Ушатков с каким-то профессиональным навыком, скупо и непререкаемо тронул карандашом графин, стынущим взглядом обвел зал, дождался тишины, прохладновато поглядел на меня, показательно выставленного в первом ряду.
- Товарищи! К нам в Красноглинку приехал представитель… М-м… От организации… От областного общества по распространению полезных научных знаний… Товарищ Лебедко Анатолий Константинович! Поприветствуем его, товарищи.
Приветствовали аплодисментами, правда, жиденько.
- Не хочу забегать вперед, так сказать, предварять события. Скажу лишь одно - не случайно приехал к нам лектор, не случайно он обратился к нам с нужной, так сказать, актуальнейшей темой. А теперь сразу - без разных там проволочек предоставлю слово товарищу Лебедко Анатолию Константиновичу. Поприветствуем его еще раз.
И еще раз жиденько и вежливо поприветствовали - отчего же, не жалко.
А я - то ждал, что Ушатков с ходу подымет мое имя, как рогожное знамя.
Нет, он не обладал счастливой внешностью трибуна, которая приковывает и покоряет. Невысок ростом, в приличном, в меру потертом костюме - в дорогу не жалко, перед публикой появиться не стыдно, - держится угловато, одно плечико вздернуто, другое опущено, лицо грустное, мягкое, вежливое, лицо до кротости воспитанного человека. Нет, не кулачный боец, трибун, не всесжигающий и не зажигающий. Похоже, что он книголюб, изрядно знает, не пользуется избитыми приемами заштатных лекторов, не упомянул о набившей оскомину библейской оплошности, что-де бог свет сотворил раньше солнца, но сообщил о рукописях Мертвого моря, сектах ессеев, легенде о Гильгамеше, даже рассказал то, чего я, бывший сотрудник журнала, падкого на научные сенсации, не знал, - новейшие сведения о месте, которое Библия выдает за рай Эдемский…
Право же, лекцию никак нельзя было назвать бессодержательной.
- Приманка идеалистов, товарищи… - У него негромкий ясный голос и во рту уютно поблескивает искорка золотого зуба. - Приманка идеалистов, товарищи, - это учение о бессмертии души. Религия считает, что умирает только тело, а душа, отделившись, продолжает жить. Души, как вам известно, благочестивых людей попадают в рай, где их ждет вечное блаженство. Души же нечестивых низвергаются в ад, где для них приготовлены кипящая смола, раскаленные сковороды и прочие устрашающие атрибуты мучений. Мы же, материалисты, в ответ на эту наивную и прекраснодушную ложь честно заявляем - человек смертен! Нас ничто не ждет за гробом. Честно! Мечтать о бессмертии души столь же противоестественно и нелепо, как надеяться, что время потечет вспять, что старики станут юношами, а юноши младенцами. Существуют незыблемые законы, товарищи, - законы природы, их нельзя не признавать, глупо от них отворачиваться. Математик не может допустить, чтоб сумма углов в треугольнике была, скажем, больше или меньше ста восьмидесяти градусов. Физик не может не считаться с законами сохранения энергии. Так же бессмысленно убаюкивать себя каким-то бесплотным бессмертием - бессмертием души.
Он кончил, и ему снова вежливо похлопали. Со своего места встал Ушатков, тощий, с прозрачным лицом, бесстрастный:
- Не расходиться, товарищи! Лекция, так сказать - половина нашей сегодняшней программы…
Никто в этом и не сомневался, все пришли в клуб не ради лекции, ради танцев. Но Ушатков готовил другое.
- Мы выслушали лекцию, товарищи. Из нее мы узнали, как глядит наука на религию. Надо прямо сказать, - косо глядит! И можно ли представить, товарищи, ученого, образованного человека, который бы за компанию с какой-нибудь безграмотной старухой лоб разбивал перед иконами: мол, прости, господи, и помилуй! Где-нибудь в гнилых заграницах и водятся такие диковинки, а у нас - нет! Нет?.. А так ли?.. Нежданно-негаданно к нам в Красноглинку из самой Москвы пожаловал один… Тихо, товарищи, тихо! Не надо лезть друг на друга, еще наглядитесь, еще покажем его!.. Так вот, пожаловал. Кто он?.. А он кончил, товарищи, столичный институт, от больших профессоров знания получал и специальность освоил, прямо скажем, почетную - физик он, товарищи, физик! Он об этой физике даже статейки в журналах пописывал, казалось бы, грамотен и научно подкован… И вдруг откровенно, сказал бы даже - вызывающе, этот физик признается: верю в бога и горжусь этим! Подковали его научно, а он, глядите, на все четыре ноги хромает. В Москве, видать, таким идейно хромающим не сладко приходится, значит, давай к нам, в Красноглинку. Тут, мол, народ лаптем шти хлебает, возле них мило-дорого заживу. А неужели, товарищи, мы такие простачки, что гнилой гриб от здорового на глазок не отличим? И навряд ли нас испугаешь чуждой пропагандой, выслушаем и не угорим. И сейчас нам, товарищи, стоит попросить этого столичного гостя: выйди, покажись, мы поглядим да послушаем…
- Пос-лу-ушаем!
- Про-оси-им!
- Что же, Рыльников, выйди, выверни, так сказать, нам свое нутро наизнанку.
- Эй ты! Кажись! Не прячься!
Крик по всему залу. А рядом со мной, как ужаленный, взвился Гриша Постнов:
- На свет мракобеса! На люди! Вышибай из него господа!
- Требуем! - загудел мой сосед в синей фуражке.
- Товарищи! - поднял костлявую узкую руку Ушатков. - Тихо! Без паники! Рыльников, народ требует! Выходи, чтоб не где-то за углом, не шепотом, а в глаза нашему красноглинскому народу…
- Иди добром, хуже будет! - Гриша Постнов весь подобрался, глаза колючие, щеки пылают - вот-вот вцепится в грудь.
И прямой, остроплечий Ушатков, взирающий на меня с высоты председательского места; неловко поеживающийся, смущенный столь крутым оборотом лектор, старающийся глядеть мимо меня; и Гриша Постнов с товарищами; и недоброжелательно грозный гул людей за спиной… Надо выходить, будет хуже.
Я встал и двинулся к лесенке, ведущей на сцепу. Тишина в зале, тишина, только слышно дыхание людей.
На верхней ступеньке я споткнулся, и кто-то засмеялся в зале. Еще этого не хватало, чтоб стать посмешищем. И смех вызвал злость. Стараясь ступать как можно тверже, я прошел к трибуне.
Я почему-то ждал, что зал набит до отказа, что народ передо мной предстанет монолитно единым, а зал наполовину пуст, населен с прорехами, и конечно же людей, сидящих в нем, не так уж интересует религия, танцы больше. И все-таки лица - отсюда смытые, без выражения - пугают. Лица, лица и разбросанные по залу светлые косыночки на плечах "Пусть всегда будет мама!".
Я, наверное, стоял долго, тишина стала заливаться ехидным шепотком и шушуканьем. Пора начинать.
- Ну поглядели? - спросил я. - Глядите - вот как выглядит мракобес. Наверное, примерно так же, как в старые времена еретик, - с рогами на лбу, с копытами на ногах.
В зале засмеялись. И Ушатков сердито постучал по графину:
- Без шуточек! Без шуточек! Серьезно!
- А я со всей серьезностью, товарищ Ушатков. С серьезностью и с готовностью, как видите. Предлагаете, чтоб я вывернул свое мракобесное нутро, - пожалуйста! Готов! Выверну, если подскажете, как это делается.
За время серьезной лекции зал осоловел, истомился, он ждал развлечений, потому свирепо кричал: "Вытащить"! Ради развлечения готов был на жестокость. Но и я предлагаю развлекаться, зал и со мной согласен - почему бы и нет? Смешки и шевеление в зале. Ушатков стучит по графину.
- Для начала скажите нам, - произносит он, - согласны ли вы с лекцией?
- Нет, далеко не во всем.
Смех и шевеление разом кончились.
- Так! Выкладывайте, с чем именно?
- Ну хотя бы с тем, что бессмертия души не существует. Я считаю - есть бессмертные души!
Кто-то из глубины зала выдавил из себя насмешливо трубное:
- Ну-у!
Лектор Лебедко поглядел на меня с брезгливой иронией. Что же, выручай, Бехтерев!
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами,
Где нужно действовать умом,
Он только хлопает ушами, -
прочитал я.
- Что это?
- Это, товарищ Ушатков, частица души человека, умершего сто пятьдесят лет тому назад.
- По чьему адресу такие слова?
- Надеюсь, не по вашему. Сто пятьдесят лет назад вас еще не было на свете… Товарищ лектор, помогите убедить мне товарища Ушаткова, что стихи - это духовное проявление человека, так сказать, выражение его души…
Лектор ничего мне не ответил, он откинулся на стуле и сердито розовел. Похоже, что и он, как Ушатков, принял стихи на свой счет.
- У известного русского ученого Бехтерева, - продолжал я, - есть сочинение, которое называется: "Бессмертие человеческой личности с научной точки зрения". Прошу обратить внимание и уважаемого лектора, и всех здесь присутствующих на слова - "бессмертие личности", и не просто, а с "научной точки зрения". Известный ученый утверждает, что духовная сторона человека никогда не исчезает бесследно, а живет в потомках. Так вот, более ста пятидесяти лет тому назад некий человек, Гаврила Романович Державин, потратил свою духовную энергию, написал это стихотворение. Сам он умер, а его духовное, частица его души продолжает жить и сейчас среди нас. Тут я смог назвать, чья это душа, в большинстве-то случаев духовное продолжает жить безымянно. Вот вы, товарищ Ушатков, сидите за столом, а кто-то впервые затратил духовную энергию на догадку - поставить на четыре ножки столешницу. Неизвестно, сколько тысяч лет назад умер тот человек, забыто его имя, истлели его кости, а его духовное, выраженная частица его души живет среди людей в виде материальных столов, за которыми едят, пьют, работают, заседают. И что бы мы ни взяли, чего бы мы ни коснулись, всюду наткнемся на живущие души давно умерших людей. И графин с водой, о который сейчас вы вызваниваете карандашиком, товарищ Ушатков, сам карандашик, пиджак на ваших плечах, кусок хлеба, съеденный вами за обедом, - все эти вещи состоят не только из ощутимой материи, но еще из духовного проявления давным-давно умерших людей. Мы, сами того не сознавая, живем среди распыленных по частям бессмертных душ. Они, эти бессмертные, не прозябают в раю, они среди нас и умрут тогда, когда умрет все человечество…
Но Ушатков уже давно звенел по графину. Он поднялся, небрежно махнул мне рукой:
- Садитесь!..
- Но я бы хотел еще поговорить о бессмертии души.
- С нас хватит. Наслушались.
- Быть может, вам хватит, а другим нет.
- Садитесь!
Из зала никто меня не поддержал, и я, пожав плечами, пошел со сцены к своему месту, каждой клеткой тела ощущая направленные на меня взгляды. Лицо Гриши Постнова, охранявшего мое место, было угрюмо-угрожающим. Я сел, он раздраженно повел плечом - готов бы совсем отвернуться, да кресло мешает.
На костистом лице Ушаткова - красноречивое выражение значительности момента: мол, все ли слышали, видели, какие чудовищные странности случаются в мире сем?
- Что ж, товарищи!.. - взгляд Ушаткова по притихшему залу, взгляд спокойный и суровый, голос уверенный, даже немного грустный. - Приоткрыл нам Рыльников свое нутро. Да! И обратите внимание - прямо фокусник из цирка, тут вам и ученого Бехтерева из рукава вынул, и стишки беспардонные, и стол, видите ли, не стол - поковыряйся в нем, душу найдешь. Надо честно признать - ловок! Какой вывод, товарищи? А вывод, думается, один - мы должны повысить свою бдительность! Сейчас у нас, товарищи, не собрание, где принимаются решения, а, так сказать, культурное мероприятие. Но разрешите заверить, что мы этого без последствий не оставим, доведем до сведения кому нужно, что нужно предпримем. Вот все!.. Объявляю перерыв. После перерыва, как обещано, танцы.
Заключительная речь Ушаткова произвела впечатление даже на областного лектора, тот сначала метнулся выходить в противоположную сторону, но потом поправился и удалился мелкими шажками, бочком, вздернув одно плечо, опустив глаза долу.
Моя охрана встала, нерешительно потопталась и подалась от меня. Они выполнили свое задание. Гриша Постнов демонстративно стоял ко мне спиной, заложив руки в карманы, и по всей спине разлито красноречивое презрение.
Не уходил только парень в новой синей фуражке, нацелившись вздернутыми ноздрями, он разглядывал меня удивленно и, похоже, со страхом.
Я встал со своего места. Встал и очутился лицом к лицу со стеной. Люди плечо к плечу сбились в проходе, разглядывали… В упор, молча, без какого-либо осуждения, без жалости, па лицах можно уловить лишь одно - ничем не согретое любопытство. Стеной… Только сзади легкое шевеление, задние, чтоб поглазеть, тянулись на цыпочках. Глаза парней… Глаза девчат… Белые воротники рубах, охватывающие крепкие, загорелые шеи, тугие кудри шестимесячной завивки, платочки "Пусть всегда будет мама!".
Сходя со сцены, я был уверен, что говорил о бессмертии души интересно и содержательно, - должен убедить многих. Был уверен, что Ушаткову не опровергнуть меня. А он и не пытался, он лишь указал: "Опасен! Берегитесь!" Ушатков вышел победителем.
Глаза, глаза, глаза, без сочувствия, но и без осуждения. Я уже и осужден, и повержен, я стою против всех - это ли не красноречивое доказательство моей полной беспомощности. Глаза, глаза, глаза… Не каждый-то день так близко увидишь вражеского агента.
Стена из глаз преграждала мне путь к выходу. Я двинулся вперед. Первый дал мне дорогу парень в синей фуражке. Прошипел вслед:
- У-у, контра!
Остальные расступились молча - перед обреченным, перед тем лежачим, кого уже не бьют.
Над крыльцом клуба на столбе горела электрическая лампочка, и вокруг нее кружили ночные бабочки. От них на стены, на землю падали мятущиеся тени, словно по воздуху проходили судороги. И где-то в сумерках, в стороне от фонаря, слышались пьяные голоса.
На крыльце стоял человек, смотрел на пляску бабочек под фонарем. Он повернулся, и я узнал Пугачева. Гладко причесан, кажется выглаженной и широкая чашеобразная физиономия, под припухшими веками - сумрачный блеск глаз.
Он помолчал, разглядывая меня, сказал ворчливо:
- Напрасно ты перья распустил перед Ушатковым. - Похоже, что Пугачев меня жалел. - Ушатков-то уже давно никого не хватал зубами. Стосковался.
- А ну вас всех к черту! - сказал я устало.
- И чего это Гришка к нему в помощники полез? Ушаткова сам терпеть не может.
- Меня, видать, больше не терпит. А ну всех!..
Я стал спускаться.
В это время под фонарь вывалилась пьяная пара. По расползшейся шляпе с лентой я узнал Мирошку Мокрого. Он обнимал тощенького патлатого паренька, кричал ему в ухо:
- Ты кто? Ты аллигория!
Поп Володька в объятиях Мирошки Мокрого, в пиджаке, в сапогах, без шляпы, гнется и качается, еле держится на ногах.
- Я жить хочу! Жить! Брезгуют мной! Отворачиваются! Чем я хуже других? Я же человек, как и все! Че-ло-век!
- Ты не человек, ты аллигория сплошная! Ба-атюш-ка… Какой ты к ляху батюшка, ты мне в сыны годишься!..
Отец Владимир заметил меня, распрямился, оттолкнув лобызавшегося Мирона, нетвердо шагнул, с минуту качался и рвуще заголосил, перекосив мокрую бороденку:
- Он… Глядите - он… Что смотришь? В грехе святой отец! Грешник я - да! Мразь! Каюсь! А ты?.. Ты того хуже! Ты антихрист! Верующим себя считаешь! Врешь! Ни в бога, ни в черта не веришь! Он все-ем врет! Над все-еми изгаляется! Себя любо перед всеми выставить! Тьфу, сатана! Тьфу на тебя! Вельзевул в образе человека! Не верьте ему! Не ве-ерь-те! Проклинаю! Анафема!..
А Мирошка Мокрый отплясывал рядом, восхищенно хлопал себя по тощим бедрам:
- Усь! Усь! Так его, батюшка! Куси!..
Покачивая плечами, выступил Пугачев:
- А ну, проваливайте, а то морду набью.
- Не ве-ерь этому! Сатана! Ирод! Змей! Без души он!..
- Катись, поп, по шее огрею!
- Идем, идем, аллигория… Не кобенься, Пашка Пугач шутить не любит… И-эх!
Красноглиночка не город,
Красноглиночка - село!
Красноглинские робятушки
Гуляют весе-ло!
Попик-клопик, веселый человек! В жисть тебя не забуду!..
Мирон, облапив отца Владимира, потащил его в темноту.
- Ра-а-дуйтесь, праведные, о господе…
Славьте господа на гуслях,
пойте ему на десятиструнной псалтири-и-и…
Скрипучий тенорок из темноты, в ответ сплошно:
Их! Сарафан красной,
Под ним дух квасной!..
Пугачев проворчал:
- Лошади с рогами… Кого только бабы не рожают.
Заложив руки в карманы, он зашагал от меня. В клубе заиграла музыка - тустеп.
Я потащился к себе.
За мной по темному небу, ленивенько пересчитывая трубы на крышах, плелась выщербленная луна.
Ушатков вышел победителем. Карающий перст вместо доказательства - преступник, распни его!
И ему поверили. Ему! Не мне и не Бехтереву! Почему?
Я остановился посреди дороги, остановилась сбоку от меня луна.
Нет духовного бессмертия! Есть оно! Два крайних утверждения, одно исключает другое. Нет или есть? Девицы в косыночках, парни в фуражках, выбирайте. А их выбор был сделан давно. Они с рождения слышали: нет бессмертия, поповские враки! Жизнь любого человека кончается могильным холмиком. Такова суровая правда, верьте и не смейте сомневаться.
А всегда ли очевидное истинно?
Очевидно, что Солнце кружится вокруг Земли, всходит на востоке, заходит на западе. Солнце кружится, а Земля незыблема - любой и каждый может узреть это своими глазами.
Очевидное рождало веру в самое фантастическое, в самое неочевидное. Гремит гром в небесах, в мягких на вид облаках что-то стучит, что-то громыхает - твердое по твердому. Очевидно же, все это слышат, нельзя сомневаться. И рождалась вера в некую фантастическую колесницу в небе, вера в бога, управляющего ею…
Или же… Люди неравноправны и зависимы друг от друга, раб целиком зависит от своего хозяина, хозяин раба зависит от сатрапа или прокуратора той области, в которой живет, сатрап зависит от царя. Явная очевидность, что над каждым старшим есть наистарший, значит, есть старший и над земными царями, тот единый, высочайший, выше кого уж быть не может. От кажущейся очевидности - вера в неочевидное, в незримого царя небесного.