- Погодите. Я скажу все. Я каждый день пишу, пишу, пишу... И все это очень плохо получается. Я писать не умею, я умею только сочинять... понимаете? И мне стыдно! Во мне нет убежденности, что это вообще серьезное дело - литература. Я не верю в это, как не верю почти ни во что. И поэтому - не могу заниматься всерьез... Нет, я вижу - не смог объяснить. Я не то говорю, не то, совершенно не то!
- Может, вы пьяны? - осторожно спросила Надежда. - Или очень устали?.. Я вас совсем не узнаю.
- Да постойте же!.. Я все скажу. Дело в том, что я всегда боялся стать неудачником, - вот в чем главная причина! Поняли? Поняли, наконец? Мне казалось: быть неудачником - отвратительно... И сейчас мне тоже так кажется. Это меня и сгубило. Страх меня сгубил. Стыд. Понимаете? То есть, я с самого начала настроил себя на то, что никогда не позволю превратиться в неудачника. Никогда! И с первых моих писательских шагов я оглядывался по сторонам: не смеется ли кто? Не кажусь ли я для окружающих дурачком, простофилей, этаким бледнолицым Пьеро, получающим незримые пощечины?.. И как только я замечал что-либо подобное, я тут же отступал, убегал, прятался в кусты, маскировался, притворялся совсем другим человеком, совсем другим... Я сказал себе: что ж, если не можешь отказаться от сочинительства, запасись страховочным вариантом... вторым вариантом судьбы!
- Как это? - с трудом пытаясь понять, нахмурилась Надежда.
- А вот так. Я сказал себе: будешь вести двойную жизнь, постоянно, ежедневно, ежечасно, ежеминутно... ты должен напрячься, выдержать, не сорваться, наконец - не сойти с ума...
- И выдержал? - спросила Надежда.
- Как видите, - он жалко улыбнулся.
- Послушай, старик... зачем все это? - пожал плечами Закатов. - К чему такие хитрости? Ну и работал бы в своей конторе, писал бы свой роман. Без всяких там раздвоений... мало ли подобных примеров.
- Вы ничего не поняли! - воскликнул Раков. - Причем тут другие? Я о себе говорю, о себе, о себе! Я должен был отдаться всерьез чему-либо одному. И я знал: если б я посвятил жизнь только литературе - меня ждал бы обязательный крах.
- Почему?
- Да потому, что я с самого же начала измучился бы от сомнений. Я вам сказал: во мне никогда не было веры. Вот и пришлось сознательно идти сразу по двум путям. Расчет был простой: если не выйдет с литературой - выйдет с медициной. Так оно, кстати, и получилось.
- Вы сумасшедший... - вдруг прошептала Надежда, и шепот ее прозвучал громче окружающего шума. - Вы сами себя погубили!..
Она смотрела на него с жалостью и тревогой, а ему показалось внезапно, что она стала старше его и мудрее.
- Вы сами, вы сами!.. - повторила она.
- Почему же? - тихо удивился Раков. - Ошибаетесь... все идет, как и было задумано, все по плану, по строго выверенному плану. И потом - разве я один такой? Обычное явление. Банально, как банан... - он усмехнулся невесело. - Не надо, не надо делать из меня безумца. Гофман и Достоевский тут ни при чем... ей-богу... Все очень просто и буднично. Я не сумасшедший - наоборот. Понимаете? Наоборот: я слишком разумен. Слишком. Да вы оглянитесь - очень многие ведут двойную, тройную жизнь... и почти никто не страдает от этого! Это - главное. Почти никто не страдает... почти. Потому что иначе - трудно, очень трудно, иначе - почти невозможно. Почти. Приходится обманывать всех - друзей, соседей, начальство, сотрудников, собственную жену... приходится прятаться, маскироваться, прикрываться псевдонимом. Что ж тут странного, непонятного? Вы представьте - а если б на работе узнали, что начинающий писатель Ракитин, раз в год тискающий в газетах рассказики и статейки, сочиняющий втихаря бесконечный роман, - это и есть т о в а р и щ Р а к о в, всеми уважаемый заместитель заведующего горздравотделом? Да я бы сгорел от стыда! Надо мной бы все смеяться стали! Секретарши бы за спиной хихикали, уборщицы бы плевались... мальчишки швырялись бы в меня камнями! Да я в тот же день повесился бы! Разве это не ясно?!.. Ведь Ракитин компрометирует Ракова. Ну, ладно, другой вариант: если б я был только писателем - что тогда? - одним завистливым неудачником было бы больше, и все. Вот видите. Вот видите. А вы говорите: зачем, почему... Я все предвидел... я все заранее тщательно продумал, до мелочей... И я оказался прав. С литературой ничего не выходит, как я и предполагал, - зато я продвинулся по службе! Раков обскакал Ракитина! Скоро стану завгорздравом, и это еще не финиш... о, нет, далеко не финиш!..
- Вы сумасшедший!.. - повторила Надежда сердито. - Пытаетесь себя оправдать - и не стыдно? Не стыдно? Что вы сделали с собой? Во что вы себя превратили?
Ракитин пристально посмотрел на нее. Откуда, откуда в ней, инфантильной кокетке, капризной красавице, откуда в ней эти вопросы?..
- Значит, ты считаешь, - сказал он медленно, осторожно, - ты считаешь, что Раков - это ошибка?.. Признаешь только Ракитина?
- Да! - сказала она, и стукнула кулаком по столу. - Да! Разумеется! И ты сам это знаешь... ты сам так думаешь. Не ври, не обманывай, не обманывайся.
- Ну, наконец-то, - и он смущенно улыбнулся. - Наконец-то я дождался твоего сочувствия.
- Перестань! - она всхлипнула. - Не притворяйся, будто все хорошо... Все - плохо. И ты знаешь почему. Ох, боже мой. Такого дурака я еще не встречала.
Закатов смотрел на них подозрительно. Хмурился, трогал мизинцем усы. Ему казалось - они его разыгрывают, дразнят. Но мешать не решался.
- Ну, хорошо, - сказал Раков. - Допустим, я отдал бы всего себя литературе... ты ведь это хотела предложить? Допустим. Но, я себя знаю: я не смог бы лукавить. Ничего бы не вышло... пойми! И я все равно оказался бы неудачником. Несчастным, обиженным... а это так отвратительно!
- Вот оно что, - сказала она. - Вот в чем дело. С этого бы и начинал.
- Не упрощай! Все сложно, все вместе... несколько разных причин. Но главное - я не желал идти на хроническое самоубийство. Я не мог с открытыми глазами прыгать в пропасть. А закрывать глаза или прикидываться незрячим - не умею.
- Эх, Ракитин, - сказала Надежда. - Ракитин, Ракитин. Или как тебя - Раков? Слишком много ты думаешь о себе... вот в чем твоя беда. Слишком много ты думаешь - слишком мало ты пишешь.
- Чушь! - он даже вскочил. - Ничего не поняла! Думаешь, я оправдывался? Да я просто хотел тебе все объяснить... То, что я говорил, - не оправдание. Я ни о чем не жалею, ни о чем! Я доволен своей судьбой, мне нравится моя работа! Нравится! Все было задумано давно, все было тщательно...
- Слышала, слышала! - перебила она. - Ты очень много тут говорил, и я хорошо поняла. И мне жаль тебя... очень жаль, что ты раньше ничего не рассказывал...
Голос ее задрожал. Ракитин схватил ее руки, прижал к губам, стал торопливо целовать, бормоча что-то неразборчивое. Закатов смотрел на них молча, раскрыв изумленные глаза. Он почти не слышал их слов, не мог слышать - заглушал окружающий грохот и гвалт (совсем рядом надрывался оркестр и певица хрипато орала).
- Надежда, Надежда... - шептал Ракитин. - Как хорошо мне сейчас, Надежда!..
- Только не думай, что я тебя люблю, - сказала она, не отнимая исцелованных рук. - Не сочини чего-нибудь такого... сочинитель...
И она вдруг смущенно засмеялась.
- Что ты, что ты? - успокоил он, продолжая осыпать поцелуями ее руки. - Не бойся, не думай... я знаю - ты не любишь меня, ну и ладно... лишь бы ты понимала...
- Замолчи, - она плотно зажала его рот ладонью. - Ты слишком много говоришь. Понял? Слишком много говоришь - слишком мало пишешь.
- Да я!.. - вырвался он из-под ее ладони. - Да я каждый день!..
- Замолчи, - повторила она.
Раков прикрыл глаза.
А когда открыл - увидел рядом со столиком свою жену.
Она стояла, вероятно, уже давно - и, конечно же, видела, как он целует руки чужой женщине.
- Ах ты, господи... Ве-ера,.. - произнес он и слишком резко отнял ладони Надежды от своих губ. - Как ты здесь оказалась?
Она молчала. Стояла, расставит ноги, выпятив огромный живот, в угарном дымном полумраке, очень нелепая, дикая, экзотическая - на фоне пьяных танцующих, пьющих, галдящих, смеющихся.
- Присаживайтесь, пожалуйста! - неловко засуетился Закатов, придвигая стул. - Как раз место свободное... пожалуйста. Будто для вас приготовлено.
- Будто бы? - сказала Вера. - Будто бы - для меня?
- Вы жена Евгения Петровича? - спросила Надежда (надо же было что-то говорить!).
- Бывшая жена, - Вера продолжала стоять.
- Ну-ну, Верочка, только без истерик, - торопливо сказал Раков. - Присядь, присядь. Не стой тут... воплощенной укоризною. Сейчас я все объясню. Только не перебивай. У нас тут шел разговор о важных проблемах, и выяснилось, что Надежда - эту девушку так зовут - так вот, я обнаружил, что Надежда меня понимает... меня это так обрадовало, что я даже в шутку поцеловал ее руку!..
- Да! Да! - подтвердила Надежда. - Именно так.
- Ты целовал ее руки минут пять подряд, - глухо сказала Вера, не садясь, не меняя позы, лишь чуть раскачиваясь справа налево. - Ты поцеловал ее не меньше тридцати раз. Я видела, как ты лизал ее грязные лапы!..
- Зачем вы так?! - воскликнул Закатов.
- Вера! - и Раков рванулся к ней, вскочил со стула.
- Не трогай меня... подлец! - закричала Вера. - Не прикасайся! Мерзавец! Я знала, что ты обманываешь меня, знала, знала, знала! Придумал какой-то банкет... где твой банкет, где? Где твой Драшкин?
- Рядом, в том зале, - оживился Раков и указал на дверь банкетного зала. - Пойдем туда... пойдем? И Драшкина увидишь, и всех других...
И он потянул Веру за собой.
Но пройти туда они не успели. Дверь банкетного зала распахнулась - и оттуда вышел пьяный Драшкин в обнимку с секретаршей Любашей. Она его вела. Быть может, танцевать. Быть может, в туалет. Исполняла свои обязанности.
- Товарищ Драшкин! - воскликнул Раков. - Постойте, секундочку! Познакомьтесь - это моя жена... Вера, познакомься. Товарищ Драшкин, подтвердите, пожалуйста...
- Прочь! - воскликнул Драшкин, потом всплеснул руками и старческим голосом запел: - Листья желтые над кладбищем кружатся!.. И на гроб мой с тихим шелестом ложатся! Тру-ля-ля-ля!..
- Товарищ Драшкин... - изумленно прошептал Раков, пятясь.
- Дайте, пожалуйста, пройти, - сердито сказала Любаша. - Нашли время для деловых разговоров...
Раков и Вера отошли к столику, за которым сидели растерянные Закатов и Надежда. Вера остановилась, покачнулась, потом пристально посмотрела на Ракова.
- Ну, чего ты?.. Чего ты? - тоскливо сказал он. - Чего так смотришь? Я ведь тебе все объяснил... и Драшкина ты видела.
- Это не Драшкин... это какой-то пьянчуга. Ты врешь.
- То есть, как это - не Драшкин?.. - растерялся он. - Ну, хорошо. Пойдем, я познакомлю тебя...
- Не хочу! - перебила она.
- А к этому столику я случайно подошел... клянусь.
- Не ври! Не ври! - закричала Вера и вцепилась в его пиджак, затряслась, зашлась в крике, брызгая слюной. - Не ври мне больше! Пожалей меня... зачем ты меня мучаешь?!.. Зачем ты издеваешься надо мной?..
И она опустилась перед ним на колени.
- О, боже мой... - прошептала Надежда. - Что ж это происходит?..
- Вера! Вера! - Раков пытался поднять ее. - Вера, замолчи! Я все объясню! Ты заблуждаешься... Вера!
А она - рыдала, ловя его руки, Целуя их, хватая его за ноги, прижимаясь к нему.
- Пожалей меня!.. Пожалей... - прорывалось сквозь плач. - Ну, я ноги твои - хочешь? - буду целовать... хочешь?.. Хочешь?..
Раков с трудом поднялся, обнимая-придерживая плачущую жену.
- Извините, - обернулся он к Закатову и Надежде. - Мы должны уйти. Извините.
Закатов кивнул. Он не мог прийти в себя и осмыслить происходящее.
- До свиданья, Ракитин, - и Надежда вдруг ласково и печально ему улыбнулась. - Все утрясется... я верю.
А он обнял жену, повел ее к выходу, осторожно и с трудом пробираясь сквозь толпу танцующих.
Вера шла, как пьяная, еле волоча ноги и спотыкаясь. Иногда она что-то невнятно выкрикивала - но, к счастью, никто из веселившихся не обращал на нее внимания. Стоял дикий шум. Пьяное броуновское движение. Раков проталкивался локтями и, казалось ему, слышал со всех сторон:
- Раков! - кричали одни.
- Ракитин! - кричали другие.
Но так ему только казалось.
Наконец-то выбрались на свежий воздух.
Ночь.
Раков посмотрел на часы - около двенадцати. Огляделся: невинный днем, парк ночью казался жутким лесом: высокие сосны, пихты, густой кустарник... а верхушки деревьев шумят, колеблются от ветра.
- Подожди, - сказала Вера, задыхаясь. - Мне плохо... постой немножко...
- Вера, надо идти, - и он взял ее крепче под руку. - Пошли, уже поздно.
- Да, да, я иду...
Она шла медленно, покачиваясь и спотыкаясь.
- Вера! - он начал сердиться, и ему показалось: она дразнит его, специально медлит.
- Хорошо, хорошо, хорошо.
Раков свернул с аллеи, чтоб сократить путь, и они пошли напрямик через заросли, мимо старых сосен, продираясь сквозь кусты и мусор-валежник.
- Подожди... - Вера опять остановилась, присела на поваленный ствол. - Не могу... сейчас... нет, не могу...
- Ах, черт!... Да пошли же!
- Женюра... милый... - сказала она вдруг тихо-тихо.
Он испугался:
- Что? Что случилось?
Лицо ее - бледное, в капельках пота, рот искажен страдальческой гримасой.
- Кажется, началось...
- Кажется?! Кажется? - почему-то (от страха, что ли?) рассердился Раков и выкрикнул: - Кажется или точно? - а Ракитин внезапно подумал отстраненно: "Во всем этом есть нечто библейское - сосны, ветер, луна, мрак, звезды... и даже внезапные роды..." - а Раков опять закричал: - Кажется или точно?!
- Кажется... - прошептала она, медленно опускаясь на землю. - Не сердись... Разве ж я виновата?..
- А кто? Я виноват?! Я. что ли, по-твоему, виноват? - все так же дико и бессмысленно кричал Раков... а Ракитин склонился над ней и заплакал, не зная, что делать и как помочь.
Но Раков - знал. Он все знал и умел. Он быстро успокоился, взял себя в руки - и сделал почти все, что надо делать в подобных (не таких уж и редких) случаях.
Он всегда все знал наперед. Лишь одного не мог предвидеть - того, что завтра, даже не завтра, а сегодня, сейчас, сразу после рождения ребенка, сразу, сразу, быть может, начнется новая жизнь, и сам он станет, быть может, совсем другим человеком.
Быть может.
РАССКАЗЫ
МОЙ ПАПА - ЯПОНСКИЙ ШПИОН
Мальчик смотрел на них с любопытством.
- Как вам не надоест? - сердито сказала мама.
- А что? - удивился лейтенант.
- Как - что? Третий день вы за мной ходите, задаете дурацкие вопросы, пристаете к ребенку.
- Ага! Зачем пристаешь к ребенку? - крикнул мальчик и засмеялся. Он думал, что это такая игра. Мальчик был в вельветовых штанишках и шелковой матроске. Для сорок восьмого года такая одежда казалась чуть ли не роскошью. Вельвет мама достала на барахолке, а матроску выкроила из своей старой кофточки. Мальчику было шесть лет.
- Извините, - сказал лейтенант. - Мне просто казалось...
- Что вам казалось? - вспыхнула мама. - Что вам могло казаться? Зачем вы к нам вяжетесь? Парк большой, шли бы на другую аллею... Девушек мало, что ли?
- Мало, - сказал лейтенант.
- Мам, ты его не ругай. Ему просто не с кем играть. Пусть играет со мной. Хочешь? Хочешь?
- Хочу, - сказал лейтенант.
- Ох, господи, - и мама покачала головой. - Ну должны же вы хоть что-то соображать. Ведь я не одна... неловко даже объяснять взрослому человеку.
- Я все понимаю, - сказал лейтенант и протянул к ней руку, но быстро отдернул. - Честное слово, я все понимаю...
- Ага! Ты притворялся! - засмеялся мальчик.
- Костя, отойди в сторону, - приказала мама и строго посмотрела на сына. - Иди поиграй с другими ребятами.
Мальчик обиделся и отошел.
Мама сидела на скамейке. Лейтенант стоял, переминался с ноги на ногу. Мама была в крепдешиновом сиреневом платье с высокими плечиками. Лейтенант был в форме, ему было жарко. Народ прогуливался по аллеям. Где-то недалеко играла музыка, духовой оркестр.
- Ну, что вы стоите? Садитесь, - сказала мама.
- Спасибо, - и лейтенант сел.
Мальчик издали смотрел на них и надеялся, что его позовут.
- Извините, - сказал лейтенант, - у меня такие пыльные сапоги...
- Только не вздумайте их здесь чистить, - усмехнулась мама.
- Пожалуйста, не надо так, - тихо попросил лейтенант.
Мама посмотрела на него и нахмурилась.
- У вас что, какие-то неприятности? - спросила она.
- Нет, все в порядке. Просто мне очень хотелось, чтобы вы оказались доброй... и очень обидно, что это не так.
- Да вы что? - воскликнула мама. - Я вас впервые вижу.
- Нет, вы же сами сказали, что я третий день за вами... и потом не все ли равно: впервые, не впервые?
- Ничего не понимаю. Слышите? Ничего не понимаю!
Лейтенант не ответил.
Подошел мальчик, сел на скамейку рядом с лейтенантом.
- Поговори со мной, - сказал мальчик. - Мама у меня строгая. А ты - поговори со мной.
- Хорошо, - согласился лейтенант.
- Ты был на войне? - спросил мальчик.
- Был, но недолго. Меня только в конце войны призвали.
- Сколько ты убил немцев?
- Не знаю. Я служил в артиллерии. Наверное, много.
- А ордена у тебя есть?
- Есть, один. И медали есть.
- Покажешь?
- Покажу, в следующий раз.
- Следующего раза не будет, - сказала мама.
- Пожалуйста, помолчите, - попросил лейтенант.
- Что-о? - удивилась мама.
- Слушай, слушай! - обрадовался вдруг мальчик, - я придумал! Мы пойдем с тобой в тир, ты научишь меня стрелять.
- Хорошо, - кивнул лейтенант.
- Пошли сейчас?
Лейтенант улыбнулся, пожал плечами, растерянно посмотрел на маму. Он был молодой и странный лейтенант, он часто щурил глаза и морщил лоб.
- Ну, что же ты? - и мальчик вскочил со скамейки, и потянул его за собой. - Пошли! Пошли в тир! Ты же обещал!
- Подожди, не надо спешить, - и лейтенант снова посмотрел на маму. - Сядь, пожалуйста. Видишь, мама на нас сердится. В тир сходим позже... Ты никогда не был в тире?
- Был, один раз. Вместе с папой. Он обещал еще со мной пойти... обещал - научить... - и мальчик замялся.
- А где твой папа?
- Это военная тайна, - загадочно сказал мальчик. - Мой папа - японский шпион. Понял?
- Понял, - сказал лейтенант и приложил палец к губам. - Тс-с-с. Молчу. Военная тайна - все понятно. А хочешь, раскрою тебе свою военную тайну?
- Хочу, - прошептал мальчик.
- Слушай. Знаешь, кто я?
- Кто-о?..
- Я - американский шпион!
- Прекратите! - вмешалась мама. - Костя, замолчи. А вы, товарищ лейтенант, шли бы отсюда подальше.
- Ради бога, извините. Я вовсе не хотел оскорбить вашего мужа. Я ведь просто играл с ребенком...