У Новохатова пропала охота продолжать неуместный разговор. Да и что он мог сказать? Потешить друга тем, что заново пережевывает детские вопросы? А он их таки начал пережевывать, причем со смутным удовольствием, с затаенной гордостью впервые приобщившегося к высшей мудрости. Правда, все не совсем так. Он не передумывал заново вечные вопросы о бытии и смерти, он их теперь, может с опозданием, переваривал, выдавливал из нервных клеток, как накопившиеся шлаки. Сегодня утром в автобусе он вдруг, уткнувшись в окно, недоспавший, задумался о том, что, по-видимому, в жизни, как в природе, ничего нет загадочного. Нет ничего непредсказуемого в каждой отдельной судьбе. Необычные ситуации, в которые попадает человек, только поверхностному взгляду могут показаться случайными и зависящими от обстоятельств; на самом деле они неумолимо вытекают из характера человека, свойственны только определенной индивидуальности. То есть не случайности втягивают слабенького человека в свой неумолимый круговорот, а, напротив, сам он, проходя невредимым мимо тысячи ловушек, даже их не замечая, непременно попадает лишь в одну, ему соразмерную, и уж с восторгом или с нехотением, но увязает в ней по уши. Мыслишка была худосочная, так, для минутного употребления, но зато как она пришлась по сердцу Новохатову, каким блеском озарения пронзила его сознание. Что же, вот об этом и говорить с меланхоличным и всезнающим Кирьяном? Есть вещи, которые постигаются чувством, а уму представляются, искушенному, отрепетированному уму, смешными и поверхностными.
- Ты больше не пей, дорогой! - мягко посоветовал Новохатов другу, обреченно швырнув окурок в унитаз.
В зале уже надсаживалась стереорадиола (на оркестр триумфатор все же не потянул) и многие танцевали. Кира курила, и Новохатов подумал, что напрасно она это делает. Шурочка тоже курила, манерно держа руку с сигаретой на отлете. Одиноко сидел на своем месте Антон Сидорович. У него был изможденный вид. Новохатов подошел к нему Антон Сидорович подался навстречу, забавно, мелко затряс бороденкой.
- Вы отлично говорили, лучше всех! - сказал Гриша, сел рядом и наполнил рюмку Антона Сидоровича.
- Да уж. Из меня оратор как из бабки футболист. Ты мне, Гриша, не наливай, не надо. Мне и без вина хорошо. Тебе-то хорошо?
- Мне очень хорошо. Такой праздник. Как свадьба.
- Свадьба не свадьба, а все же... не подкачал Кирюша, а? Мне его начальник, вон тот с усами, сейчас по секрету сказал - ваш сын, дескать, далеко пойдет в своей области, мы еще все перед ним рас... расшаркиваться будем. Дескать, ум у него необыкновенного научного склада. И я тут, Гриша, сижу думаю - в кого ум? Не в меня же. У меня какой ум - две руки, поделиться нечем. А знаешь, в кого?.. В мать. Не дожила она, дай ей бог покоя. Но Кирьян в нее. Надя книжная была женщина, даром что без образования, без никакого, а с понятием. Я перед ней, мужик, пасовал. Куда! Как иной раз рассудит - министр. Но по-житейски. Без особых там... А Кирьян, ты посмотри, на какие вершины прет. Голову в шапке не задерешь, свалится. И друзей каких обрел - вот ты, например. Такие друзья с кем попало дружить не станут, верно говорю.
Новохатов смотрел, как Кирьян вел в танце свою Анюту, бережно, учтиво.
- Вам бы съехаться с ними, - сказал он. - Одному ведь скучно жить.
- Не надо! - Антон Сидорович испуганно махнул рукой. - Я им на что? Когда есть на что - зовут. Не обижают. Да ты сам знаешь. С детями я всегда. Не-е, ты, пожалуйста, Кирьку не подначивай. Я уж там буду, где с Надей был. Вдруг...
- Что вдруг? - насторожился Новохатов.
- Да нет, я так. Мне в своей хатенке мило. Никому не в тягость.
- Ладно, - Гриша хлебнул шипучего "Байкала". - Надо нам как-нибудь на ипподром сходить. Вы не против?
- А чего, - легко согласился Антон Сидорович. - Давай и сходим. Теперь можно. Нади нету, никто не осудит. Я уж так-то давно собираюсь. Да все дела, дел разных много.
Кира пошла танцевать с каким-то незнакомым дылдой в бакенбардах, и Новохатов тут же пригласил Шурочку. В нем сразу закипело желание выкинуть какой-нибудь фортель, как-то выплеснуться. Он не умел, как прежде, раствориться в общем веселье, разнежиться и начать говорить всем приятное. Он был безутешен оттого, что Кира танцевала с дылдой в бакенбардах. Она не чувствует его настроения. А что она вообще чувствует?
- У тебя очаровательная жена, - сказала Шурочка. - Я сегодня в этом окончательно убедилась. Мы так славно, откровенно поговорили. Чудесный вечер!
- Идиотский вечер, - отрезал Новохатов. - Только и радости что сбились в стадо и нажрались.
Шурочка поежилась: он слишком сильно стиснул ее плечи.
- Давно ты стал считать своих друзей стадом?
- У меня здесь нет друзей, один Кирьян. Может, у меня вообще нет друзей.
Фраза прозвучала кокетливо, убого, и его внутреннее ожесточение стало нестерпимым. Шурочкино прелестное лицо мерцало двумя синими огнями, окруженными пепельным пухом. Он подумал, что эта гибкая зверушка в его руках - лакомый кусочек. Он подумал, что от такой добычи лишь дурак может отказаться. А Кира, гордячка, даже и не глядела в его сторону. Беседовала с кавалером, откинув голову таким родным движением. Дылда млеет. Еще бы! И вон и Кирьян в блаженной потере пульса чуть не повалил на пол Анюту, споткнувшись. Оба хохочут. Какие-то пожилые джентльмены трясутся в современных конвульсиях. Всем весело. Пляши, ребята! Смерть уже побеждена, месячной зарплаты хватает на полгода. Нет, зря он сказал Шурочке про стадо. Это не стадо, это театр марионеток, которых всю жизнь дергают за ниточки. И он сам марионетка, и Кирьян, толкующий о необходимости научного продвижения. Какого продвижения? В какую сторону? Да все в ту же - к кладбищу, к кладбищу! Поглядеть бы в глаза режиссеру, который руководит этим театром. Хоть разок.
- Что с тобой, Гриша? - участливо спросила Шурочка. - Я, правда, тебя сто лет не видела, но мне кажется, с тобой происходит что-то неладное.
"Вот оно! - подумал Новохатов. - На эту удочку мы всегда попадаемся. Так и ждем, чтобы красивая женщина почесала нас за ухом, проявила участие к нашей особе, выделила из остальных".
- Что может быть неладно? Первый тайм мы уже отыграли. Только и всего. Кто хуже, кто лучше.
- Помню эту трогательную песенку. Ну и что?
- Выигрыша в этой игре не бывает.
- Зато есть сама игра, - ответила она так, точно признавалась, что видит его насквозь и охотно принимает таким, каким видит. - Разве этого мало? Для тебя разве мало, дорогой?!
Он все слаще, все жестче впитывал ладонями через тонкую ткань теплую упругость ее тела.
- Поедем к тебе в гостиницу, Шурочка! - сказал он, честно и с нетерпением глядя в ее лицо. Она сначала как будто не услышала или не поняла, потому что продолжала безмятежно улыбаться. Потом пригорюнилась.
- Тебе очень этого хочется?
- Хочется. А тебе?
- Если тебе этого хочется, то плохо. Даже отвратительно.
- Почему?
- Рядом твоя жена, Гриша. Неужели ты стал таким?
И вдруг он увидел, что она может уехать с ним в гостиницу. Под ее веками мерцало великое безумие, свойственное и ему тоже.
- Ах, ты вон про что, - спохватился и извинился Гриша. - Ну да, я и забыл. Кирка, конечно, не осудит, но лучше, чтобы она не знала. Давай ей не скажем? Потихонечку слиняем. А завтра я чего-нибудь придумаю.
Шурочка высвободилась из его объятий, побрела к столу. Он за ней. Вскоре к ним присоединилась и Кира, и еще кто-то из гостей, из бывших однокурсников. Возникло предложение промочить горло. Гриша сказал, что он пас. Он съел бутерброд с семгой. Он сказал Кире виновато:
- Знаешь, старушка, хотел отвезти Шурочку в гостиницу, но она мне отказала. Не глянулся я ей. Раньше нравился, а теперь нет. Видимо, похужел за истекший квартал.
Шурочка поперхнулась сигаретным дымом.
- Она сказала, что это безнравственно, - бубнил Новохатов. - А чего тут безнравственного? Я же по согласию хотел, по взаимному влечению.
Кира тронула его за локоть:
- Поедем домой, Гриша!
- А ты от меня не отказываешься, как вот она?
- Я не отказываюсь!
- Тогда поедем.
Он встал и внимательно слушал, как его жена прощается с его приятелями, как щебечет что-то беззаботное, утешительное Шурочке. После потопал за ней через зал, опустив голову, с побитым видом. На пути им встретился Кирьян.
- Уходим мы, друг! - сказал ему Гриша. - Хотел, понимаешь ли, изменить супруге, да не удалось. Схватили за руку. Уж в другой раз когда-нибудь. Анюте поклон!
- Иди, иди, Мефистофель!
Около кафе они быстро поймали такси. Гриша делал вид, что внезапно опьянел и что ноги его не слушаются. Жадно целовал жену. Кира смеялась, отпихивала его, а бородатый шофер торопил их из машины:
- Ну что, поедете или как?! У меня план.
- Посмотри, - сказала Кира удивленно. - Кажется, зима!
Действительно, начал падать, взвиваясь мутью, тяжелый, густой снег.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Кира подошла к кабинету Тихомирова и не решилась сразу войти. А стоять было глупо. В любую минуту кто-нибудь знакомый мог пройти по коридору. "А вообще зачем я к нему иду? - трезво подумала Кира. - Затмение какое-то. Что я ему могу сказать?"
Она хитрила сама с собой. Конечно, ринувшись к Тихомирову, она подчинилась некоему импульсу, желанию стряхнуть с себя ощущение нечистоты, налипшее на нее после разговора с Нателлой Георгиевной и особенно с Кучкиным. Но если бы только это. С Тихомировым ее связывали тайные узы, только он про это не знал. Тут такая история. Тихомиров прежде, в далекие годы, писал стихи, и эти стихи печатались, и на них сочиняли музыку. В его стихах был свой стиль, насмешливый и высокоторжественный, и своя мелодика, напоминавшая то хоралы Баха, то одинокое подвывание голодной собачонки. Кира упивалась его песнями. Потом они забылись, и само имя автора стерлось, кануло в никуда, точно его и не было. На месте этих стихов, и этих сиреневых песен, и этого таинственного имени в памяти взрослеющей Киры образовался провал, черная дыра, откуда иногда сквозило ознобным ветерком тоскующих, невнятных звуков. Такие провалы, если внимательно оглянуться, найдутся в памяти почти каждого человека, и они будоражат, как почти не осознанная, неназванная болезнь.
И вот, придя в издательство, Кира узнала, что всем здесь известный Тихомиров, заведующий отделом культуры, сумасброд и пьяница, и тот далекий автор чудных, увянувших песен - одно и то же лицо. Кира, пораженная, стала искать знакомства с Тихомировым. Это оказалось трудным делом. То есть познакомилась она с ним быстро и самым естественным образом, занеся ему как-то корректуру, по ошибке попавшую к ним в редакцию и к Кире на стол. Помнится, Петр Исаевич никаких ее объяснений слушать не стал, скомкал корректуру и сунул в ящик стола, пробурчав что-то насчет шарлатанов, которым нечего делать не только в издательстве, но и на белом свете. Кира предпочла не расслышать его бурчания, деликатно откланялась. С того дня она с ним здоровалась при встречах. С тем же успехом она могла здороваться и кокетничать с телеграфным столбом. Тихомиров ей кивал, издавал короткое рычание "Здры-ы!", упирался в нее бычьим, выпученным взглядом, но ни разу в его глазах не мелькнуло и тени узнавания или привета. Все его издательские, да и не только издательские, похождения, иногда дичайшие, она знала, но это не оттолкнуло ее, а только распалило воображение. Правда, первый порыв любопытства угас, и она уже не лезла всякий раз при удобном случае к нему под руку со своим приветливым и смущенным "Здравствуйте, Петр Исаевич!".
Зашуршал, подъезжая, лифт; спохватившись, Кира постучала и решительно толкнула дверь. В кабинете никого не было. Но на спинке стула наброшен пиджак, на вешалке слева от входа висит плащ. Тихомиров вышел ненадолго, раз не запер дверь. Кира, оставив дверь приоткрытой, шагнула к столу. Господи, какой кавардак! Рукописи и гранки навалены грудами, перемешаны с газетами и брошюрами, везде пепел, окурки на календарной подставке, стакан на грязном блюдечке. Два телефонных аппарата, один с оторванным проводом. Такой рабочий стол много может сказать о своем хозяине. Перед тем как выскочить из кабинета, Тихомиров, видно, писал - на чистом листе сверху несколько строчек, выведенных неровным, хромающим почерком. Кира не удержалась, прочла. "...Такая же дура, как и была. От всей этой истории воняет паленой шерстью, и я не хочу в ней участвовать. А если ты будешь меня принуждать, я набью морду и ему, и его проклятой тетушке - это еще надо проверить, тетушка ли она. Уж больно у нее ядовитые зубы. И тебе советую..." На этом добросердечная запись обрывалась. Кира приблизилась к окну, увидела с высоты седьмого этажа кусочек Москвы - бегущие автомобили, прохожие на тротуарах, вывеска продовольственного магазина и парикмахерской. Их издательство возвышалось над городским трехэтажным ландшафтом, как авианосец над утлыми лодчонками и катерками. В здании было двадцать четыре этажа. Если забраться на последний этаж, где конференц-зал, то можно увидеть светлую панораму набережных и совсем далеко, как галлюцинацию, купола двух стареньких церквушек. Кира чуть было не размечталась о виде с верхнего этажа, как послышалось тяжелое движение, и в комнату вошел Тихомиров, задыхающийся и багроволикий. Он был так огромен и толст, что в обыкновенном кабинете, рассчитанном на обыкновенных, затурканных сотрудников, с его появлением стало тесно, как в деревенском чулане.
- Извините, что я вошла без вас! - сказала Кира, попытавшись изобразить нечто вроде книксена.
Тихомиров, пыхтя, уселся за свой стол, нашарил под бумагами пачку сигарет. Он смотрел на нее с интересом. Она так и осталась у окна, опершись на подоконник. Она оробела. Тихомиров, кажется, был трезв, но вроде и не в себе. Он вытянул ноги под столом, и она увидела, что на нем действительно кожаные домашние тапочки, причем довольно поношенные. Он продолжал молча сопеть и тужиться, словно вернулся после марафонского забега.
- А ты кто? - спросил он наконец. - Что-то я тебя где-то видел. Ты курьерша, что ли?
- Курьерша.
- А-а, - обрадовался Тихомиров. - Раз ты курьерша, то ты ведь можешь сбегать в магазин за пивом. Я правильно рассуждаю?
Кира похолодела, но не от обиды, а от какого-то неясного предвкушения.
- Вы правильно рассуждаете. Курьерша обязана бегать за пивом для начальства.
- Тебя как зовут?
- Кира Новохатова.
- Я бы, понимаешь, сам сбегал, я уж и ринулся, да не сдюжил. Сердце давит, как в тисках. Только до третьего этажа добрался. А как представил, что еще улицу переходить, да в очереди стоять, да рожи разные видеть - испугался и назад. А пиво в магазине есть, я из окна видел - несут ханурики. Выручай, родная!
- Может, вам врача лучше вызвать? У вас такое лицо красное.
- Сначала лекарство, потом можно и врача, поняла? - Тихомиров нахмурился. Кира кивнула.
- Давайте деньги!
Тихомиров достал бумажник, похожий на одну из его тапочек. Рубашка у него на груди взмокла от пота.
- Давай шустро... э-э... как зовут-то, говоришь?
- Кира Новохатова.
- Давай, Кира, лебедь белая, одной ногой там, другой здесь. Себе вот шоколадку купи, там хватит.
Кира заскочила в свой отдел за сумкой. Лариса уже собиралась домой и подговаривала Аванесяна ее проводить. Она это проделывала каждый божий день, но пока безуспешно. Аванесян отговаривался тем, что остерегается слишком красивых женщин с испанским темпераментом.
- Ты, Арик, не меня боишься, а последствий. Кира, подружка, скажи ему, что так неприлично себя вести. Если женщина просит... Кира, ты куда? Смотри, на выходе засекут! Подожди еще минут двадцать.
Кира раздумывала, в чем она понесет пиво. У нее была только полиэтиленовая прозрачная сумка.
- Оберну газетой! - сказала она Ларисе.
- Что ты обернешь газетой? Кира! Что ты обернешь газетой? Физиономию?
Аванесян расхохотался.
- Кира Ивановна, прошу не обращать внимания на мой глупый смех. Я представил, как ты выходишь с лицом, завернутым в газету, и не удержался. Я вел себя непочтительно, понимаю. Еще раз прошу прощения!
В магазине Кира заняла очередь в винный отдел. О, ей редко выпадала удача постоять в такой очереди. Была пятница, конец рабочего дня, мужчины возбужденно гудели и переговаривались шифрованным текстом. Кира из этих коротких фраз понимала только цифры и ругательства. В этой очереди мужчины вели себя беспокойно, торопились куда-то, но некоторые, напротив, как будто дремали стоя. Один, в фартуке грузчика, облокотился на Кирино плечо, чтобы было удобней дремать.
- Пожалуйста, - попросила Кира, - уберите руку!
Человек в фартуке мучительным усилием раздвинул веки и обратил на нее туманный взор. Он ласково заметил:
- Потерпи, сестренка! Теперь скоро.
Кира пробила в кассе три бутылки пива, не зная, правильно ли она рассчитала, - Тихомиров не сказал, сколько ему надо. Мужчины в большинстве брали по три-четыре штуки. Грузчик, проснувшись, теперь нетерпеливо подталкивал ее в спину:
- Давай, давай, сестренка! Не рассусоливай!
- Становитесь впереди.
- Зачем? Мы без хамства. Нам не к спеху.
Возвращаясь в издательство, она столкнулась с Нателлой Георгиевной.
- Кира, ты не идешь домой?
- Мне надо задержаться немного.
- Ах так! А что это у тебя в сумке? Чего-нибудь вкусненькое купила?
- Да так, колбаски к ужину... Ой, извините, побегу, звонка жду.
Нателла Георгиевна равнодушно повела плечами, задрапированными в стеганую финскую, безукоризненно синюю ткань.
"Все, все, все!" - стучало в голове у Киры, пока она, не дожидаясь лифта, мчалась вверх по ступенькам. Встреча с Нателлой добавила в ее возбуждение сладчайшую каплю. "Я все делаю правильно, - думала она весело. - Несу пиво человеку, который умирает от жажды. А вы, мадам, плетите свои интриги. У каждого свое!" Бутылки позвякивали в газетном пакете глухо в такт шагам. На пятом этаже у нее страшно, резко закружилась голова - и она прислонилась к стене, хватала воздух испуганными, вмиг охолодевшими губами. Но это было лишь мгновение. "Надо просто побольше бывать на воздухе, - решила она. - Гриша верно говорит, надо каждый день гулять перед сном хотя бы по часу. Милый Гриша! Увидел бы он меня с этими бутылками". Все же последние пролеты она одолела медленно, осторожно, не прыгала со ступеньки на ступеньку.
Тихомиров дописывал письмо, когда она вошла. Он был окутан дымом, как небольшой действующий вулкан. Он курил что-то вонючее, импортное, без фильтра.
- Принесла?.. Ну молодец!