Режем, навариваем к долоту направляющие прутья. Нельсон велит запустить станок. Снаряд взлетает вверх и бьет. Мы с головы до ног обрызганы пульпой, покрываемся чешуйками льда, но не отходим. Снаряд бьет так глухо, что отдает под ногами.
- Шабаш, поднимай! - Поднимают снаряд; направляющих как не было. Сталь искрошилась, рассыпалась.
Адмирал буреет, теперь его глаз вращается в орбите шарикоподшипником. Но ни слова.
Мы смотрим на кучу лома. Валяются похожие на арбузные корки срезки труб, куски листовой стали. Гранит одну марку стали крошит, другую мнет.
Перекуриваем. Не смотрим друг на друга. В десяти шагах молотит тягач. Ребята вяжут опору. Смотрю на трактор.
- Снимем рессору? - говорит Нельсон.
Жаль расставаться с тягачом.
- Снимем!
Снимаем. Выкраиваем из рессоры похожую на ласточкин хвост полосу, привариваем к долоту. Запускаем станок. Стоим, не дышим. Снаряд тяжело ухает, бьет как колотушкой.
- Великовата площадь режущей части, - замечает адмирал. - Надо на ребро ее приварить. - Поднимает долото - так и есть, но рессора стоит, только чуть дает усадку. Это уже хорошо. Теперь выкраиваем из рессоры "усы жука", выпускаем немного за диаметр долота и на ребро приворачиваем. Если смотреть с торца на долото, виден крест, а если вмять долото в глину, оттиск оставит букву X. Подливаем в скважину горячей воды. Запускаем станок. В полторы тонны кулак рушит гранит. Снаряд заметно погружается в стакан проходки.
- Берет, - говорит Нельсон.
Отминает со штанов засохшую пульпу.
- Пойдем, вздремнем малость.
Идем по зимней шубе горы, взорванной камнями. Адмирал то и дело останавливается, прислушивается.
- Стучит, ишь ты как! - он кривит рот и пялит на меня незрячий глаз. - Пойдем, чайком с жимолостью согреемся. В ней вся сила.
- Почему?
- А ты разве не знаешь? Жимолость - ягодка горькая, но это настоящий эликсир жизни. Ни хворь, ни холод не берет. Съел пару ложек - усталость снимает.
Подходим к самому крутяку.
- Ты вот так, мелким ступом, - говорит Нельсон. Я, стараясь попасть след в след, топаю за ним. Сходим с крутяка на тракторную объездную дорогу, ноги меня не слушаются, словно развинтились в суставах. А Нельсон ничего, молодцом, приосанился - словно на марше. Я едва поспеваю за ним.
Заходим на стан. Я прямо в столовую, Нельсон в свой вагончик.
Полина Павловна хлопочет на кухне. Пахнет вкусно. На столе горкой дымятся румяные шаньги, в эмалированной миске рубиновое варенье из жимолости.
Полина Павловна проворно наливает из кастрюли в умывальник горячей воды и говорит:
- Мойтесь, мужики. Что вам - суп-лапшу или щи? Нельсон любит щи.
- Мне бы пару мисочек жимолости, если можно, и больше ничего.
- Да ради бога, - забеспокоилась повариха, - сама собирала ягодку-то. Другой раз обед приставлю и по ручью - глядишь, за час-другой оберу куст, как бобы синие в котелке лежат. Рясно растет. Вот и Андрейке увезете баночку. Как он там? - спросила она. - Здоров? Управляетесь-то как с ним?
Рассказываю.
Полина Павловна, подперев щеку рукой, слушает, притулившись к косяку.
- Ведь сколько раз просила, писала Седому. Царство ему небесное, да разве… - Полина Павловна махнула рукой и отвернулась. Подала растопленное в чашке масло. Оно трещало и брызгалось. - Отдайте нам Андрюшку, - вдруг сказала она. - Мать мальчишке нужна, эх, мужики, мужики, как вы понятия не имеете. Мы с Нельсоном два ломтя, выходит, от одной краюхи. Куда нам друг от друга, вот бы и Андрей около нас. Своих ни у него, ни у меня нету. И не заметили, как сгорела жизнь. Поговорите с ребятами, они послушают вас. Это вам и Нельсон скажет. Ну-ка я сбегаю за ним, где он там.
Полина Павловна юркнула в дверь. Я посмотрел на стол, стол раскачивался как на волнах, в ушах шумел прибой. Шея стала ватной: ты и вроде не ты. Вернулась Полина Павловна.
- Заснул Нельсон, - огорчилась она и сразу как-то сникла. Говорила об Андрейке и еще о чем-то, не помню. Заснул за столом и я.
Утром меня разбудил Славка.
- Ну и ну! - сказал он. - Свирепо ты, дед, дрыхнешь.
Я поднялся и пошел к Нельсону. Навстречу Полина Павловна…
- Спит, - сказала она, - словно окаменел, вот устряпался.
- Однако мы поедем, Полина Павловна, - сказал я. - Спасибо вам за хлеб-соль.
- Рада была угостить, чем бог послал. Вы уже извините, если что не так. Что же вы так мало погостили?! Приезжайте еще.
Проводить нас из вагончиков высыпала вся бригада. Собаки сновали между людьми и тревожно, скулили. Запыхавшаяся Полина Павловна сунула булку хлеба - сгодится: не ближний свет - дорога. Славка хлеб в багажник и поддал газу. Машина обогнула котловину и круто пошла в гору, надрывно постанывая.
Меня нещадно клонило в сон, голова непроизвольно падала, ныла нога. Я еще утром, когда выходил из вагончика, почувствовал, как из-за гор потянуло теплым ветерком. Мглистое небо припало до самой земли. Я еще подумал - снег будет. Наконец меня укачало. Очнулся от резкого толчка - открыл глаза. Присмотрелся. Передо мной вращался рой белых мух и отчаянно болтался на стекле "дворник".
- Кажись, вправо слишком взяли, - сказал Славка, - а может, влево, - усомнился он.
Поглядев на часы, я только тут сообразил, что мы сбились с пути.
- Может, переждем, - сказал я, - видишь, какая каша.
- Каша - мать наша, - пропел Славка, - каши нету. - Он вытащил из багажника уже ощипанную буханку и сунул обратно.
Котелок с заваркой подвешен под капотом - это вещь, ничего что припахивает бензином. Зато теплый. Сухая корка не лезет в горло. Промочить в самый раз, заморишь червячка и дюжишь. Вообще надо подкрепиться. Если считать по времени - порядочно отмахали. И надо, как убитый, спал. Ничего, что голова болталась. Видать, вымотало нас долото. Кошу глаз на Славку - мечется. То влево, то вправо дергает рычаги, вижу - нет уверенности.
- Может, переждем?
- Можно и переждать, - соглашается Славка. Останавливает машину. Глушит мотор. Сразу наступает тишина, и тут же захватывает тревога.
Мы сидим, уперевшись взглядами в мутное пространство за стеклом.
Я хочу сказать Славке, что надо было вернуться, когда начался снег, но язык не поворачивается.
Вдруг в кабине стало светлее, и сразу перестал падать снег. Открылась заснеженная даль. Земля вспухла от свежего снега. Жидкий лесок и кустарник показались сказочными. Славка повертел головой.
- Вот чудеса, - выдохнул он, - будто небо кто пробкой заткнул. - И завел мотор. - Тебе не кажется, что мы отклонились вправо или влево? Пересечем эту падь, - показал он глазами на распадок, - там и сориентируемся. Кажись, гора мне эта знакома. Не мог же я…
По мягкому снегу машина шла тяжело, закапывалась по самый буфер.
Только я хотел сказать; "Славка, давай перекусим", - и враз стемнело, как в погребе. Стоим, мотор захлебнулся. Снег вокруг на глазах ржавеет. Машина выжимает коричневую жижу. Медленно, но верно погружаемся. Славка открывает верхний люк и через горловину протискивается. Для меня люк узковат, но медлить нельзя. Сбрасываю телогрейку, протягиваюсь, как через иголочное ушко.
- Дюжев, - командует Славка, - не вздумай идти. Только вот так…
- Клюкву подавишь, - кричу ему и ложусь рядом. В штаны, под рубаху плывет. Зябко.
Славка отчаянно работает руками и ногами.
- Почувствовал твердую почву. Спешились, - говорит Славка.
Я вылез из пропарины следом.
- Спешились, - передразниваю. - Надо было смотреть.
На ногах у нас по сто пудов. Помогаем друг другу стянуть сапоги. Встаем на портянки и колотим сапогами о кустарник.
- Черт! - спохватывается Славка, - забыли папиросы и хлебушек. Он попрыгал на одной ноге, натянул раскисший сапог и снова по-пластунски к машине.
- Славка, - кричу я ему, - назад!
Барахтается. Вернулся с горбушкой и котелком. В бороде запуталась тина. Отминает портянки от грязи, обувается. Из двух портянок делает четыре. Две обул, две за пазуху сунул. Я не догадался.
Месим снег, то и дело оглядываемся, жалко вездеход. Карабкаемся на камни. Славка шмыгает носом, едва выговаривает:
- Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. - Ощипанную булку он держит под мышкой. На нее налип снег. Корка обледенела.
Я тащусь с котелком. Далеко на косогоре виднеется разрушенный замок. Подходим. Это выветренные скалы - залюбуешься.
- Где-то тут должен быть внизу брошенный вагончик, - говорит Славка. Под крутяк, по камням, идти плохо.
Спускаемся вниз. Действительно, вагончик нашли, наши бросили, дальше не смогли протащить. Слава аллаху! Вваливаемся в вагон. Нары, печь - здорово. Большего счастья не надо!
- Давай натаскаем вначале дров, - настаивает Славка, - а то сядем, - не поднимемся.
Собираем валежник и ломаем ногами. Растапливаем печь. Тает снег на чай, таскаем снег цилиндром старой бересты, одно отверстие заткнув шапкой. Вода закипает быстро. Рука почти терпит, а в котелке уже буркотит. Но зато чай заваривается плохо. Невкусный, привыкнуть надо.
Вагончик нагрелся. Сушим свое шмутье. Пьем по очереди из котелка кипяток. Едим хлеб. Крошки тоже собираем. Остаток хлеба Славка делит поровну. На рудник за тягачом и тросами Славке надо еще идти километров сорок в сторону, не меньше. Я остаюсь, у меня под коленом и на пояснице чирья. Знобит меня. Славка зачем-то снимает теплую рубашку и бросает на нары. Поверх майки напяливает куртку. Сует за пазуху хлеб, но еще не уходит, медлит. Достает хлеб, отламывает корку и кладет ее на рубаху. Я возражаю, Славка не слушает. Говорит: "Покедова!" Уходит. Я долго сижу на нарах. Страсть как не хочется подниматься. Скоро стемнеет. Не заготовлю дров, ночью откину хвост.
Иду добывать дрова. Смотрю, где снег выпирает валиком, там валежина. Сподручные сушины обламываю. Таскаю к вагончику. Совсем темнеет. Забираюсь в вагон. Подбрасываю в печь. Экономно - ночь длинная, а дров мало. Без топора много не наломаешь. Дрова длинные, дверка не закрывается. Пахнет дымом, ест глаза. Когда дрова разгораются, становится светлее, уютнее. Ложусь на бок. Мучительно дергает под коленом, ломит поясницу. Под головой низко, неудобно. А тут еще ветер то и дело открывает дверь. Злюсь. Дверь покоробило, в притворе не подходит. Сгибаю крючок и засаживаю палку между косяком и дверью. Под голову выбираю из дров добрую орясину. Вообще под голову лиственница не годится. Лучше осина или сосна, а где взять? Сон не идет. Хоть глаза выколи. Всякие мысли лезут. Дела на ЛЭП идут неважно, на такой высоте и такие мари. А тут еще лесу нет. Лес тоже не выходит из головы. Да и просто так не могу уснуть. Кости мозжит. В вагончике жарко, а с меня холодный пот валит, все мерзну. Натянул Славкину рубаху. Кручусь с боку на бок. Забылся.
Проснулся - не могу сообразить, где я и что со мной. Пить хочется. Шарю котелок, даже руки трясутся. Припал будто с сильного похмелья, не чувствую, как вода в горло катится. Постучали. Тогда сообразил.
- Входи! - кричу. Но вспомнил: дверь-то я закрыл. Выбил палку, пнул дверь - никого. Что за черт? Померещилось. Не помню, как и до нар добрался.
А Славка вернулся лишь на третий день на вездеходе с ребятами. У меня фурункулы, что называется, расцвели. Было мне худо до того, что я не узнал своих друзей.
Переправа
Эта река режет хребет в узком каньоне. Мы с Нельсоном полазали по ее отвесным скалам, поглядели подходы. К переправе можно было подобраться разве только с неба.
Нельсон тогда как бы между прочим сказал:
- Вертолетом надо работать, - и тут же добавил: - Кипяченое молоко лучше сырой воды.
Я не понял к чему это, но переспрашивать не стал.
А вот вечером третьего дня, в сумерках, огонь еще в палатке не зажигали, ввалился закуржавленный человек. Первым узнал его Андрей.
- Да это же дядя Федя. Мужики, нате, смотрите.
- Ах ты, - сказал Талип, стаскивая с Феди треух, торбаса.
- Лыжа, сволочь, - простонал Федя, - подвела.
Андрей уже приволок обломок лыжи.
- Видали, мужики?!
- Так можно и околеть, - подытожил Славка, рассматривая обломок самодельной лыжи.
Парни усадили Федю за стол, поставили кашу, чай. Сами молча ожидали, что скажет профорг. Не марки ведь клеить пожаловал. Федя не торопясь доел кашу, вкусно облизал ложку, отложил ее, погрел о кружку руки…
- Ну так вот, братва. Утопили мы станок, а переправы не взяли и не взять.
- Это как?
- Погоди, дед. Люди все целы, а станок утопили. Было так. К реке вышли еще на прошлой неделе. Берега у нее, ты сам знаешь, как щеки, а тут еще Нельсон торопит. Стали спускать станок на лебедках и угодили в пропарину - ну и…
- Что же вы, ребята, не посмотрели прежде?
- Смотрели, Димка, да мертвяк не устоял. Ну и вот… - Федя глубоко затянулся папироской и закашлялся от дыма. Скулы на его лице еще больше выступили, и на обветренной коже встопорщились редкие волосики неопределенного цвета.
В тишине было слышно, как драл палатку ветер.
- Нельсон велел тебя, дед, спросить. Если не придешь, то кому он должен передавать бригаду?
- Наверное, надо вначале достать "утопленника", а потом бригаду передавать.
- Нельсон тут ни при чем.
- Пусть делает тот, кто при чем.
- Сами утопили, сами достанем.
- Человек к вам за помощью, а мы его строгать, - не выдержал Димка. - Небось когда мы разморозили двигатели, Нельсон ни слова не сказал и отдал свой.
- То было другое дело.
- У нас не бывает другого, дед, - буркнул Талип. - Все дело наше.
- А сами-то ребята кого хотят вместо Нельсона?
Федя затянулся, сглотнул слюну, задержал дым.
- Меня ставить собираются, твоего решения ждут.
- Ну а сам-то ты?
- Я и так у дела. По мне, дак лучше бы Талипа.
- Талипа, говоришь? - усмехнулся Димка. - Губа не дура, а сам-то?
- У нас каждого можно поставить, каждый работу знает, - не повышая голоса, ответил Федя. - Так что давай ближе к делу, - добавил он и от "бычка" прикурил новую папироску.
- Со станком сейчас глухо. Бери свой, Димка. Будем вместе брать переправу. С двух берегов сподручнее.
- И мы так говорим, дед, - поддержал Федя. - Вы вяжете анкерную опору на одном берегу, мы - на другом. Надо двигать. Что еще скажешь, дед?
- Решайте, я могу и приказать, но решайте сами.
- Приказать-то можно, но надо по совести.
- Ушлый ты, Федя, так и сочишься в душу, - засмеялся Славка. - Ну как там ваши?
- Не скисли, - улыбнулся Федя.
- Это хорошо, - одобрил Славка. - Но вы, ребята, смотрите. У вас же в прошлом году только трубы тракторов торчали из мари.
Да, досталось тогда Феде с Нельсоном. На двух тягачах перевалили горы и всю ночь хлебали вонючую жижу, но тракторы вытащили.
- Палатки брать, дед, свертывать?
- Давай, Талип, собирайся. Крупу, селедку, масло, куль муки бери.
- Курево, курево не забывай, - подсказывает Федя. - Оползень у нас запечатал распадок, так что на центральную усадьбу не скоро выберемся.
И каждый занялся своим делом.
- Дед, санки брать? Если на реку пойдем, пригодятся! - кричит Андрей и уже несет мне ящик. - А технику инструментальную?
- Ну бери заодно и технику. Без инструмента как же…
- Я тоже думаю - пригодится, - Андрей укладывает ящик на санки, прикручивает его проволокой.
- Ты, Андрюха, не крутись под ногами, - останавливает Андрея Димка.
- Я же помогаю.
- Ну помогай, помогай. Укладывай штаны, собачьи котелки, на бугра не обижаются, - говорю я Андрею.
- Я, дед, и не обижаюсь, это тебе показалось.
Андрей помогает Талипу насыпать в мешочки крупу, вермишель. Отрезает от шнура куски и прикручивает ящик к санкам. Димка с ребятами на улице "пакуют пену", укладывают метизы, такелаж. Как всегда при переезде, барахла набирается невпроворот и ничего вроде лишнего. Старые ломики тоже не бросишь: можно еще оттянуть и работать. Тросы хоть и в гармошку, в спираль, на "удавки" можно выкроить. Димка по-хозяйски все осматривает.
- Ну, Славка, ты и завязал. Так же половину груза растеряешь.
- Да никуда не денется, бугор. - Славка достает проволоку и прикручивает мешки. - Ну а теперь?
- Другое дело, - говорит Димка и отходит к ребятам.
- Братва, берите лес на подсанки.
Беремся все дружно. Палатку еще не снимаем: на печке каша и чай. Перед дорогой поедим, уж тогда посуду в ящик, а палатку стянем с каркаса.
Андрей подходит ко мне.
- Дед, давай в разведку собак пустим и возьмем в плен Нельсона.
- Мы же не сыщики-разбойники. Мы же едем выручать друзей.
- Дед, я же понарошке.
- Ну, это другое дело.
- Бригада шумною толпой по бездорожию кочует, - декламирует Славка.
- Все это хорошо, дед, - тихо, чтобы не слышали другие, говорит Димка. - А свою линию когда? Ты учти - людей кормить надо. Прогастролируем пару недель. Опять ремешки потуже.
- Ведь решили. Теперь ни слова.
- Ну ведь я только тебе. В бригаде не базарю. Это я на всякий случай: как закрывать наряды… - Димка удерживал меня за плечо. - Может, оставим тут звено - человека четыре.