Я втянул в оленью доху голову, закрыл глаза. Было тепло и уютно. Первый раз в жизни хотелось, чтобы дорога длилась бесконечно. Но олени скоро привезли нас в небольшой, заставленный строительными машинами двор. Проводник торопился засветло добраться до кормовой стоянки оленей, поэтому отказался даже от чая.
В маленькой конторе было пусто и светло от только что вымытого пола. Уборщица принесла дров, подбросила в плиту и тогда поздоровалась.
Передохнув, я пошел в столовую. Навстречу мне двигалась похоронная процессия. Надрывно рыдала труба. Странно: за гробом шел всего один человек. Высокий, с непокрытой головой, он неуклюже переваливался на кривых ногах.
Да это же Седой!
Гроб стоял на открытой машине, на новых цветастых коврах. Прижалась к нему маленьким комочком бабка Ульяна. Белесые ее волосы свисали, как выполосканный на ветру флаг. А барабан все ухал и ухал.
Я подумал, кто же поможет Седому опустить гроб, и не раздумывая, пристроился к музыкантам.
…С Седым мы познакомились еще в мой первый приезд в Дражный. Я сошел с самолета с рюкзаком за плечами.
- Так вы, значит, из Заполярного? - спросила меня попутчица. - Случайно не знаете… - она назвала фамилию.
- Мы были с ним друзьями.
Разговорились. Я предложил женщине поднести чемодан. И мы вместе направились в город.
- Думал, тротуары у вас из золота, а тут, того и гляди, ногу сломаешь.
- В войну разобрали плиты с мостовой, было червонное, - улыбаясь, ответила женщина.
- Вы тоже золото роете?
- Рою.
- В самом деле? Вот интересно!
- Ну, чего интересного. Обычное производство, как на макаронной фабрике. Теперь ведь нет "фартовых", не куражатся золотишники, не стелют им бархатных дорог. - Моя попутчица улыбнулась. - Да не вздыхайте вы! Народ у нас гораздый, еще сами соблазнитесь.
- А почему бы нет? Только вряд ли. Макаронное производство меня не интересует, что-нибудь посмешнее надо, - стараясь попасть в шутливый тон, ответил я.
За четверть часа мы пересекли город. Даже на первый взгляд было ясно, что это поселение золотодобытчиков. Следы драг шли параллельно с главной улицей. Отработки - гряда промытой гальки. В косогоры из плиточника втиснуты халупы старателей вперемежку с двухэтажными деревянными домами. Много магазинов, столовых. Вокруг города гольцы, похожие на гигантские остроконечные купола. Это и есть Дражный. Мы подошли к ушедшей в землю избе.
- Если не торопитесь, заходите на чай, - пригласила попутчица.
Зашли. В избе было тепло. Около печи хлопотала пожилая женщина. На столе пофыркивал ведерный пузатый самовар с медалями.
Хозяйка ласково его успокаивала:
- Ну, что ты, милый, раскапризничался.
На шестке русской печи глиняные крынки, на полу домотканые половики, на подоконниках в горшочках герань. Я вспомнил свою маму. Она тоже любила домотканые половики на чисто вышарканном голиком полу.
Хозяйка пригласила нас к столу. Налила густой чай со сгущенными сливками, вздохнула:
- Вот так и живем.
В дверь постучали.
- Отшельники, - донесся с порога, низкий густой голос. Пригибаясь, гость снял шапку из дорогого меха. Мы познакомились.
Он и на самом деле был седым, но лицо молодое. Остроносые ботинки, змеиной окраски носки. Он прошел к столу неуклюже, на кривых ногах.
- Аромат-то какой, - потянул носом. - Но чай не моя стихия. Приглашают на коньяк.
- Сегодня без меня, - ответила хозяйка, - устала, с ног валюсь.
- Пощадим? - обратился ко мне Седой.
- Пощадим.
После стакана чая, нескольких общих, ничего не значащих фраз мы вышли во двор.
- У нас два ресторана - "Драга" и "Мечта". Пойдем в "Драгу", там хоть сносно кормят.
Свободных мест не было, но официантка встретила Седого приветливо, провела нас за отдельный столик - "служебный". Посетители раскланивались с Седым, он отвечал охотно, но сдержанно. Мне бросилась в глаза его привычка: броском головы откидывать упавшие на лоб волосы и щурить широко поставленные темные глаза. Глубокие морщины, похожие на запятые, очерчивали большой рот. Он чуть заикался, и это ему тоже шло. Разговаривали свободно и легко, как старые знакомые.
Мой новый приятель оказался старожилом города, долго работал в разведках, теперь перешел на ЛЭП. В Дражном - по причине личных обстоятельств и получки. Седой провел пальцем по кромке фужера, как бы проверяя на устойчивость мою нервную систему, и предложил:
- Хочешь, покажу исконного добытчика? Он открыл "Незаметный".
- Хочу.
- А ты действительно никогда не видел золота, так сказать, в первозданном виде? - спросил он меня.
- Не видел.
- А вот глянешь на добытчика и сразу представишь. Идем. Заверните-ка нам на дорогу конфет и пару плиток шоколада, - попросил он официантку.
Рассчитались и вышли из ресторана.
Дражный плавал в синей дымке. Главная улица, утыканная закоченелыми тополями, была полна народу - кончился последний сеанс в кинотеатре "Самородок".
Мы прошли Октябрьскую и сразу оказались на окраине города. Потянулись вдоль ручья вросшие в землю хибары. Шурша галькой, мы карабкались по отвалам, вверх по ключу.
- "Незаметный", - пояснил Седой.
Действительно, с насыпи едва заметно поблескивала внизу полоска воды.
- Здесь когда-то добывали красное золото, - покашливая, рассказывал Седой. - А когда ключ отработали, поселок переименовали в город. Можешь любить и жаловать.
Седой шел, или, вернее, лавировал по кромке отработки. Его фигура палкой маячила передо мной. Он угадывал шурфы и умело обходил их. Я двигался за ним, но в один шурф все же чуть не свалился.
- Иди след в след, как волки ходят, - посоветовал новый приятель.
Наконец мы подошли к строению неопределенной архитектуры. Седой постучал щеколдой. Я прикинул: можно свободно дотянуться до печной трубы. Послышался лай собаки.
- Губернатор, на место! - крикнул Седой и шагнул за плетень.
Дверь хибары была не заперта. Седой чиркнул спичкой, в сенцах было пусто. Мой спутник постучал ногой в боковую низенькую дверь. Никто не отозвался, но через минуту дверь отворилась. За порогом стояла маленькая сгорбленная старушка.
Седой обнял старушку, расцеловал.
- Как старый? Здоров, бабка Ульяна?
В избе пахло сыростью и щами.
- Еще господь не прибрал, милый. Но плохой совсем, никудышный сам-то. Да ты садись. Седой, и ты тоже. Простите меня, старую, совсем выжилась. Людей принять не могу честь честью. Разболокайтесь. А ты, сынок, совсем забыл, глаз не кажешь. - И она подсела к Седому на скамейку. - Окочурюсь, и знать не будешь. - Бабка Ульяна улыбнулась. И стала привлекательной маленькой старушкой. - Рада я тебе. Да ты какой красивый, дай разгляжу.
Я осматривал это убогое жилье, чувствовал трудную долю людей и не мог понять, зачем я тут, в этой перекошенной, на подпорках избе. Ходики, криво посаженные, хлестко отмеряли время. Седой поставил на стол водку, угостил бабку шоколадом.
- Пошто всякий-то раз гостинец, а мне и нечем кусать. Зуб на зуб не попадает, один с одной стороны и ползуба с другой.
- Дорогая, ты моя бабка Уля, да тебе давно полагаются золотые!
- Что ты, что ты, милый, - замахала руками бабка. - Скус-то какой от него. Железо да железо, только и есть, что красное. Ой, господи! - спохватилась старуха. - Щти-то! Совсем обеспамятела! Да надо и старика звать. Не позови - богу душу отдаст, а не вылезет.
Бабка Уля постучала ухватом в половицу. Где-то далеко, глухо отозвалось. Она достала из печи чугун, поставила на шесток. Руки ее, похожие на куриные лапки, - тряслись. Внизу под полом что-то заворочалось. Седой загадочно посмотрел на меня. Половица поднялась, просунулась лохматая бело-серая мокрая голова. Я оторопел. Седой не шелохнулся.
- Старуха-а! - прохрипела голова. Бабка Ульяна с проворством кошки бросилась в куть, вернулась с кружкой и прытко сунула ее под половицу. Голова высунулась побольше и проглотила содержимое. Этим временем старуха заготовила намазанный горчицей ломоть хлеба. Но голова лишь понюхала хлеб и снова исчезла под полом. "Не привидение ли?" - подумал я.
Но Седой снова постучал и крикнул:
- Гости пришли, папаша!
Через минуту-две голова, а за нею и ее владелец показались из-под половицы. Старик натужно свистел легкими. Седой хотел помочь ему поднять большое костлявое тело.
- Цыц! - оттолкнул его старик и, щелкая всеми суставами, - он так и не смог выпрямиться, - полусогнутым рухнул на скамейку. Шаровары его были в мокрой красноватой породе, сатиновая косоворотка едва держалась, видать, истлела на плечах. Старик опустил костлявые руки на стол. - Старуха-а! - гаркнул он, и лохматые пучки бровей, словно наклейки из пакли, приподнялись. Блеснули лихорадочно-желтые глаза. - Ты где там шеперишься?
Седой помог бабке поставить чугун на стол. Она принесла чашки, положила на край стола деревянные щербатые ложки. Старик ковшом зачерпнул из чугуна пахучие щи, но не донес, расплескал. Его лицо, то ли избитое камнями, то ли изрезанное ножами, с торчащими пучками грязных волос, исказилось. Он оскалил изъеденные цингой десны.
- Старуха, ты куда сгинула? - скрючил кулаки, закашлялся.
От него пахло землей и лошадью.
- Грибки, грибки, - хлопотала бабка.
Седой разлил водку. Старик сцепил кружку и, пригибаясь к столу, разом вылил в рот. Проглотил поднесенный бабкой груздь.
- Сковырнут нас эти драги-враги, - вдруг зашипел в лицо Седому старик. - Жилу надо выхолостить, самородки выколупать, все до единого. Все! - Старик грохнул по столу костями. Поднялся и, не разгибаясь, ящером полез под пол.
- Что это он? - спросил я.
- Из ума выжился. Роет, милый, как крот. Все подполье изрыл, золото ищет. Осатанел совсем. Как пошла по ручью драга, ни денно, ни нощно не утихает. - Бабка с досадой хлопнула по иссохшим острый коленям. - А вот в молодости он-то беда был мужик, кровь с молоком! Красивыми не были, а молодыми были! Уж шибко он за казну стоял. Объявил - золото. Все честь по чести. Сам управляющий с "Незаметного" привез сапоги, хромку с красными мехами, голосистая была, не приведи господь! Крупчатки куль, спирту, а мой спирт тогда и в рот не брал. Посулы пошли нашим мужикам. Де, мол, на самых добрых местах жить будете. Потом как понагнали народу, ну, и начали туркать наших по разным местам. Мой хоть и за казну, а в артелях не привык; страсть не любит лодырей. Бывало, артель сдает фунт, а мой два, три. Где и я подмогну, вижу - мужик спину свихнет - не двужильный. Другой раз скажу - шел бы в артель, дело к этому идет. "Не-ет, - вздохнет, - вольному воля, хочу как птица. Любая артель, какая ни есть, а кабала, душа что в клетке".
А тем временем мово мужика турнули с ручья на хвосты. Доказывал, что управляющий посулы давал, а бумагу от него не взял. Пешки мы темные, несусветные. При всем народе первого старателя на хвосты, видано ли? И тут он осерчал нелюдской злостью. Ходил, глаз не поднимал. Запил, не сдюжил. Наладил котомки и - с глаз. Думала, свихнется мужик. Сколько он ручьев разворошил, страсть! Умается, придет, не знает, куда руки свои положить. Я насобираю коренья всякие съестные, из ревеня щи варю, подмениваю мучки, ест да нахваливает. Ляжет под звездами и в мечты впадет.
"Слышь, говорит, старуха, принесу вот этот кисет полон золотого песку и бухну в "Незаметном" при всех старателях хозяину на стол. Хотели, мол, голыми руками задушить. Опозорили, изголялись! А теперь - выкусите! Наберу хошь ситца, хошь бархата, принесу - бери, старуха, шей! А дорожку к своей бутаре петлей закажу - никто знать не будет".
Ой и хорош был мужик - что работник, что плясун, песни петь любил. Бывало, весь стан соберется слушать. Мы смолоду зовемся "старик да старуха". И во всем у нас совет был да согласие. Душой жили. И фарт был. И под сердцем дитя объявилось, да не выжило. А сам прибежит, кисет самородков притащит. Опять о моем мужике заговорили. А он все сторонкой от людей. Да, видать, выследили. Полумертвым в шурфе нашли. С тех пор повредился в уме.
Бабка Ульяна промокнула глаза кончиком платка.
Мне стало не по себе. И мы с Седым вышли на улицу.
…И вот я шел за гробом. Похоронная процессия остановилась в сосновом лесу. А барабан все ухал и ухал. Надрываясь, плакала труба. Я помог Седому опустить гроб с телом папаши. Бабка Уля меня не признала…
На совещание опоздал. Сесть было негде. Притулился к косяку. Извечные споры: отношения заказчика с подрядчиком. О качестве и недоделках. О срыве сроков.
Начальник управления, чисто выбритый, в хорошем костюме, устало сказал:
- Проходите, Дюжев, вот сюда.
Я уже знаю, что этот район испытывает голод в электроснабжении, а также в обеспечении водой промышленных предприятий и рудников. Для выработки тепла здесь ежегодно потребляют восемьсот тысяч кубометров дров, полмиллиона тонн привозного угля и миллион местного.
Цифры, цифры - много это или мало? Поди разберись.
При сегодняшнем состоянии производственной базы вряд ли выжмешь больше того, что делаем. Но начальник управления строительства сетей и подстанций для того и приехал, чтобы выжать. Для того и собрал нас со всех линий.
Совещание затянулось, расходились около полуночи. Я позвонил в гостиницу - свободных коек не оказалось.
- Куда на ночь глядя, давайте тут, - махнул рукой маленький мужичок с черными проницательными глазами. - Я уже здесь вторую ночь. Меня зовут Виктором, - и, как бы прицеливаясь, добавил: - по батюшке Иванович.
Виктор Иванович на правах старожила раздобыл чайник, принес снегу и поставил на печь.
- С жильем, я думаю, уладят, а вообще не обещали, - положил он на стол лимонные вафли.
Когда чайник вскипел, мне налил в крышку от бачка, себе - в крышку от чайника, и мы сели за стол. Попили кипятку. Виктор Иванович помешал черенком от лопаты в печке, постучал по головешкам - они, словно взрывы, отозвались в печи, рассыпались искрами.
- Как синева выдохнется, тогда можно набросить и вьюшку, только бы не прозевать, а то окочуримся.
Мы вымели окурки и сдвинули столы.
- Давайте вместе, по-братски, теплее будет, - предложил Виктор Иванович, - одно пальто под бок, другим укроемся, обувку и шапки под голову.
И тут Виктор Иванович отстегнул обе ноги пониже колен и положил вместо подушки.
- На фронте?
- Нет.
- Давно?
- Как вам сказать, вроде бы и недавно, а кажется - давно.
Виктор Иванович лег на спину, закинул под голову руки. Покосился, как бы прикидывая ширину моих плеч - подвинулся к краешку.
- Тушить?
- Туши.
Я щелкнул выключателем и забрался на стол.
Глаза скоро привыкли к темноте и в простенке я увидел, как замутнели два окна. Примостившись на твердом лежаке, я спросил его - давно ли в этих местах?
- Можно сказать, вырос на руднике, - Виктор Иванович закурил, покашлял в кулак, - километрах в пятистах отсюда, почти на вашем участке, где строите подстанцию. Отец был шахтером - погиб. И погиб как-то несуразно. Есть такое поверье у шахтеров: попал в две аварии - третьей не жди, прихлопнет. Отцу сломало одну ногу, потом другую. Ну, говорит, на этом точка! Поднял кайло, воткнул в грунт, и взрыв. И нет человека. Оказался недочет - невзорвавшийся заряд. Прямо в капсулу и угодил кайлом. Я тогда работал плановиком на руднике. Женат уже был, мать, двое братьев, сестра. Жена училась. Пошел в горноспасатели. С одной стороны, и заработок, с другой - привлекал меня с детства этот горизонт. Возьмите Колю Зубка - есть у нас такой горноспасатель - вся округа его знает. Колдун - не колдун, а начинаешь верить, что человек необыкновенный. Вот и я у него тоже в неоплатном долгу.
Окурок у Виктора Ивановича то светился стоп-сигналом, то совсем затухал и тогда походил на увядший цветок. От мороза потрескивали стены. На улице истошно закричала кошка.
- Замерзнет тварь, жалко, - со вздохом сказал Виктор Иванович и взялся за протезы. Я опередил - надернул валенки и вскочил.
- Накинь пальто, - бросил он мне.
Вышел на крыльцо. Шелковая подкладка сразу накалилась и стала жечь колени. Нашарил под окном кошку, сунул под мышку. Она уже начала деревенеть. В дверях о косяк задел хвостом и тот отпал, глухо стукнув о пол. Положил кошку к печке, сам - на стол. Кошка затихла, а когда стала отходить, заорала душераздирающе.
- Что, будет мучиться?
- Отойдет, замолчит.
Действительно, покричала немного и затихла.
- Ну, и чем все кончилось?
Я почувствовал, что Виктор Иванович улыбнулся.
- А знаете, что такое ГСЧ? - вместо ответа вопрос.
- Какая-нибудь тайная организация?
- Совсем нет. Это горноспасательная часть; темно-зеленое х/б, за спиной ящик с кислородом - готовность номер один. Каждый спасатель со своим инструментом, что ребенок с соской. Сидишь в карауле как взведенная пружина, чуть телефон - сорвал трубку - штрек такой-то, проходка такая-то, печь или горизонт. "По машинам!" - и сам черт тебе не брат. Не успел моргнуть глазом, а ты уже у черта в пекле. И в каких только переделках не бывали! А вот Зубка так я и не достиг, - вздохнул рассказчик. - Поневоле начинаешь думать - не сверхъестественной ли силой человек наделен, честное слово! Сколько людей он спас!
Виктор Иванович сел, притушил окурок, прицелился в темноту и бросил в печку.
- Рассудите. Однажды, не помню - взрыв или оползень произошел, только целиком запечатало штрек, да еще в таком месте… Просто не подобраться - бьем лаз, кое-как осилили - прорвались, а Коля людей увел уже какими-то только ему известными ходами! Как он прошел туда - до сих пор загадка. Я на слух работал - и скажу, получалось, настолько обостряется. А Зубок то ли сквозь землю видит или еще каким чувством? Не подумайте - байки рассказываю.
Помолчали.