* * *
Тетка Дуся была расстроена и недовольна мной.
- Много себе дозволяешь, сокол. Тебе ли судить Аннушку. Кто у нас и крепок в вере, так только она.
- Дуся, а тебе лучше от ее веры?
- А я, золотко, корысти-то не ищу для себя. И Аннушка не корыстна, напрасно ее облаял.
- Тогда бы мне пришлось слушать, как она меня и других облаивает.
- Снеси, не убудет, помоложе, чай.
- Разве старость дает право на злобу и на несправедливость?
- Жизнь дает, а ей в жизни покруче твоего пришлось. Слышал, в тюрьме сидела. Ты на какой церкви ныне колокола увидишь? Нету! Со всех давно посымали. А у нас висят, на святые праздники честь честью, как в старину, звону радуемся. Кому спасибо сказать? Аннушке. Она спасла… Начальника из району, что колокола сымать приехали, чуть не задушила. Аннушка-то тогда молода была, буйна да здорова… Ради корысти она это сделала? Уж точно корысть: пять лет в холодных местах, вернулась - в гроб краше кладут. И нынче погляди - в лохмотьях ходит, а ведь через ее руки церковные деньги идут, поди, денежки немалые. Прилипла к ней хоть одна божья копеечка? Нет, сокол, чиста! Не суди!
Я не нашелся что ответить.
Конечно же, Анна верит, конечно, без корысти. Религия - руководство, как жить. Но если веру сестры Аннушки считать за руководство жизнью, то страшна же тогда будет жизнь на земле.
"А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…"
Не становлюсь ли я начетчиком?
Ночь. За незавешенными окнами в зеленовато-голубом свете луны, словно на дне моря, покоится село Красноглинка.
Ночь. Надо мной теперь не нависает кошмарная Вселенная. Что мне звезды, что мне далекие галактики - близкое тревожит, то, которое меня встретит утром.
А утром - лопата и крутая глина, вечером - отец Владимир и сестра Аннушка. Бросил дочь и жену, не мог жить той жизнью…
Могу ли этой?
Так что же мне в конце-то концов нужно?
Не заблудился ли?..
Тетка Дуся, сестра Аннушка, отец Владимир - целый набор родственников. Неужели они ближе мне, чем Инга? Инга не понимала, не разделяла, а эти?..
Баш на баш?.. Нет! Инга не равноценна сестре Аннушке, этому престарелому унтеру Пришибееву в юбке. А отцу Владимиру?.. Истошная вера этого несчастненького ничуть не лучше свирепой веры сестры Аннушки. Верь во что бы то ни стало, будь балбесом, будь тупицей, тупость даже почетна, ей первые привилегии: "Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное". Неразумный таракан в этом царстве должен занять более почетное место, чем я. И на здоровье, на кой черт тараканье царство! Не хочу отказаться от человеческого. Я не хочу, и природа не дозволит - вспять, к таракану?.. Ну уж нет.
Так что такое вера?
И какой веры я жажду!
Какой мне бог нужен?
Темный лес.
"Папа, расскажи сказку". Острые коленки выше ушей, ясные глаза заглядывают в душу. Я преступник!
Остановись, иначе совсем заблудишься! Брось завтра лопату, вспомни, что окончил институт, вспомни, что есть семья, что Инга намного выше и человечнее твоих новых родственников. Вернись на прежнюю тропу!
Вернись! Чтоб жить двуличной жизнью, чтоб тайком оглядываться на бога и клеймить тех, кто глядит не таясь! Вернись, чтоб лгать себе и другим, чтоб презирать самого себя, чтоб в конце концов испытать презрение дочери.
Вернись на прежнюю тропу! Пробовал уже вернуться, уже жил несколько дней в разладе с богом…
Пробовал… Тропа-то повела к перегону Лосиноостровская - Мытищи, электричку встречать… Темный лес со всех сторон!
Бог… Все-таки нуждаюсь в этой гипотезе. Нужен поводырь в лесу!
И мне, и всему человечеству.
Человечество мечется, ищет надежную, не зыбкую тропу. Планета стала зыбкой, наука постаралась - подарила людям игрушки, забыла наказать: "Вымойте руки, прежде чем браться за них". Нужно всеобщее наставление. Наставление бережности и уважения друг к другу.
"Возлюби ближнего твоего, как самого себя". Это ли не идеал взаимного уважения. Пусть он недостижим, но вовсе не значит, что к нему не нужно стремиться. Невозможно построить машину с коэффициентом полезного действия в сто процентов. Но плох тот конструктор, который не стремится к этому недостижимому.
Ради чего-то же я решился бросить семью? Ради чего-то великого.
Сестра Аннушка, Инга - какое сравнение! Инга не пытается создавать бога, сестра Аннушка создает по образу и подобию своему. Неприглядному образу, недостойному подобию. Как ни возлюби, но приходится бороться с недостойными людьми. Как ни "верую, господи!", но борись против богов, созданных недостойными. И против бога должен выступать не просто человек, а тоже бог, только бог!
Неужели я ждал, что встречу в Красноглинке высоколобых апостолов? К вере пришли простые, суетные люди, с суетными богами, рожденными куцым воображением. Тоже ведь создают гипотезы!
А моя гипотеза? Нет, она слишком смутна для меня самого, чтоб стать непреложным руководством. Предстоит вглядываться в нее, совершенствовать ее, искать, искать, искать! Потому-то я и приехал в Красноглинку, чтобы искать без помех, не скрываясь, не страшась последствий.
Возможно, искать всю жизнь. Возможно, не придется увидеть плоды.
"Возлюби ближнего твоего" - необходимость этого понятна даже детям, поверь и руководствуйся! Возможно, заставлю в это поверить даже сестру Аннушку - не спором, не трезвой логикой? Чем? Еще не знаю, буду искать.
Открывать мне придется не истины - они давно открыты! Открывать пути к сердцу человеческому. Чужая душа - потемки. Пробивать тропы в сумрачной чаще людских душ.
Прости, Инга.
Пусть простит меня дочь.
Не напрасно оставил вас. Так надо.
А сейчас я просто на минуту пал духом…
Ночь. Темная душная изба, тихая земля за окном, земля, залитая луной.
Я вдруг почувствовал радость - утерянное вновь нашлось. А чуть было все не рухнуло, чуть-чуть - и я бы капитулировал, сложил чемодан.
В эту минуту я понял, что подразумевали в житиях святых авторы, когда говорили: "бес смутил", "снизошло озарение". До сих пор для меня это были смешные, наивные, напыщенные выражения. Но сейчас я пережил и "бесовское смущение", и "озарение". Я испытываю горделивую радость от победы над самим собой. Появилось острое, подмывающее желание - излить перед кем-то свою победную радость! Немедленно! Пока она свежа, завтра потускнеет.
Но перед кем? Если б даже тетка Дуся и не спала, то все равно надежды мало, что поймет. Ни тетка Дуся, ни кто другой. Все, что произошло сейчас, слишком мое, слишком личное! Мне оно ясно, дли других сложно и запутанно.
А радость распирала. Как жаль, что нет такого, кто понял бы ее, принял бы, как свою. Счастье поделиться радостью. Разделенная с другим радость не убывает, наоборот, становится шире. И как жаль, что нет никого рядом.
Нет?.. Я чуть не подпрыгнул от простого открытия. Для неверующего нет, неверующий обездолен! Для верующего есть! К его услугам всегда терпеливый, чуткий, преданный и всепонимающий собеседник. Всегда рядом, только распахни душу.
И я поднялся с постели.
Я не посмел зажечь лампаду перед иконой - разбудил бы тетку Дусю. Да свет и мешал бы мне, вид закопченных досок оскорблял бы мое представление о боге. В трусах и майке, поеживаясь после теплого одеяла, я опустился голыми коленями на холодный, изношенный узловатый пол.
- Верю, господи, - зашептал я, - верю, что ты существуешь. Верю, что ты не напрасно расплодил по планетам людей, не напрасно наделил их разумом. Верю, что есть какой-то великий смысл, какая-то конечная цель. Не рассчитываю понять ее, познать ее, но верю, есть что-то, ради чего мы рождаемся и умираем, поколения сменяют поколения. Верю, господи, в собственную полезность, теперь верю даже в то, в чем всегда сомневался, - в силу свою верю, в правоту! Мне больно за Ингу, больно за дочь. И это единственная боль, которая еще мучает меня. Попытаюсь и ее снести с мужеством. Пусть простят они меня, пусть простят, и мне тогда станет совсем легко…
Моя молитва кончилась неожиданно для меня. Первая в жизни молитва, первое слово к богу, верное доказательство, что он, мой бог, существует.
Я еще в легкой растерянности постоял на коленях, чувствуя жесткость неровного пола, и поднялся. Я словно сейчас вернул висевший на мне ежечасно мучивший, мешавший жить долг - чиста совесть, могу не стыдясь глядеть людям в глаза. Даже Инге. Даже дочери.
Вздрагивая от пережитого волнения, я снова лег на свой жесткий соломенный матрас, укрылся поуютней и, помня, что за окном лежит тихая земля, залитая луной, уснул.
Моя первая молитва в жизни… Я тогда не мог знать, что она будет и последней.
* * *
- Перекур!
Я прислонил к глинистой стене ямы лопату и полез наверх.
Рано ли, поздно этот разговор должен был случаться. Я его ждал и знал, что скорей всего он завяжется в один из перекуров.
Начал Митька Гусак.
- Ты, говорят, даже статьи писал по науке? - спросил он. - Правда ли?
- Правда.
И тут Пугачев, наш бригадир, резко повернулся ко мне своей широкой, чашеобразной, чингисхановской физиономией:
- Хвалил, поди, в статьях науку?
- Да… Хвалил.
- Миловал да гладил и вдруг не поладил, что так?
- Надежд наука не оправдала.
- Чьих? Твоих?
- И твоих, наверное, тоже. На важные для нас с тобой вопросы отказывается отвечать.
- Наука! Отказывается?! - выкрикнул изумленно Гриша Постнов. - Да это же чушь собачья! Да он же ерунду городит!
У Гриши к науке любовь без взаимности. Он ее любит, она его нет - на вступительных экзаменах срезался, не попал в институт.
- Да разве есть такое, чего наука знать не может? Чушь собачья.
- Есть.
- Вся наука?
- Вся.
- Что за вопросы такие заковыристые, что наука осечку дает? - спросил Пугачев.
- Да нет, не заковыристые, а как раз самые простые.
- К примеру?
- Например, как сделать, чтоб люди не обижали друг друга?
- Так кто же тогда ответит, как не ученые люди?
- А на них и отвечать не надо, в них надо просто поверить.
- Во что поверить?
- В то, что лгать и подличать нехорошо, что следует жить в любви, в мире. Есть ли нужда это доказывать? Ты это знаешь… Он знает. Все в общем-то знают, но не все придерживаются - лгут, подличают, войной друг на друга идут.
- А ведь верно, - подал голос Руль, сидевший между своими дюжими Рулевичами. - Знаем, хорошо все знаем, а толку от этого знания чуть. Парень-то прав.
- Идиотизм! Чушь собачья.
- Значит, плохо знаем, - заявил Пугачев. - Что железно знаешь - на том не сорвешься.
Митька Гусак хохотнул:
- Не скажи, Пугач. Я вот хорошо знал, что за шахер-махер в торговом деле - того, ласково не хвалят, а не утерпел. Мотоцикл шибко хотелось купить, а зарплатишка - штаны не огорюешь.
- Вот видишь, - сказал я, - знание и вера - не одно и то же. Нужно, выходит, крепко верить в какие-то нехитрые законы - не укради, не убий, не прелюбодействуй…
- В законы верить?.. - переспросил Пугачев. - В законы - готов. Но, сказывают, ты от этих законов дальше пошел, в бога верить стал.
- Это после-то науки! В бога! - выкрикнул Гриша Постнов.
- Сказал "господи", скажи и "помилуй", - ответил я. - Признаешь, что нужно верить в нравственные законы, признай тогда и веру в бога.
- Почему же обязательно в бога? Уж-таки без него никак?
- Никак.
- Растолкуй.
- Попробую. Если я установлю эти законы, я прикажу тебе - верь! Ты поверишь?
- А почему бы и не верить, коль твои законы умные и нужные.
- Ну, а вдруг тебе при этом очень захочется мотоцикл иметь, а мои-то законы тебе мешают?.. Наверное, задумаешься тогда, почему бы их и не обойти на кривой. Не такой уж я для тебя авторитет, чтоб ты по моему слову без оглядки следовал, даже от соблазнов отказывался.
- Потому, наверное, и сейчас тебе я не очень-то верю, хоть и складно рассыпаешься.
- Вот, вот. И любой другой человек, пусть он самым высоким начальником будет, для тебя все-таки человек, не более того - можно верить ему, но можно и не верить. И когда он скажет: не лги, не подличай, - то ты еще подумаешь, верить ли ему, особенно в тот момент, когда тебе эта вера мотоцикл добыть мешает. Или не так?
- Пусть так.
- То, что исходит от таких, как ты, людей, для тебя не столь уж обязательно, потому как ты знаешь, что человек есть человек: он и ошибиться способен, и обмануть, - зажмурив глаза, доверять ему не всегда удобно.
- Верно, - снова степенно согласился Руль. - Всегда при себе мыслишку носишь - на простаках, мол, воду возят.
- А вот если признаешь, - продолжал я, - что эти простые законы установлены не человеком, а кем-то, кто намного выше людей. Если ты поверишь, что такая фигура есть, что он верх разумности и справедливости, если только ты поверишь в это, то его-то законы уж постараешься выполнить. Они не от меня, не от начальства, они от того, кто никогда не ошибается, кому можно и нужно доверять слепо, без оглядок, без оговорок! От того, кого ты сам принял и признал. И от такой веры плохого не будет, только польза всем. Вот и получается, что, веря в законы, приходится верить и в бога.
- Как же я поверю в него, когда его-то в наличии не имеется? Пустое место, выходит, признавай.
- А откуда ты знаешь, что его нет?
- Доказано! Доказано! - заволновался Гриша. - Раньше на небо указывали - мол, там он. Нехитрый расчет - до неба не допрыгнешь, попробуй-ка проверь. Но теперь-то проверили, теперь в космос залезли, а там не только бога - блохи живой не нашли.
- Доказано ли? - спросил я. - Блохи живой, говоришь, не нашли, а это вовсе не доказывает, что нет таких планет, которые не только блохами, но более умными, чем мы с тобой, людьми заселены. Не нашли - не доказательство.
- Я так понимаю, - снова вмешался старик Руль, - коль польза тебе прямая от веры, то какие же еще нужны доказательства? Польза, друг, - самое что ни на есть существенное доказательство, никто от него не отвернется, каждый признает.
Я с благодарностью и уважением посмотрел на старика - он за несколько минут ухватил то, до чего я дозревал в течение многих месяцев: "Нуждаемся в этой гипотезе".
- И все-таки польза от пустого места, как хлеб из воздуха, - не растет, Михей Карпыч, - возразил Пугачев.
- Ты сказки об Иване-царевиче слышал в детстве? - Руль строго нацелился своим твердым носом в бригадира. - Ивана-то царевича нет и не было, место пустое, а, поди, слушал, радовался, на ус мотал, на пользу шло. Там, может, польза и не корыстна, здесь покрупней, потому что и бог мыслится куда крупнее Иванушки-дурачка.
- Внушением лечат людей, - подсказал я. - Нет у тебя здоровья, а тебе внушают - есть, ты излечиваешься. Польза, а ведь при недомыслии ее можно и отвергнуть - из пустого-де места польза-то.
- То-то и оно, - подтвердил Руль.
- А помнишь, отец, деда Костыля? - спросил один из Рулевичей.
- Ну помню.
- Сам говорил, что сволочной старикашка, до самой смерти норовил на чужом горбу проехать. А ведь как он в бога-то верил.
- Верно! - восторжествовал Пугачев. - От веры в бога Костыль в добрые законы верить не стал.
- Да полноте! Костыль ни богу ни черту не верил. Себе одному, да и то раз в неделю, по пятницам. Мало ли кто притворяется верующим. Вот и Митька Гусак, когда торговал, честным и чистеньким, должно, притворялся.
- А как же иначе, - подтвердил Митька. - О честности очень даже часто вежливый разговор с покупателем вел. Даже чуть не плакал, так иной раз себе нравился.
- Но история-то что говорит? - запальчиво взорвался Гриша Постнов. - По истории-то видно, какую пользу приносила религия!
- Я в истории не шибко плаваю, - отмахнулся Руль.
- Не плавай, а сообрази, - сердито ухватился Пугачев. - Многие тыщи лет люди в бога верили. А раз вера к доброму ведет, то почему она за эти тыщи лет зло так и не расхлебала?
- Откуда тебе известно, что творилось бы сейчас в мире, если бы люди не знали религии? - спросил я. - Может, давным-давно друг другу глотки перегрызли бы.
- Бог спас, выходит?
- Возможно, и спас… от многого.
- Эх! - Пугачев с силой шлепнул по колену. - Кончим лучше эту панихиду! Конца ей не видно, а работа не ждет. - Повернулся ко мне: - Из Москвы убежал, ради веры жизнь на кон поставил, не укладываешься ты у меня в башке, странный, вроде лошади с рогами.
- Нет, не странный! - вскричал Гриша. - Опасный он! Ему такое привалило - институт кончил, ученым человеком стал, а для чего? Чтоб ловко тень на плетень наводить. Опасный! Заразу несет, мы эту заразу хлебаем!
- Уж и заразу, - усмехнулся Руль. - Брезговала свинья гусем, потому что рыло не пятачком.