого люди страдают. Назначаем сроки, обманываем себя и других! Если человек в мелочах неточен, то и большой счет под угрозой!
Карл Францевич пританцовывал вокруг меня и все раскалялся и раскалялся. Мне было очень неловко. Нас уже обступили привлеченные шумным разговором монтажники, сварщики, шоферы.
- Да что вы на самом деле, дайте мне хоть отдышаться! - не выдержал я.
Тогда он ухватил меня за пуговицу и, петляя между старых кузовов, потащил через монтажную площадку к крохотному балку на санях. Переступив порог, я сразу же натолкнулся на стол. Тут же, рядом со столом, стояла раскаленная электрическая самодельная печка. Хозяин протиснулся между мной и столом, снял и повесил на гвоздь шапку.
- Здравствуйте, с приездом, - пожал мне руку, ловко юркнул под стол, достал чайник и поставил на плитку.
В балке было тепло, пахло перегретым металлом.
- С Федором, значит, прикатили… Да вы не злитесь.
- Добренькое дело, сорвались как с цепи.
Карл Францевич подпрыгнул, присел на краешек стола, а мне пихнул стул.
- Не будем заниматься бесплодным самоуспокоением. - Карл Францевич спрыгнул со стола, распахнул дверцу металлического шкафа, выхватил и положил на стол чертежи.
- Вот конструкция, которую предстоит нам сделать. На эту конструкцию мы должны погрузить оборудование - негабариты колоссальной тяжести. И вы их повезете на пятьсот километров, то есть к черту на кулички. Представляете? Казалось бы, моя миссия - вы за ворота, я умываю руки. Ан нет! Разве так можно? Вытолкнуть проще. Потому что - какая гарантия? Да никакой, по правде говоря.
Карл Францевич приоткрыл крышку чайника и заглянул внутрь. Запахло заваркой. Он выскочил на улицу и принес льдину - она дымила морозом, - снял с гвоздя маленькую пешню, наколол лед и сбросил куски в чайник. Чайник перестал урчать и тоненько запел.
Покончив с чайником, Карл Францевич продолжал:
- Нужного металла нет, специальных сварочных электродов тоже. Все держится на обещаниях. Я, конечно, настаиваю, доказываю. Меня же и считают идиотом. Привозят, к примеру, низкосортную сталь и хотят всучить за "Ха-сорок". Кому нужен этот обман? Возмутительно!
Карл Францевич раскинул чертеж, расправил, как расправляют скатерть, и сразу накрыл весь стол.
- Вот несущие балки. Если пойти на замену металла, то вес и габариты конструкции увеличатся до недопустимых размеров. На это пойти мы не можем! Бьюсь со снабженцами, доказываю всячески - линейкой, расчетами, лабораторными данными. Думаете, есть сдвиги? В пику мне смеются: давайте, дескать, договоримся, как будем строить мост - вдоль реки или поперек? Подхватили где-то дурацкое выражение и изволят шутить к месту и не к месту! В нашем деле совершенно недопустимы уцененные слова, потрудитесь понять, Дюжев!
Карл Францевич поводил носом, будто обнюхивал чертежи, близоруко сложил их и сразу как-то обмяк.
- Пока идет монтаж, я не должен отлучаться, гоняться за снабженцами. Мое место тут, на площадке, - Карл Францевич сунул мне под нос стекляшки своих очков. - Мы имеем расчеты, - резко оживился он, - для главного водила на сто тонн, а груз в пять раз тяжелее. Учитывайте, еще момент торможения или рывка.
Карл Францевич снял с плитки фыркающий чайник и поставил на краешек стола.
- Все представляю и понимаю и хотел бы быть, полезным вам, - сказал я.
- Вы только, пожалуйста, обещаниями не балансируйте, хорошо? А то, бывает, человек солгал однажды и должен лгать еще много раз, чтобы подтвердить свою первую ложь.
- Ну, зачем вы так?
- Вот такая простая ситуация, - на голове Карла Францевича даже серенькие вихорки вздыбились. - Вы что-то пообещали своему подчиненному и не выполнили, что о вас подумают?
- Карл Францевич, вы опять за свое, ну, извините меня!
Он разливает в кружки черный перепаренный чай и что-то соображает.
- Хорошо, что у вас хватает такта извиниться, дорогой мой, это сейчас редкое явление. Ложь делового человека ведет к цепной реакции: один обманул, подвел - и многие другие попали в обманщики. - Он достает из стола пакетик и предлагает "долгоиграющие" аэрофлотские леденцы. Бросает конфету себе в рот, слышно, как стучит она о металлические зубы. Прихлебываем горячий чай из кружек. Подслеповатое окошечко затянуло снегом, и сразу не сообразишь, развидняется или уже смеркается… Разговор порхает с одного на другое. Карла Францевича интересует все: как идут дела на основных сооружениях, крепко ли прижимает мороз на Колыме, приступили ли к монтажу большого шагающего экскаватора. Я рассказываю, что холода этой зимой доставляют много хлопот и неприятностей. Карл Францевич вроде даже доволен.
- Так, так, пусть прижимает!
- А чему радоваться-то?
- Как же, речки промораживает. Мосты ведь не поднимут ваш тяжеловес. Да никто вам не разрешит и шагу ступить на мост. А вы знаете, сколько мостов придется обходить? - сверлит меня глазами.
Пожимаю плечами.
- Да как вы смеете! - Карл Францевич дернулся, из кружки плеснулся чай. - Дрыхли с Федором всю дорогу? Четыреста мостов и мостиков! Да как вы смеете, вы же должны были пристреляться, зафиксировать каждый объезд, каждый кривун! Как будете брать перевалы?
Он встал и резко выключил плитку, белая спираль стала малиновой, немного погодя и совсем почернела - в балке сразу стало прохладно.
- Есть еще время, что паниковать?
- Не паника, не паника. Это называется подготовка, или, как можно выражаться, - творческий подход. По вашему спокойствию можно подумать, что вы уж не, однажды по колымской трассе таскали тяжеловесы? И никаких проблем? Ну, герой!
Я полностью согласен с Карлом Францевичем. В Заполярном - водил, но там одно, а тут совсем другое: ни горы, ни реки не сравнишь.
Приятно в балке, пригрело, разморило. Какое-то гудение в голове, или это в ушах шумит? Голос Карла Францевича удаляется и удаляется…
- Э-э, мил человек, нате-ка ключик да ступайте. И никаких возражений! Поесть найдете на столе, под газеткой. Марш, марш… Изловлю Федора - тоже к вам пришлю.
…За два дня, после моего приезда, на монтажной площадке ничего не изменилось. Ребята по-прежнему сидят без кислорода и без электродов, если не считать двух пачек, которые дали взаймы. Не говоря уже о металле. Разговоров вокруг много - на планерках, на совещаниях; кому полагается - записывают в блокноты, что еще надо достать, но дальше дело пока не идет.
Карл Францевич разносит меня при всем честном народе. И правильно. Работа ведь стоит. Хоть сквозь землю проваливайся. Мне обещали - я поверил, пообещал Карлу Францевичу. Лучше бы я этого не делал. Как выкручиваться? Иду выяснять отношения в контору материально-технического снабжения.