Вот сюда - к слюдянщикам, мы и тянем высоковольтные линии, строим подстанции.
А нас с непривычки иногда "шатучая" валит. Эта болезнь от кислородного голодания. Тут однажды приключилось со мной такое. Пошел я пошукать каких-нибудь зверьков, забрался на каменную гриву - хоть рукой бери облака. А сердце - тук-тук. Вдруг в глазах зеленые круги, а в висках словно кузнечики молоточком по наковальне. Сколько я провалялся меж камней - не знаю, очнулся - кровь на рубахе, на бороде спеклась и высохла. А охота, особенно осенью, неплохая. Есть чем душу отвести.
Все я тебе, Юра, написал, все как есть, как ты просил. Если надумаешь, приезжай - буду рад.
Остаюсь твой Дюжев".
Самая большая сложность - закрепить на ЛЭП людей. Как это сделать? Об этом я часто думаю. Вот и сейчас думаю под вой мотора. Галка уехала, а каково Димке? Думать-то я думаю, но до сих пор ничего не придумал.
Славка с Диксона знай крутит баранку да жует "беломорину". Машина тяжело ворочается под лиственничными бревнами, от мотора тянет перегретым маслом. Надо сказать, что на ЛЭП три Славки - Славка большой, Славка маленький, а этот - Славка с Диксона. Все свои рассказы он начинает так: "А у нас на Диксоне", "Когда я был на Диксоне", его и прозвали - Славка с Диксона.
Вот и сейчас Славка продолжает:
- Нет, не уехал бы я с Диксона, никогда, дед, не уехал. Жизнь у меня была там ответственная. Представь, тундра без конца и без края, неделю, месяц в тумане плаваешь, а на базе тебя ждут, теряются в догадках, но знают: раз Славка поехал - доставит в аккурат… По рации другой раз сообщают - человек при смерти. Доктор расспросит, если операция срочная, скажет дежурному: вызывай Славку, если даже дежурит Вовка, дружок мой. Мы с ним в паре работали, а когда еще одну танкетку прислали, разделились, но корешили все равно.
- Как-то мне Вовка и говорит, - продолжает Славка. - Ты за своей Тамарой Васильевной ничего не замечал? Мы любили подначивать друг дружку. Замечал, - говорю, - прошлый раз, когда я был в тундре, снилось, что она тебе улыбалась. Ты ведь парень симпатичный.
- Мне-то, - говорит Вовка, - куда? А вот директору промыслового хозяйства…
Посмеялись, а у меня вдруг под ложечкой засосало. Хорошо знал я этого бабника. Но и опять на жену надежда крепкая. Не должно бы быть - живет исправно, пацан есть… Правда, другой раз заплутаешь по тундре - скучно ей, но и я не в бирюльки играю. Приедешь, чего только не навезешь: и рыбы какой хошь и мяса. И на шубу раз песцов добыл, соболя на шапку. Пусть, думаю, хоть в тундре, но форсит, женщина она видная - в Москве редко такую встретишь, и мне самому приятно ходить с ней - вроде ростом выше становишься.
А тут как-то прихожу с сынишкой из кино, жинка и говорит: "Звонили тебе, срочно ехать в охотничью бригаду". - "Хорошо, говорю, сейчас бегу". А сам думаю, чего это она выпроваживает? Опять же и неласково. Теперь мне все кажется, хоть крестись. Собираю рюкзак. Говорю - не заеду домой, раз срочно. Она не возражает - не заедешь, так и не заезжай, тебе виднее. "Сахару возьмешь?" - спрашивает. А раньше без конфет не выпустит. Тут у меня и вовсе Вовкины слова не выходят из головы. Прихожу на пункт, дежурная эдак ехидненько: "Товарищ, опоздали. Вовка уже поехал…" А тут Степка-санитар - к себе приглашает. Пошли. Рюкзак под крыльцо пихнули, никто не возьмет. Хоть что оставь, прямо на улице. Засиделся я у него. Иду домой. Смотрю - свет горит. Думаю, моя еще не спит. Шипеть будет или нет? Вваливаюсь, и будто меня кто колотушкой по черепу. Сидит за столом, кто ты думаешь?
Я пожимаю плечами, а Славка крутит руль.
- Да не тяни ты резину, говори!
- Сидит - этот самый директор! Бутылка пятизвездочного, закуска, все честь по чести. У нее на лице смущение. Меня будто к полу пришили гвоздями. Молчат, переглядываются. Распорядился я тут, встряхнул гостя, и остались мы с ней с глазу на глаз. Сынишка спит.
- Шуму, - говорю, - поднимать не стану. Совестно. Не мужское дело сцены закатывать. Надоели друг другу - давай разлетимся. Поживем врозь. - Лег на диван, а самого колотит. Она не возражает. Что, мол, с мужика пьяного возьмешь. До утра не сомкнул глаз. Веришь, все передумал, и так и эдак. Уж и замять все охота. Любил ее - жуть. Но перебороть себя не могу. Сказал разъедемся и - точка. Прощаюсь с сынишкой, а сам еще в надежде, а может, позовет? Не позвала.
Так и разлетелись. Уехал я с Диксона. Полгода мотался, потом узнал, что Вовка ГЭС строит. Вот и подался к нему. Все вдвоем веселее будет. Встретил он меня, мест в общежитии не было, двое на койке спали. Потом мне дали комнату. А Вовка как раз задумал жениться. Хлопоты начались.
Я у него и за свата, и за отца, и за брата. Забегал иногда к ним посидеть. А потом враз все отрезало.
Славка сутулит спину.
- Отрезало, - повторяет он. - Как-то решил забежать к Вовке: спросить, не получал ли каких вестей с Диксона. Стучу. Слышу, воду пьет, зычно так.
- Это ты, Славка? - спрашивает. - Чего тебе? Поздно уж и наследишь, моя только пол вымыла. Заходи завтра.
Сказал ему пару слов, и подался на ЛЭП. Вот тебе и дружба.
Славка умолк. Он часто так: оборвет рассказ и задумается.
А мне тоже стало нудно, и от рассказа и от дороги. Монотонное пение мотора, ритмичная качка надоели до тошноты. Хоть бы какая-нибудь живность: птичка, зверушка встретилась. Унылый однообразный коридор мелкого леса. С ума сойдешь.
Смотрю на Славку. В бороде у него лепешки мазута. Глаза какие-то мутные. В такт машине клюет носом.
- Свернешь рубильник, - говорю.
- Тебе что, жалко?
- Жалко.
Славка шмыгает носом, глаза у него гноятся от недосыпания, от всполохов, от снега. Он лениво тянется за папиросой - пачка "Беломора" защемлена в стеклодержателе. Ну и ручища у него! Долго не попадает в пачку обмороженными пальцами. (Эх бы, сарделечек горячих!)
Андрейка сейчас вовсю спит. У меня голова не держится, хоть лом глотай.
Славка сидит, как сыч, недвижимы стали глаза простоквашные. Присмотрелся: дрыхнет, как только едет!
- Эй, - кричу, - сохатого чуть не затоптал!
Заморгал.
- Остекленел, что ли, я? - И для порядка крутит баранку.
Въехали на "Дунькин пуп", так прозвали ребята гору на перевале. Веселее пошло, вот и поворот, на обочине щит - эмблема нашей республики: анкерная опора, изолятор, бутылка перцовой, тушенка. В распадках сереет, а на востоке по горизонту будто мазнули белильной кистью. Под утро всегда сильнее тянет ко сну. Вот уже видно, как из трубы тянется к небу белый, как вата, дым.
- Не спят, что ли? - говорит Славка.
Подъезжаем. С подветренной стороны палатки "молотят" тракторы. Так всю зиму и стрекочут трудяги, их не глушат, а то не заведешь. С непривычки не уснешь.
В палатке вкусно пахнет. С полсотни румяных ландориков на столе. Талип в белом переднике хлопочет у печи.
- Праздник какой? - спрашиваю.
- Какой? Тоже мне дед. Сегодня же день рождения Андрюхи.
Вот досада, что-нибудь надо было привезти пацану. Славка подает мне плоский ящик, догадываюсь, - слесарный инструмент.
- Бери, дед. А я подарю этому заклепу компас.
И Славка лезет за печку спать, это его любимое место, как у кота.
Сажусь на скамейку, облокачиваюсь на край стола. Есть не хочется. Чай в кружке уже остыл. Вставать тоже неохота. Кемарю.
- Дед, а я тебя узнал, - шепчет на ухо Андрей и обнимает за шею. - Сказки привез?
Андрей в новом костюме с начесом.
- Кашу будешь? - он разом приносит чашку, ставит на стол и хватается ручонками за валенок, упирается ногой мне в колено - помогает разуться. Он давненько не стрижен и на висках косички.
- Дед вернулся! Вот видите, я же говорил, - кричит Андрей.
- Тихо, Андрюха, пусть спят.
- А ты мне разрешишь на тракторе работать или мотор собирать? - тараторит Андрей.
- Смотри, это лиса прислала, - говорю и отдаю ящик.
Андрей открывает его и замирает от восторга.
- То, что надо! - Вынимает из гнезда молоток, гладит полированную ручку. - Она стеклянная?
- Нет.
- Попробую.
- Разбудишь ребят.
- Все равно вставать пора, - поддерживает Талип.
Андрей заколачивает гвозди.
- Молодец лиса.
Ребята поднимаются, в палатке становится тесно. Подходит ко мне Талип, щурит глаза.
- Работать - так товарищ дорогой, деньги получать - так гражданин задрипанный? Почему кассир обводил меня в черную рамку?
Вечно эта бухгалтерия что-нибудь перепутает.
Андрей тоже лезет с поддержкой.
- Да, дед, не дали нам деньги. Пропустили в табеле.
- Мал еще нос толкать, - обрывает Талип Андрейку.
- Разберусь, - обещаю Талипу, а Андрей уже жмется ко мне. Он всегда радуется, когда я приезжаю. Хватает меня за руку и первым делом спрашивает; "А сказку привез, не забыл?"
Вспоминаю. Как-то мы со Славкой приехали в бригаду поздно ночью. У Славки привычка: приедет - заглушит мотор, откинется на спинку, закроет глаза - отдыхает.
Захожу в палатку, зажигаю свечу - спит братва. Кто скрючившись в три погибели, кто прямо в полушубке и валенках. Шарю в печке рукой, пепел мягкий - загрубевшие руки не чувствуют. Славка приходит с банкой солярки, ставит ее прямо в печь, поджигает - загудело.
Оборачиваюсь - Андрейка сидит на койке, щурится и царапает голову.
- Дед! - удивляется он, вдруг проснувшись, и бежит ко мне. - Ты че так долго не приезжал, забуксовал, да?
Я завертываю Андрея в полушубок и сажаю на стол. Ставлю на печь чайник.
- Ты из меня, дед, кулему сделал, - смеется Андрейка. - Мы с Талипом ходили петли ставить на зайцев, я отморозил лапу. - Андрей высовывает из-под полушубка босую ногу. Действительно, водянистый разбухший палец.
- До свадьбы заживет, - говорю.
- И Талип сказал, - обрадовался Андрей. - Дед, ты думаешь, я плакал? Нисколько. Когда валенок стянули, так я даже описался, - это я так, невзначай, дед, - оправдывается он.
Наливаю чай, кружки потеют. Вышел Славка и занес замерзшую куропатку.
- Это тебе, Андрюха, завтра на похлебку!
Андрей гладит птицу и вздыхает.
- Зря ты ее, дядя Слава. Она совсем как комочек снега. Дед, если ее отогреть, она оживет?
- Нет, не оживет.
Вынимаю из кармана горбушку мерзлого хлеба.
- Это лиса тебе прислала гостинец.
- Ну? Вот интересно, - Андрей с удовольствием грызет хлеб. Швыркает носом. Расспрашивает про лису.
- Да! Пожалуй, ты всем бы парень ничего, да сопливый.
- Где? - Андрей трет кулаком нос. - Видишь, нету.
Расстилаю спальный мешок. Подбрасываю в печку дрова покрупнее. Андрей зыркает из полушубка.
- Ну что, Андрей, подкрепился? Укладываться будем.
- Будем, дед. А ты не замерзнешь? Давай вместе. Я тебя греть буду, - говорит пацан серьезно.
- Ладно, давай!
Он уже не может скрыть радости - ныряет в мешок.
Я разуваюсь, развешиваю портянки.
- Не хочешь на улицу? - спрашиваю. - А то еще уплывешь.
Андрей соглашается и лезет в мои валенки. Я - в мешок.
Андрей возвращается с улицы, забирается мне под мышку. Холодный.
- Звезды совсем близко к земле, скоро светать будет, - шепчет он. - А ты не очень устал, дед? Может, поговорим?
- Устал, - говорю, - спи, завтра баню топить будем.
- А сказку?
Рассказывай всю ночь напролет, Андрей не сомкнет глаз. Особенно любит он сказки, где люди и звери выручают друг друга. Честность и смелость - главная тема наших сказок. Мы их сами придумываем, и Андрей всегда один из героев сказки. Которые ему больше нравятся - просит повторить. А я, как правило, забываю, сбиваюсь. Он поправляет меня. У него хорошая память. Чувствует характеры. Как-то рассказываю про росомаху, про то, что она ходит за медведем - такая страшная, лохматая, ленивая, - все хватает куски с медвежьего стола. Наестся и валяется, пока не проголодается.
- Как наш Валерка, - говорит Андрей, - водку хлещет, а потом дурака валяет - валяется.
- А Талип ведь тоже пьет?
- Дядя Талип по-человечески пьет, он честный мужик, - говорит Андрей. - Вырасту, ему буду тоже стирать рубахи. Ты больше Талипа ругать не будешь, что он разморозил трактор?
- Не буду.
Андрей в знак благодарности жмется ко мне. Мне нравится принципиальность Андрея: его за конфетку не купишь.
- А брать меня с собой будешь, ведь ты же мой дедушка?
Днем солнце пригрело в полную силу. Выпрямились кое-где и заголубели стланики. Отклеились от неба заснеженные гольцы и отчетливее обозначились у горизонта.
Ребята собирают переходную анкерную опору. Выбирают из кучи изоляторы, комплектуют. Андрей тоже помогает - укладывает болты.
Вернулся с трассы трактор с метизами. Тракторист поставил его под уклон на горе, а сам подсел к нам. Закурили. Вдруг, смотрим, трактор посунулся и стал набирать ход. Мимо нас мелькнули испуганные глазенки Андрея. Нас как ветром сдуло за ним. Трактор, высекая гусеницами искры о торчащие из-под снега булыги, катился по крутяку, набирая скорость. Километра через полтора-два этот спуск кончается обрывом. Парни сломя голову бегут за трактором, я тоже бегу, передо мной пружинисто поднимается смятый тягачом кустарник. И откуда сила берется. Доносится глухой треск. Подбегаю. Тягач завис над пропастью. Одна гусеница еще вращается вхолостую.
Парни барахтаются, тащат Андрюшку из кабины. Он хватается за рычаги и отчаянно кричит:
- Что вы меня, дед вам даст! - лицо перемазано кровью, из уха тоже течет кровь.
Хватаю Андрюху и тащу в гору. Бог мой, какие колдобины, цепкий, как колючая проволока, кустарник. Едва дотащил до палатки. Раздеваю, ощупываю: кости целы, руки, ноги тоже. Талип грозится всыпать Андрею, выпроваживает ребят. Все успокаиваются. Я сажусь за стол составлять форму.
Андрей трется около моей ноги, о чем-то спрашивает, я не слышу.
- Ты со мной не разговариваешь, да?
- Почему не разговариваю, просто я занят.
- А я тогда буду стол строгать.
- Так мы с тобой, Андрюха, не договоримся.
- Договоримся, договор дороже денег, ты же ведь сам говорил, бугор тоже говорил.
- Ты не слушаешься.
- Слушаюсь, слушаюсь, - Андрей поднимает глаза и, не мигая, смотрит на меня. - А кто инструмент собирает, не я, скажешь?
- Это хорошо. Молодец, Андрюха.
- И ты, дед, молодец, - серьезно замечает он. - А то бы эта техника "инструментальная" до сих пор валялась где попало.
Я беру Андрея за руку, привлекаю к себе и серьезно говорю:
- Надо нам с тобой, Андрюха-горюха, подумать о матери.
- Да ну? - оживляется Андрей. - А какая она? Не кричит, хорошая?
- Милая, ласковая.
- А Талипа возьмем?
- Талипу надо строить ЛЭП.
- А мне не надо? Я ведь тоже строго!..
На том и покончили.
Нет, не умею я с Андреем разговаривать. Оделся и ушел в гольцы. Стою под самым небом. Низкие беспокойные тучи плывут над туманом. Горы далеко внизу. В расщелине еле дымит поселок.
Почему-то все ребята считают, что я на него имею больше прав. Почему? Димка с Галкой даже просили его у меня, хотела Галка увезти к своей матери. А теперь не знаю, что делать. Где я буду завтра - неизвестно. Ничего не могу придумать. Пацану нужна школа, близкие, любящие его люди. У меня в кармане телеграмма - вызывают в управление. Несчастный случай со смертельным исходом: какое бы решение ни приняли, не могу я Андрея вот так оставить. Не могу, и все тут. Просеку буду рубить, все что угодно, пока не определю его. Андрей еще не знает, что Седой умер. Мы ему не говорим. Мальчишка к нему был привязан. А может быть, в таких случаях надо говорить? Все это получилось очень нелепо. Седой отморозил ноги. В тот день, когда он нес заболевшего Талипа из тайги, дул сильный холодный ветер. Седой снял с себя портянки - замотал Талипу лицо и руки. Когда дотащил до палатки, разуться не смог - ему разрезали сапоги, а ноги у него почернели.
Я так и не поговорил с ним напоследок. Заезжал раз в больницу - Седой лежал на спине, прикрытый одеялом, увидел меня, улыбнулся, сдул упавшую на глаза прядь волос.
Я смотрел на Седого: не лицо - земля. Только и есть всего - глаза. А он все улыбался.
- Слушай, - сказал он тихо. Губы у него потрескались. - У меня к тебе просьба - присмотрись к Полине Павловне, пожалуйста. Это стоящий человек. Если попросит, отдай ей Андрюху. И еще, - Седой набрал воздуха - в груди у него сильно свистело, - не пиши матери, пусть живет надеждой. Обещай, дед!
Я попрощался с Седым и вышел в коридор.
Доктор отвела меня от двери.
- Что за человек ваш Талип? Салават Юлаев? Я его боюсь. Даже судно не доверяет - все сам, и спит тут. Я уже смирилась, а он все свое: не будете лечить как следует - башка секирить буду. Кто знает, что ему в голову взбредет.
Успокаиваю доктора и спрашиваю про Седого. Доктор пожимает плечами: начался двусторонний отек легких.
А я так и не поговорил с ним, хотя были мы старыми товарищами. И вот итог: "Несчастный случай в быту со смертельным исходом".
Воспоминание о Седом
Однажды вызвали меня в Дражный на совещание. Подвозил до города Славка.
- Ты только вот что, дед, не лови мух, требуй техники, выколачивай, а ребята не подведут, зимой без буровых станков загнемся! Как-то был у геологов. Встретил там снабженца. Так он говорил, что у них запросто можно купить списанный станок, но еще вполне годный. Только надо металлолом с довеском сдать.
- Вот и хорошо, подбросишь меня до Мысовой, а сам завернешь, разузнаешь. От Мысовой я доберусь на оленях до Дражного.
- Ладно, - сказал Славка, - представителем, значит, буду.
Он сдвинул на ухо шапку и улыбнулся во весь рот.
- А что, дед, и сторгую - все по науке будет!
Сумерки сгустили синеву и затушевали полнеба. Вдали между отрогов гор показалось охотничье стойбище - Мысовая.
Гостеприимные хозяева покормили мясом, напоили крепким душистым чаем (только на этом стойбище так умеют заваривать: вначале на еловых шишках "поджаривают". заварку, а потом бросают ее в кипяток и укутывают). Старый охотник Кочегыр Урбан снарядил упряжку оленей, еще пару быков взял в запас, мы уселись на нарты, завернулись в оленьи дохи, и каюр погнал оленей, затянув нескончаемую песню.
В город я въехал ранним холодным утром. Кривые улочки с заснеженными крышами набекрень утопали по самые трубы в снегу. Метель в этих местах тяжелая. Основная масса снега не поднимается выше как на метр, и оттого улицы образуют коридоры.
Наш путь лежал к Строительному переулку. Проводник-якут поторопил оленей. Белый снег застонал под полозьями нарт. В черно-бархатной глазнице коричневый глаз оленя, словно в объективе, отражал увиденное.