Он положил трубку. Она представила, как он мечется по квартире очумевший. Но в чем она виновата перед ним? Не стоит себя обманывать - виновата. Она не просто так поехала к Тихомирову. Какое, к черту, сострадание! Ее странно влечет к нему. Это дико признавать, но это так. Ее тянет к этому багроволикому сумасброду, у которого нет ни будущего, ни настоящего. Что же это? Какие низкие струны ее души задеты? И почему обязательно низкие? Может, ее собственная судьба просквозила перед ней в его облике как предостережение. Наступит срок, и она сама, пропащая и всем чужая, будет нелепо метаться из угла в угол, не находя покоя и пристанища. Обязательно так и будет. Она очень ясно представила себя в грязной хламиде, стоящей около булочной с протянутой рукой. К ней подходит Гриша, к тому времени ученый с мировым именем. С ним его детишки от новой жены. Он ее, конечно, не признает, преуспевающий и гордый, прикрикнет на своих карапузов, чтобы они не лезли к старушке, от которой могут нахвататься блох. Она его окликает: "Григорий Петрович, вон вы какой стали неузнаваемый!" Гриша вздрагивает. Он не может поверить тому, что видит. Потом с воплем: "Прости, любимая!" - шлепается в грязь на колени. Ребятишки висят на нем и на ней, как гроздья. Сколько их - пять или шесть? Прохожие их обступают. Кто-то, недреманный, вызвал на всякий случай милицию. Она говорит Грише: "Что ж теперь, прошлого не воротишь. Будь счастлив, если сможешь!"
Из комнаты доносилось бренчание струн и скрипение голосов. Кира заглянула. Мужчины сидели рядышком на тахте и пели. Степан подыгрывал на гитаре. Тихомиров ссутулился и сморщился. Он пел, как спал, чуть шевеля губами. Они оба были точно в забытьи. Они перенеслись памятью в давнее, несбывшееся, навеки дорогое. Выводили знакомые, смутные тихомировские строки, защемившие Кирино сердце, как в мышеловку: "...и мы идем туда, куда глаза глядят. Ее глаза в мои, мои глаза в ее. И долго-долго так, покуда минет ночь. Она идет в меня, а я иду в нее".
Кира присела на краешек кресла и взялась подпевать тоненьким голосишком. Они и внимания на нее не обратили, только Тихомиров приоткрыл на мгновение веки, убедился, что все в порядке, и снова занедужил, глухо завыл...
Кира в первый и последний раз была с Тихомировым. Он умрет в воскресенье от разрыва сердца. Придя на работу, она увидит в вестибюле его портрет в траурной рамке. На портрете он окажется худощавым и с застенчивой улыбкой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Гриша Новохатов ринулся к Кременцову. Он шел пешком и спрашивал у прохожих, где находится улица, записанная у него на бумажке. Каждый раз заглядывал в эту бумажку заново - никак не мог запомнить адрес: улица Цветная, дом 6, квартира 4. Бумажку он то держал в кулаке, то засовывал в карман пальто и один раз перепугался, решив, что обронил адрес. Он шарил во всех карманах, и в пальто, и в пиджаке, бумажки не было. Его пот прошиб на морозе. Только что он показывал бумажку очередной женщине с хозяйственной сумкой, которая посоветовала ему проехать пару остановок на автобусе, - и вот ее нет. Ни женщины, ни бумажки. Он стоял посреди города, обметаемый сухим, колким снегом, и беспомощно озирался. Прошел несколько метров назад, шаря взглядом по тротуару. Нет бумажки! А без бумажки он как без рук. Надо опять бежать в паспортный стол. Но это же смешно, это нелепо. Иванцова подумает, что он маньяк. Она может вполне не дать ему адрес вторично. И он бы на ее месте не дал. Гриша Новохатов захотел курить, но и сигареты обнаружил не вдруг. Все карманы оказались пустые. Потом он нашел коробок спичек, бумажку с адресом и сигареты - все вместе лежало в боковом кармане пальто. Он его не раз обшаривал. "Вот так-то! - подумал Гриша самодовольно. - Голыми руками нас не возьмешь". Мимо прошел молодой человек в ватнике, с непокрытой головой. Гриша его окликнул и спросил, как пройти на улицу Цветную. Молодой человек удивился.
- Вы стоите на Цветной. Это она и есть. А какой дом?
- Сейчас, - Гриша заглянул в бумажку. - Дом номер шесть. Это где?
Парень ткнул пальцем.
- Вон тот, с аркой.
Нереальность наслаивалась на нереальность.
- Но как же так? - заспешил Новохатов. - Я только что спрашивал у женщины, она сказала, надо ехать на автобусе.
Парень, удаляясь, крикнул:
- Можно и на такси доехать. Но дом-то вон тот!
Новохатов зашел в подворотню и закурил. Отсюда он видел угол дома, который ему был нужен. Теперь он все понимает. Несколько дней назад, когда на него обрушилась беда, он ничего не понимал, но теперь прозрел. Последнее время Кира была возбуждена сверх меры и что-то от него скрывала. Он не придал этому значения, слишком был погружен в свои собственные переживания. Он предположил, что у жены обычное женское недомогание, и спокойно ждал, пока болезнь себя исчерпает. Будь он чутче и внимательнее, можно было бы предотвратить удар. Кира попала, бедняжка, в страшное приключение, при ее доверчивости это вполне возможно. А какого рода это приключение, скоро выяснится. Она, конечно, ждет от него помощи.
Ему не верилось, что через несколько минут он сможет увидеть Киру, ее пушистую головку, ее удивленное, нежное, прекрасное лицо. Она потерялась совсем недавно, но у него было ощущение, тяжелое и опасное, что между ними пролегла вечность. Он боялся, что, встретив Киру, не узнает ее. Или она равнодушно от него отвернется. Не захочет ничего рассказывать. Он был точно в жару и никак не мог сдвинуть с места одеревеневшее тело. "Может быть, лучше уехать, - подумал Новохатов. - А потом написать ей письмо. Может, так будет разумнее?"
Подняв воротник, он пересек улицу и вошел в подъезд. Квартира на втором этаже. Он поднялся по ступенькам. Сердце колотилось нещадно. Он прижал его рукой и сделал несколько глубоких вдохов. Дверь была обита кожей и густо прошпилена желтыми шляпками медных гвоздей. "Провинциальное эстетство!" - улыбнулся Новохатов. Он надавил кнопку звонка и послушал замирающее тилиликанье колокольчика. Глазка на двери не было. Не слыша никакого движения с той стороны, Новохатов позвонил второй и третий раз.
Дверь распахнулась широко и неожиданно. Перед ним стоял пожилой человек в стеганом халате, туго затянутом на поясе шнурком с кистями. У человека было худое, усталое лицо, на которое нависал, как козырек кепки, седоватый ежик волос.
- Вы ко мне? - спросил человек не очень заинтересованно.
- Мне нужна Кира!
Мужчина заметно вздрогнул и начал в него вглядываться, долго, невозмутимо, как вглядываются в неподвижный предмет, вызвавший любопытство. Новохатов, стерпя минуту, ощутил острое желание двинуть хозяина ногой в пах.
- Ах, вот оно что! - сказал наконец мужчина, вдоволь насмотревшись. - А вы кем Кире приходитесь?
- Я ей муж! - ответил Новохатов.
- Ее нет дома.
- Это я знаю. Я из ее дома и приехал. Мне нужна Кира, моя жена! Вам что-нибудь непонятно?
- Мне понятно, - вяло успокоил его мужчина. - Но ее действительно нет.
- А где она?
- Пошла прогуляться.
Новохатов сделал движение войти в квартиру. Мужчина не сдвинулся с места. Холодно усмехнулся:
- Собираетесь действовать силой?
Новохатов сознавал нелепость своего стояния перед чужой дверью. Он сообразил, что если Кира дома, то она не может не слышать их разговор - он нарочно повысил голос. Значит, или ее там нет, или она не хочет с ним сейчас видеться.
- Вы не хотите меня пустить? - спросил он.
- Не хочу. Но если вы подождете немного на улице, я оденусь и к вам выйду.
- Мне не вы нужны, а Кира.
Мужчина сочувственно развел руками: мол, все понимаю, рад бы помочь... Новохатов видел, что перед ним человек хотя и пожилой, но физически, кажется, крепкий, с литыми плечами, чуть выше его ростом, вряд ли удастся свалить его с одного удара. А это было бы неплохое начало, во всяком случае бескомпромиссное.
- Хорошо, я подожду вас на улице, - сказал он и повернулся спиной. Мужчина тут же захлопнул дверь.
Новохатов закурил еще одну сигарету и попытался успокоиться. "Я смешон, неловок, - думал он, - но я делаю то, что не могу не делать. Наверное, другой в моих обстоятельствах вел бы себя по-другому. Какое мне дело до других. Ни в чем нет спасенья, когда приходит такое!"
Истина, которую он тщательно прятал в себе все эти дни, пробилась в его сознании через преграды других, мелких мыслей, как стебель через трещину в асфальте. "Ни в чем нет спасения мне!" - повторил он про себя уже с полной убежденностью. Вокруг ничего не изменилось. День посветлел к полудню, распогодился. Звуки чужого города были привычны и понятны. Страдания одного человека ничего не значили в этом мире. Стоило, наверное, пережить потерю любимого существа, чтобы убедиться в этом на собственном опыте, а не по книгам.
Вскоре из подъезда вышел Кременцов. На нем дубленка и ондатровая шапка - даже в медлительной, чуть раскачивающейся походке чувствуется основательность уверенного в себе человека.
- Если вы не возражаете, давайте немного пройдемся, - сказал он, приблизясь к Новохатову. - Меня зовут Тимофей Олегович. А вы, значит, муж Киры Ивановны. Григорий, кажется?
- Я точно муж. А вот вы кто? Кто вы ей? Для любовника староваты вроде. Может, вы дальний родственник, про которого я ничего не знаю?
- Пойдемте, прошу вас! Не люблю стоять на одном месте, тем более на морозе.
- А мне наплевать, что вы любите, а что не любите! - Новохатов чуть не сорвался на визг. - Объясните мне немедленно, в каком качестве пребывает у вас Кира и где она сейчас? Вы слышите, немедленно?! Иначе я за вашу трухлявую жизнь и ломаного гроша не дам!
Кременцов отшатнулся, лицо его внезапно осветила задорная улыбка, смысл которой Новохатов понял значительно позже.
- Вам нужна моя жизнь? Берите даром!
Обезоруженный, Гриша с изумлением смотрел на чудного старика, обрадовавшегося его угрозе, дикой конечно, как новогоднему апельсину. И тут, именно в виду этой безмятежной улыбки, ужасное чувство им овладело. Он интуитивно почуял, что человек, стоящий перед ним, может быть любовником Киры, и может быть ее отцом, и может быть кем угодно, и что если бы всех мужчин на свете собрали, вместе, они не были бы так опасны для него, Григория Новохатова, и для его жены, как этот ухмыляющийся пожилой дьявол. В его облике было что-то властное и одновременно снисходительное, что редко дается человеку. Своим обостренным и воспаленным внутренним зрением Новохатов быстро это отметил, и спасовал, и промямлил, ненавидя себя, просящим тоном:
- Вы же должны меня понять!
Они пошли рядышком, причем Новохатов вряд ли сознавал, что они сразу свернули с центральной улицы и очутились в каком-то парке, шагали по широким, ухоженным тропам.
- Я вам не могу ничего объяснить, - заговорил Кременцов, - потому что сам мало понимаю. Знаю одно, Киру я не неволил. Она сама решила пожить у меня, и я не возражал. Я был рад ей услужить и, чтобы она не чувствовала себя гостьей, даже оформил ей прописку.
- Пожить у вас или пожить с вами?
- Не надо, Гриша! На таком уровне я разговаривать не умею и не хочу.
- Хорошо, вы можете все же сказать, какие причины привели ее к вам? Почему она ушла от меня?
- Наверное, она чувствовала себя неуютно дома.
- Это не повод, чтобы разрушать семью!
Кременцов иронически хмыкнул.
- Я знаю поводы куда менее существенные. А что такое, по-вашему, семья, молодой человек?
- Вы что, решили надо мной издеваться?
- Боже упаси! Честно говоря, на душе у меня прескверно. Я не думал, что вы так скоро объявитесь. Вообще об этом не думал. Вы сейчас чувствуете себя обкраденным, я понимаю, а я себя чувствую укравшим. Поверьте, это тоже достаточно грустное ощущение.
- Так верните то, что украли, - и дело с концом.
Гриша обрадовался, что так легко нашел выход из положения. Реальный выход. Все просто. Взял - отдай! И нечего мудрить.
- Кира живой человек, - заметил Кременцов с упреком. - Она сама выбирает... Кстати, вы знаете, что ваша жена больна?
- Чем больна? Чем вы ее заразили?! - Гриша испугался. Он испугался неизвестно чего. Опять вздор наплывал на вздор. Сначала уход Киры, потом этот город, потом явление чудного старика, и вот новая басня - Кира больна. Слишком много вздора. Это утомительно в конце концов. Кира, где ты? Что же ты со мной делаешь, родная! - Чем она больна?! - взревел Новохатов, хватая Кременцова за руку. - Отвечайте! Или я за себя не ручаюсь!
- Да будет вам паясничать! - Тимофей Олегович брезгливо поморщился. - Отпустите мою руку, вам говорят!
Новохатов отпустил.
- Я на пределе! - предупредил он. - Вы понимаете, на что способен человек, если он на пределе?
- Пойдемте, на нас смотрят. Вон, детишек напугали своим ором... Мне показалось, она неважно себя чувствует. Но, возможно, я ошибся. Сама-то Кира ни в чем не признается. Вы замечали, она никогда не говорит о себе?
- Если вы причинили ей вред, сумасшедший старик, я вас убью! - торжественно сказал Новохатов, свято веря в то, что выполнит свое обещание.
- Может, Кира потому и ушла, что вы подвержены истерикам? - спросил Тимофей Олегович самым дружелюбным голосом.
"Он надо мной все-таки издевается, - подумал Гриша безнадежно. - Значит, все кончено".
- Вы можете ответить мне на один вопрос, всего на один, но прямо и без уловок? - Гриша застыл в ожидании.
- Конечно.
- Когда я к вам заходил, Кира была дома?
- Нет. Она вернется не раньше чем к вечеру.
- А где она?
- Этого я сказать не могу.
"Хитрит, сволочь!" - подумал Новохатов, но без всякого запала. Ему постепенно стало все безразлично. Безразличен человек, идущий с ним по тропинке, безразлично, что он говорит. Он нашел Киру и выдохся. Даже ее он не очень хотел видеть. У него не осталось сил, чтобы с ней разговаривать. Сказалась, наверное, и вчерашняя выпивка, и бессонная ночь. Он пожалел, что нет рядом Башлыкова. Башлыков помог бы ему добраться до гостиницы и лечь.
Словно угадав его изменившееся настроение, Кременцов спросил:
- Вы уверены, что вам надо встречаться с Кирой? Я имею в виду - сейчас. Мне кажется, вы чересчур возбуждены и вряд ли способны вести нормальный разговор.
- Вы правы, - согласился Новохатов. - Я даже не способен дать вам в ухо. Но с Кирой мне все равно нужно повидаться. Зачем же я иначе ехал в такую даль?
Новохатов достал платок и громко высморкался. У него глаза почему-то начали слезиться. Кременцов вежливо ждал, пока он за собой поухаживает. Деревья над ними томно покачивали заснеженными ветвями. Этот парк напомнил Грише иные места, где они бывали с Кирой, - Сокольники, Химки. Когда-то они по субботам и воскресеньям ходили на лыжах. Последний раз - позапрошлой зимой. А в минувшую зиму они даже лыжи не доставали из кладовки. Почему? Вот ведь было и такое предзнаменование, такой предостерегающий сигнал. А он ничего не замечал, хотя многое можно было заметить. Например, Кирины в последнее время участившиеся отлучки по вечерам. Она всегда давала подробное и правдивое объяснение. Да что толку. Его не слишком насторожило даже то, что Кира, ссылаясь на нездоровье, взяла за правило раз-два в месяц спать на кухне, на кушетке. Он все принимал как должное. И причина его ослепления была ясна и унизительна. Он слишком любил себя, слишком высоко себя ставил, чтобы допустить хотя бы возможность того, что случилось. Он наказан за свою гордыню, которая спасала его от многих мелочей, но не спасла от жестокого, коварного удара в спину. Он и сейчас думает только о себе, о своем страдании, считает его ничем не спровоцированным и незаслуженным, он себя лелеет, а что с Кирой - не знает до сих пор. Да и хочет ли знать?
- Вы давно знакомы с Кирой? - спросил он устало.
- Года три как, - ответил Кременцов, пристально заглядывая ему в лицо. - Я с ней познакомился на выставке в Москве.
- А, вы же художник. И архитектор. Этакий всесторонний деятель периферийного масштаба. Понятно. А вам не приходило в голову, Тимофей Олегович, что вы совершили преступление? Вы же производите впечатление интеллигентного человека. Дубленка у вас. Вас не пугает, что расплата за стариковские шалости может быть ужасной?
Кременцов насупился.
- Поверьте, молодой человек, я вам позволяю говорить с собой в таком тоне только потому, что вхожу в ваше положение... Лучше всего вам сейчас поехать в гостиницу и оттуда позвонить часа через два-три. Кира, может, к тому времени вернется.
- А вам лучше всего воздержаться от советов. Я их слушаю только потому, что из вас солома торчит.
Так они поговорили и приготовились ненадолго расстаться. Кременцов проводил гостя к автобусной остановке и объяснил, как ехать. В лицо друг другу они больше не глядели. Нечего им там было высматривать.
- Не надо только никуда убегать! - напоследок предупредил Новохатов.
- Отдохните, вы плохо выглядите, - отозвался Кременцов.
В автобусе Новохатова сморило, он дремал, покачиваясь в такт остановкам. Ему представилось, что он расслоился на части. Даже не расслоился, а нелепо вытянулся в пространстве. У него оказались длинные резиновые жилы, как шланги, на которых его растягивали от того дома, где остался Кременцов и где пряталась Кира, до гостиницы. Это фантастическое растяжение на собственных жилах не было болезненным. Ему было сонно и покойно. Мешала немного самая короткая и тугая жила, крепившаяся в горле. Он ее пытался заглотать или, на худой конец, выплюнуть, но не удавалось ни то, ни другое. Он сошел на остановке "Гостиница", а горловая упругая жила так и продолжала перетягивать голову на сторону, его маленько скособочило. В номере сидел печальный дед Николаевич. Он что-то искал в школьной тетрадке. Новохатову обрадовался.
- Нашел жену, Гриша?
- Да, дедушка, нашел.
- А и где ж она? Почему не привел? Не захотела?
- Я ее еще не видел.
- Дак увидишь, раз нашел. Главное, что живая. У меня дела хужее. Ты не знаешь, часом, сколь билет стоит от Смоленска доселе?
- Не знаю, дедушка. Зачем вам? - Новохатов сел на свою кровать, лениво, на ощупь раздевался.
- Дак смету я должен представить о командировке, отчет то есть полный. Ничего я, Гриша, не сделал, поеду так. Повинюсь, со старика чего взять. Но денежки все же, думаю, придется вертать. Это понятно. Ежели нет результату, надо денежки вертать. Это уж как водится.
Гриша лег и блаженно потянулся под одеялом.
- А почему вы ничего не сделали?
- Ну как же. Бумажку-то я потерял, где все записано, а теперь и не знаю, куда и зачем идти. И ругать некого. Может, простят? Ведь первый раз на меня такая оказия. Обыкновенно я без победы не возвращался.
- Вы, дедушка, позвоните туда, - посоветовал Новохатов, зевнув с хрипом, ничего уже почти не соображая.
- Рази так можно? - дернулся дед Николаевич. - Откуда звонить-то?
- Пойдите на переговорный пункт, закажите правление колхоза. Да вы до переговорного только доберитесь, а там объяснят, помогут.
- Ой, Гриша, дорогой человек, ты меня воскресаешь! Что значит - молодой у тебя ум. А я бы нипочем не сообразил.
Дед забегал по номеру, напялил пальтецо, замотал вокруг шеи шарф, нахлобучил на голову шапку-ушанку. "Сейчас, сейчас, - думал Гриша. - Он уйдет, и я усну, поплыву!"
- Кобеля нашего нет, что ли?
- Нету кобеля, нету. По делам убег. Сказал, раньше вечера не будет... Ох-хо-хо! Хе-хе-хе!