- Да что вы! - Катерина испугалась. - Митьки нет, а я пойду… Как можно! А за поддеву не гневайтесь… По глупости я… Ложитесь, а я обожду.
Роман Гаврилович прикрутил лампу и неподвижно глядел на огонек. Он опасался любого намека на то, что Митю постигла беда, а присутствие Катерины было явным намеком.
- Чего вы ждете? - вскинулся Роман Гаврилович. - У Митьки головы на плечах нет? Он в школе ночует. Ступайте.
- Как скажете.
Что произошло дальше, они поняли не сразу.
Раздался звон осколков. Через разбитое окно винтом ворвался холодный ветер. Лампа потухла. Что-то ударило в печку и стукнуло об пол.
Случилось то, что пророчил Емельян. Кто-то метнул с улицы оледенелый камень. Целил в Романа Гавриловича, но промахнулся. Камень сбил лампу, отломил от угла печи кусок крашеной глины и шлепнулся на пол.
Катерина бросилась к разбитому окну.
- Вон он, паскуда, вон он! Тимоха!
И кинулась искать в темноте валенки.
- Вы куда? - Роман Гаврилович схватил ее за руку.
- Пустите! Уши ему надеру!
- Да вы что? А если он не один?
- А вот поглядим, один или не один. Десятилинейное стекло разбил, дармоед!
Она надела один валенок и пыталась нащупать в темноте другой.
- Не рыпайтесь, - сказал Роман Гаврилович. - Я вас не пущу.
Справиться с ней было непросто. Роман Гаврилович обладал железной хваткой, а она была хоть грузновата, но ловка. А Роману Гавриловичу приходилось беречь распухшую ногу и соблюдать в схватке с женщиной определенную деликатность.
Катерина не помышляла о сдаче. Резко повернувшись, она вырвалась, и Роман Гаврилович едва успел поймать ее сзади. Сцепив на тугой пояснице мертвым замком руки, он оттащил ее от двери и поволок к простенку. Стекло хрустело под ногами. Оба ударились о стол.
- Не балуйте, Роман Гаврилович, - выкручивалась Катерина. - Пустите. Его нельзя упускать… Пустите, не то покорябаю…
Она рванулась. Острая боль пронзила ногу Романа Гавриловича. Он стал падать, но упал не на пол, а на скамью и увлек за собой Катерину.
Она оказалась у него на коленях. Обручи мужских рук охватывали ее. Она чего-то испугалась.
- Тише, - увещевал Роман Гаврилович. - Нога болит. Войдите в положение.
- А мне что. Пустите! - дергалась и вывертывалась она.
- Да ловить некого. Он давно убежал.
Они тяжело дышали. Катерина внезапно обмякла и покорилась.
- Ну все, - сказала она. - Пустите.
- Уйметесь, пущу.
- Унялась. Гляди-ка, блузку порвали.
- Сиди.
- Не тискайте.
- Ты жила с Тихомировым?
- Да.
- А с Шевырдяевым?
- Я его любила, - она спохватилась. - И долго мне так сидеть?
- Сколько пожелаешь.
- Лучше встану. Ногу-то небось натрудили.
Она поднялась и, внезапно перейдя на "ты", проговорила:
- Хорошо мы с тобой поработали. Кофту всю как есть располосовали.
Она поправила волосы. И Роман Гаврилович знал, что она улыбается.
- А нога, похоже, зажила. Могу "цыганочку" дробить, - сказал Роман Гаврилович. Он попробовал встать, но охнул.
- Вот тебе и "цыганочка"! - Катерина подошла к нему. - Пойдем, ляжешь. Давай-ка вот так, потихонечку. Прыгай давай. Здоровой ногой прыгай, а ту подогни… Вот так… Вот так… Лягешь, накроешься потеплей, и полегчает.
- Посидишь?
- Поддеву возьмешь, посижу.
- Что с тобой поделаешь. Возьму. Ты куда?
- Двери замкну. Ложись. Разбирайся.
- Не убежишь?
- Куда мне бежать.
Роман Гаврилович разделся и лег. Сердце его колотилось.
О ноге он стал было забывать, а она снова заныла. Он поднялся на локоть, прислушался. Хлопнула дверь в сенцы, хлопнула дверь на улицу. Равнодушно стучали ходики. В трубе завывал ветер.
- Катерина! - крикнул он во всю мочь.
В ответ, словно передразнивая, взвизгнул ветер.
"Так и знал, - подумал Роман Гаврилович. - Обманула. Вот она, бабья порода… А может быть, так и надо?.. Я тоже хорош гусь: Емельяну за рюмку водки выговаривал, а сам только почуял бабу и заскакал вокруг нее, одноногий козел. И с чего это она должна к тебе в постель лезть? Ты хоть одно ласковое слово ей сказал? Боевая девка. Отшила без шума и без обмана. Разве бы я тронул ее без разрешения? Сидела же до того, Митьку дожидалась. Никто ее не трогал… А я-то распалился и про родного сына забыл. Отец, называется. Правильно сделала, что ушла. От таких кобелей не уходить надо, а галопом бежать надо… Может, все-таки передумает, вернется? Нет, такие не возвращаются… Ушла, и черт с ней… А что, если все-таки Митьки в школе нет? Что тогда?"
Он снова, уже в страхе стал прислушиваться, опершись на локоть.
Кажется, хлопнула входная дверь… Ну да, она, Катерина. Вытаскивает из рамы обломки стекла. Заметает осколки.
"Ну вот и все, - подумал Роман Гаврилович, успокаиваясь. - И нечего было паниковать. И Митька, конечно, спит в школе… Так и должно быть".
- Катерина! - позвал он. - Брось возиться! Потом!
- Иду.
Прошла еще одна очень долгая минута.
- Чего ты там копаешься?
Она возникла в темноте, босая, беззвучная, сняла блузку, юбку, бережно повесила на спинку стула, не торопясь, забралась под одеяло и обняла Романа Гавриловича.
- Ну и копуха, - попрекнул он полушутя, полусерьезно. - Ясно, почему колхоз из прорыва не вылезает. Черепашьи темпы.
- Ишь ты, какой сурьезный. Дыру в окне надо было закупорить ай нет?
- Перелезай к стенке.
- Как скажешь… Батюшки, что это у тебя тут?
- Наган. Он у меня всегда под подушкой ночует.
- А не стрельнет?
- Это смотря как будешь себя вести.
- Обожди, крестик сыму. Обожди, касатик…
И, когда в дверь постучали, никто не отозвался. В это время Роман Гаврилович и Катерина видели только то, что желали видеть, и слышали только то, что желали слышать.
Первой встревожилась Катерина.
- Дверь замкнула? - спросил Роман Гаврилович.
- Замкнула. И засов заложила.
- Пущай стучат, - сказал Роман Гаврилович, обнимая ее. - Рабочий день окончен.
- Как же, касатик? А если Емельян?
- Лежи и молчи, - приказал Роман Гаврилович.
- Как скажешь.
Он осторожно стал натягивать брюки на больную ногу, опоясываться, нашаривая здоровой ногой шлепанцы. И, когда засовывал в карман наган, за окном раздался чужой голос:
- Есть кто живой?
Роман Гаврилович вышел. Спросил в темноту:
- Кто здесь?
- Я здесь. Тебя не добудишься.
В дыре разбитого окна торчала заиндевелая голова. Стеганка с воротником из цигейки, которой Катерина закупоривала окно, валялась на лавке. Не успел Роман Гаврилович опомниться, голова поехала и закричала:
- Тпру! Стоять, Серый, тпру!
Окна в доме Тихомирова были прорублены высоко. Человек стоял на облучке.
- Вот это кто! - узнал Роман Гаврилович агента. - Езжай к парадному подъезду.
- Крепко же ты дрыхнешь, товарищ Платонов, - сказал агент. - Сын в степи замерз, а тебе и горя мало.
Он отстегнул тяжелую полость и позвал:
- Вылезай, Митя. Приехали.
Митя лежал недвижно под теплым покрывалом.
- Митька, вставай! - скомандовал отец.
Мальчик только ногой дернул.
- Вот оно, сонное семейство! Тебя будил - кулаки отбил, теперь за него принимайся.
Митю втащили в горницу и, не раздевая, положили на печку.
- Где вы его подобрали? - спросил Роман Гаврилович.
- Под Хороводами. На большаке. Выехал из Хороводов, вижу, сидит пацан в башлыке. Свернулся ежиком, а в кулаке ручка, - агент кинул на стол ручку с пером номер 86.- А что у тебя за моргалка? Председатель колхоза, а ламповым стеклом не разжился. И холодище, как на улице. Куда годится?
Роман Гаврилович заткнул стеганкой окно покрепче и рассказал, что произошло.
- Выпад классового врага, - агент поднес камень к немигающим глазам. - Ваши кидали. Сядемские. С реки Терешки притащили. Беснуются. Не удается разбить железную связь рабочего класса с крестьянством - разбивают оконные стекла. Кстати, Митя просил возможно быстрей доставить его домой. Сказал, что нужно срочно передать папе секретные сведения, и заснул. У тебя тут никого нет? - спросил агент.
- Что ты! Кто может быть в такую пору… Спасибо, что сына привез. Небось десяток верст кривуля проехал.
- Твоему Мите благодарность надобно объявить. Помнишь, он дырки на папке накалывал? Полностью совпадают с дырками на френче.
- Значит, Макун заколол Шевырдяева?
- Значит, что Шевырдяев заколот вилами, которые были найдены у Макуна, - поправил агент. - Твоя логика понятна: Шевырдяев разоблачил кулацкое лжетоварищество и при этом нажил двух врагов - Чугуева и, следственно, Макуна. У обоих выбита из-под ног почва, оба бешено ненавидят Шевырдяева. Ясно, что они захотят отомстить. Культурный кулак Чугуев лично мараться не станет, а направит на это дело Макуна. Макун заманивает Шевырдяева в укромное место и закалывает его вилами.
- А что? Разве не так?
- Не так. В тот день, когда исчез Шевырдяев, Макун работал на цементном заводе в городе Вольске и лежал в больнице по поводу эмфиземы легких. У него чистое алиби.
- Обожди. А вилы?
- Что вилы? Спроси у Макуна: где взял вилы? Ответит: на дороге нашел. И у нас нет никаких оснований утверждать обратное… Очень важно, что нового узнал Митя.
- Может, разбудить?
- Не надо. Пусть проспится. У него, похоже, жар… А завтра надо с ним побеседовать. Можно у тебя переночевать?
- А чего же…
- Не помешаю?
- Что ты…
- Кстати, как себя ведет Суворова?
- Ты что? Думаешь, она Шевырдяева заколола?
- Мало ли что я думаю. Она у Чугуева батрачила?
- Кажется, да.
- Почему "кажется"? Ты председатель. Должен знать свой актив. Особенно неустойчивый. Суворова батрачила у Чугуева. И, больше того, она наотрез отказалась помогать следствию. Если ей верить, Чугуев - не кулак, а ангел без крыльев… Что это у тебя за антик с кандибобером? - кивнул он на комод, белеющий заиндевевшей бронзой. - Вроде его у тебя не было.
- С прежнего места жительства, - нехотя объяснил Роман Гаврилович. - Прибыл малой скоростью.
- Дорогое сооружение. Ящиков никак пять.
- Ящиков пять, да класть туда нечего.
- Я ведь почему интересуюсь. Чугуев батрачил в "Усладе" у помещика. После революции обстановка усадьбы была разграблена. Шел слух, что кое-что присвоил Чугуев. Вот мне и померещилось, не переехал ли этот комод сюда после раскулачки Чугуева.
- Мародерством не занимаюсь. Я тебе железнодорожную накладную покажу.
- Не надо. Нам с тобой нужно верить друг другу, товарищ Платонов. Оба мы боремся за одно дело, и дело это святое… Просто подумал, у тебя окно выбито, на холоде лакировка трескается. - Агент уставился на стеганку с цигейковым воротником. - Ты уверен, что у тебя нет посторонних?
- Проверь, если сомневаешься.
Из неловкого положения Романа Гавриловича выручил Емельян. Явился он мрачный, замученный и, глядя в пол, отрапортовал:
- Задание выполнил, Роман Гаврилович. В школе.
- Что в школе?
- Митька. Спит без задних ног.
- Где?
- В школе. Где ж еще ему быть.
- Так то другой Митька, - грустно усмехнулся Роман Гаврилович. - А наш - вон он. На печи.
- Правда?! - лицо Емельяна осветилось. - А я голову ломал, как бы тебе половчее соврать. Не доехал я до "Услады", Роман Гаврилович. Заплутал. А признаться духу не хватило. Митька, выходит, дома? А ну зажмурьтесь!
Секретарь ячейки размашисто перекрестился и приподнял занавеску над печью. Митя чихнул.
- Будь наркомздрав! - крикнул Емельян и осекся.
- Не тревожь его, - попросил Роман Гаврилович. - Пускай спит.
- Да он не спит! Он, я так считаю, без памяти. Бредит… Чем бы его укрыть потеплей!
Не успел Роман Гаврилович подняться, Катерина вынесла из-за загородки одеяло. Была она босая, в юбке и в ночной рубашке из грубого холста.
- Ты почему здесь? - выпучил на нее глаза Емельян.
- А иди ты… - отмахнулась она и полезла к Мите. - Батюшки! Вот беда-то! Хоть бы валенки с него скинули! Роман Гаврилович, градусник у нас есть?
- У кого это "у нас"? - сразу засек Емельян.
- Не зевай попусту, - обратилась она к нему. - Ступай к Парамоновне. Возьми порошки - аспирин, сушеного донника, меду и градусник. Скажи, утром рассчитаемся. Роман Гаврилович, бери топор, добывай где хошь жердины. Топить нечем. Юрий Палыч, подмогните. Знаю, вы на меня серчаете. Возьмите с койки подушку. Осторожней. Под подушкой наган. Заткните подушкой окошко. А стеганку я надену.
Роман Гаврилович взял топор и спросил:
- Гнедок у крыльца?
- У крыльца, - отвечал Емельян.
- Давай к Парамоновне! Верхом!
- А палочку начислите? - съехидничал Емельян.
- Начислим. Скачи.
Они вышли.
- Я все ваши разговоры слышала, - сказала Катерина агенту, - а вы кидаетесь на Чугуева. Да я Федота Федотыча с малолетства знаю. Он меня из детприемника взял, одел, выкормил и к труду приспособил. Разве стал бы он Макуна или кого другого на мокрое дело заманывать? Да он всей Сядемке отец был. Поглядели бы, как бабы ревели, когда его, ровно разбойника, с милицией из родного гнезда выпроваживали. Не дали хлеб из печи вынуть, бессовестные…
- В вашем положении о совести рассуждать рискованно, Катерина Васильевна, - вежливо предупредил Юрий Павлович. - А марать органы не позволим.
- Да кто это марает? Я? - даже при свете коптилки можно было заметить, как почернели глаза Катерины. - Меня хороший человек приветил, и я радуюсь, вот какое мое положение. А вот ваше положение, Юрий Павлович, разрешите уточнить. Чего это вы в Хороводы зачастили? По оперативному заданию? Всем известно, что ты человек секретный и работа у тебя секретная. А бабы все ж выведали, что оперативные задания ты выполняешь на Тамаркиной койке, при задутой лампе. И это при живой жене, которая пончики тебе печет и в портфель закладывает. Не совестно? У Тамарки муж в армии, ребятенок малый, а ты его в ноги кладешь, а сам на его место ложишься. Кабы любовь, ладно. А какая между вами любовь? Страхом ты Тамарку на крючке держишь. Вроде бы она гдей-то прибалуху про колхозы запевала. Какая краля была, канареечка, а погляди, куда ты ее затоптал. Замотки твои стирает, ногти тебе обрезает, а реветь ты ей не велишь. Обожди, мужик ейный воротится с армии, он тебе банок наставит. Подумаешь, Гарун Рашид, ногти ему обрезай! Позабыл небось, как в районе меня в ресторан заманывал?
Поначалу агент пытался прервать речь Катерины, однако напор ее был настолько силен, что ему пришлось слушать до тех пор, пока не застонал Митя.
- А ну вас всех, - спохватилась Катерина и пошла по воду.
Юрий Павлович не сразу понял, как ему действовать. Оказывается, его совершенно секретное поведение известно всей округе. Он настолько растерялся, что на время лишился дара речи; пощупал что-то в грудном кармане, отпер портфель, достал папку, вынул чистый лист бумаги и удивленно оглядел его с обеих сторон. Вскоре, однако, взял себя в руки и начал писать через копирку.
Из портфеля выбежал пончик. Юрий Павлович испугался, прикрыл его бумагой, и вовремя.
Вернулся Роман Гаврилович.
Между тем Юрий Павлович дописал последнюю фразу, красиво расписался и предложил:
- Почитай. Здесь в общих чертах изложен моральный облик Суворовой. Читай, читай. Тебя касается.
- Эва, сколько накатал, - сказал Роман Гаврилович. - Да тут не разобрать ничего.
- Действительно, копирка слиняла. Ну хорошо. Руки помыл? Держи первый экземпляр. Не изомни. Пойдет по инстанциям.
- Ну и писатель… Тебе бы в доктора наняться, рецепты выписывать. Ничего не понять. "Будто бы я, - медленно разбирал Роман Гаврилович, - будто бы я разъезжаю по деревням и требую, чтобы местные жители обрезали мне на ногах ногти, и будто бы я покрываю местных жителей, складывающих частушки, выставляющие в ложном виде руководителей партии и правительства, и будто бы…" Ничего не видать. Глаза режет.
- Не имеет значения. Дальше в том же духе. Дочитаешь, подпиши внизу своей рукой - факты изложены верно. И проставь номер партийного билета.
- Разве в такой теми прочитаешь, - Роман Гаврилович наклонился к коптилке и вроде бы невзначай поджег уголок листа.
- Осторожно! - Юрий Павлович вскочил.
Роман Гаврилович помахал листком и бросил шевелящийся пепел на шесток.
- Это что значит? - спросил Юрий Павлович, принимая положение "смирно".
- Сгорела бумажка, - Роман Гаврилович развел руками. - Сгорела, и, как говорится, дыма не осталось. Не огорчайтесь. Вы имеете копию. Подумайте, зачем вам фиксировать свои секретные отношения с женой красноармейца в двух экземплярах?
- Прежде всего не бумажка, а рапорт! Служебный рапорт, товарищ Платонов! Оскорбление сотрудника органов при исполнении служебных обязанностей. Клеветнические измышления…
- Какие же измышления? - не понял Роман Гаврилович. - Пончик налицо.
Юрий Павлович остановил на лице председателя немигающий взгляд.
- Таким образом, вы за Суворову?
- А за кого же?
- А я думал, за Советскую власть. Надеюсь, вы понимаете, что ночлег в вашем доме при создавшейся обстановке отпадает… Придется искать более гостеприимное место.
- В Хороводах? - простодушно спросил Роман Гаврилович.
Юрий Павлович вспыхнул и официально протянул белую руку.
Роман Гаврилович слегка встряхнул вялую кисть, попробовал ее на вес и, когда она удобно легла в его ладони, сладострастно сдавил ее в трубку.
- О-о-о-ой! - вскричал Юрий Павлович и, вероятно, первый раз в жизни заморгал глазами.
Роман Гаврилович с удовольствием выслушал прощальный возглас агента и выпустил на волю его слипшиеся пальцы.
А вскоре прискакал Емельян.
Только вошел, стал оглядываться.
- Где Катерина?
- Много будешь знать, скоро состаришься, - неприветливо откликнулся Роман Гаврилович. Его тревожило хрипловатое дыхание Мити, да и раздражение против агента не улеглось.
- Прими отчет. Лекарство принес, градусник принес. Меда нет. Небось Кабанов съел… А Катерине у меня сюрприз.
Емельян вышел в сени и вернулся с квадратом зеленоватого стекла. Как уже упоминалось, стекло в Сядемке было такой же редкостью, как мотоцикл с коляской, и Роман Гаврилович изумился:
- Где ты его добыл?
- Много будешь знать, состаришься.
Емельян пошел примерять стекло к раме, а Роман Гаврилович полез к Мите, ставить градусник.
- Горячий наш пионер, как самовар, - сказал он. - Сколько минут держать?
Емельян не знал, однако предупредил, что чем дольше будешь держать, тем больше нагонит градусов. Намеряли около сорока.
- Не может быть, - сказал Роман Гаврилович. - Придет Катерина, перемеряет.
Сели за стол. Задумались.
- Стекло почти в аккурат, - попробовал утешить председателя Емельян. - Сверху немного обрезать, сбоку щелку замазкой залепить, и будет тепло, как при Тихомирове. Катерина обрежет. Федот Федотыч ее научил без алмаза стекло обрезать… бечевкой.