- Установление смычки между экономикой, которую вы начали строить, и крестьянской экономикой, которой живут миллионы и миллионы крестьян. Выполнил нэп эту задачу? Нет. Нэп провалился. Пропасть между рабочими и крестьянами расширяется. Серп обнимается с молотом только на гербах и на знаменах. Вместо смычки происходит размычка. Грядет голод. Выходом может быть новая революция, и в этой будущей революции я уже не стану бегать на цыпочках! Нет! В новой революции я пойду ва-банк… Разрубим гордиев узел, друг мой. Поверьте, вам она не нужна. Я видел, как обращались вы с ней в новогоднюю ночь. Сердце мое обливалось кровью. Зачем она вам? Подарите ее мне! Со мной она ступит из буфетного прилавка в светлый мир подвигов и великих свершений… Она окрылила меня. И мы вместе с ней рванемся через тернии к звездам. Она станет моей Модестой Миньон…
"Пора бить", - решил Роман Гаврилович. В этот момент с головы его слетела кепка и чьи-то острые пальцы вцепились в его рыжую шевелюру. Это была буфетчица столовой № 16 Магдалина Аркадьевна. Именно ей была адресована и передана официанткой, обслуживающей дальние столы, записка влюбленного поэта. С удовольствием прочитав записку, Магдалина Аркадьевна опустила ее в карман фартука, предвкушая возможность, вернувшись домой, положить в ларец, где вместе с часами-кулоном хранилась немногочисленная коллекция посланий такого рода. А Клаша вместе со своим барахлом в спешке захватила на постирушку и фартук Магдалины Аркадьевны. Буфетчицы часто путали спецодежду. Впрочем, это не беда. Беда в том, что Роман Гаврилович, прочитав записку, не только вообразил, что она написана Клаше, но и сунул ее в Клашин фартук. Клаша обнаружила записку в выходной; она сразу поняла, в чем дело, сбегала к Магдалине Аркадьевне и предупредила, что ее супруг в понедельник вечером может оказаться в Собачьем садике. Счастливый шанс, дарованный судьбой, Магдалина Аркадьевна вовсе не собиралась упускать и обратилась к товарищу Кукину. Разговор с участковым, украшенный подробностями о неуправляемом поведении Романа Гавриловича, привел к тому, что они несколько запоздали и Магдалине Аркадьевне пришлось применить чрезвычайные меры.
Дальнейшее не нуждается в художественном описании. Роман Гаврилович тщетно пытался оторваться от разъяренной Модесты Миньон, участковый свистел в свисток с горошинкой. Стефан Иванович дергался в припадке падучей, а бывалый доброволец из публики сидел на его журавлиных ногах, чтобы адъютант не повредил свою наружность. Вся картина представляла собой аллегорию бесполезной траты душевной и физической энергии.
Свидание в Собачьем садике закончилось тем, что Роман Гаврилович получил замечание по партийной линии, бывший адъютант стал пугаться Магдалины Аркадьевны, Магдалина Аркадьевна проклинала Клашу, а Клаша в конце концов подала заявление об уходе с работы.
ГЛАВА З
САТИН-ЛЮКС
Мите было жалко обоих - и папу, и маму.
Он лучше других знал, как мама любила свою работу, как она готовилась на выход, словно балерина, пришпиливала накрахмаленный до треска кокошник, распрямляла на спине бантик кукольно-крошечного передника, прилепляла локоны на височки и парадно являлась к буфетной стойке.
Теперь все чаще, прибегая со двора или из отряда, Митя заставал ее на кровати. Она лежала, отвернувшись к стене, а отец смотрел виноватыми, как у сеттера, глазами. За обедом он иногда подмазывался, рассказывал международные новости. Мама через силу слушала и через силу отвечала. Прошли времена, когда они запросто одалживали соседям трешки и пятерки. Хотя "Степная правда" объявила заборные книжки очередным достижением Советской власти, кормить семью стало сложней. Любимые Митины беляши появлялись на столе реже, а картофельные котлеты чаще. Статьи о Днепрострое и Магнитке перемежались советами разводить кроликов и рецептами "Сто вкусных блюд из сои". Свинина на вольном рынке подорожала втрое. У татар и китайцев, тайком торговавших мукой, рисом и спичками, товар отбирали в фонд беспризорных. А когда в церабкоопе появлялось пшено, вызывали милицию, чтобы выровнять очередь.
Только теперь Клаша осознала цену своей профессии, да было поздно. Она согласилась бы пойти в любую столовую, на любую должность, даже на мойку. Но, как только появились карточки, ни в ларьках, ни на лотках, ни в других самых заштатных точках Нарпита вакансий не оказалось. Вернуться в столовую № 16 не могло быть и речи. Должность Клаши больше месяца занимала супруга заведующего юридической консультацией. А главное, позорная история в Собачьем садике, разукрашенная картинными позами Магдалины Аркадьевны, была у всех на устах.
Однажды воскресным утром пришел свояк Скавронов, грузный мужик в белой просторной парусине, как кресло в чехле.
- Сама где? - спросил он, оглядывая комнату.
- В церкви, - ответил Роман Гаврилович.
- Чего она там не видела? Али поп кучерявый?
- Молиться пошла. Чтобы карточки отоваривали, - мрачно отшутился Роман Гаврилович, - а то вместо мяса соевую колбасу дают.
- По этому вопросу не богу надо молиться.
- А кому? Тебе?
- Ясно дело, мне, - Скавронов добыл из кармана теплую конфетку. - Малый где?
- Спит твой малый. Не знаю, чем тебя и угощать. Вчерась Митька наловил плотвы, да ты, чай, побрезгуешь?
- Вона куды докатились. Рабочий класс - не кошка. Его плотвой не прокормишь. Куда ты, партийный секретарь, глядишь?
- Бывший секретарь.
- Ничего. Злей будешь. Давай хоть плотвы… Где она у тебя? Да, докатилися… В кооперации керосинок и тех нету! В гражданскую войну этого дерьма было - завались, а нынче за керосинкой в Самару едут. Куда годится? Надо выручать государство, а не разводить контрреволюцию про соевую колбасу.
- Ты тоже рабочий класс. Чего же не выручаешь?
- Друг на дружку будем кивать - товару не прибавится. А если углубиться в ту же керосинку - ничего страшного она не представляет. Керосинка собирается из четырех ерундовых частей. На самом верху конфорка. А что такое конфорка? Мура. Круглый чугун. Под конфоркой стояк со слюдяным окошком. Под стойкой ревизуар с двумя дырками.
- Резервуар, - поправил Роман Гаврилович.
- А я что говорю? Я и говорю - ревизуар. Для керосина. Обратно мура. Кровельное железо. Вот четвертая часть - щелевая горелка. Каретка, вроде как в керосиновой лампе - фитили легулировать. Я бы ее сам собрал, да материала нету. На каждую керосинку требуется два медных гвоздя-регулятора и зубчатые колесики. А где я меди добуду? Из меди ноне пятаки штампуют. Вот как бы мы наладились нарезать стержни с зубчаткой, дело пошло бы валиком…
- Постой, постой. Кто это мы?
- Вот голова! Битый час толкую, а он ушами хлопает! Мы - это я да ты. Ребят наймем медные детали обтачивать, а на нашу долю - каркас загинать да красить…
- Ты это как, свояк, всерьез?
- Как хошь, так и понимай.
- Понимаю всерьез. Мы, значит, будем тебе керосинки собирать, а твоя доля - конфорки накладывать.
- Моя доля самая рисковая - сбыт.
- Так я тебе всерьез и отвечу. Хотя мы и висим на красной доске, а план по ремонту локомотивов за май месяц мастерские завалили. В июне, похоже, тоже завалим. Если в такой обстановке я поставлю вопрос о керосинках, как думаешь, куда меня пошлют?
- Зачем вопрос становить? Ты же не становишь вопроса про ребят, которые у тебя в цехе зажигалки из патронов паяют? Переключил бы ты их на сурьезное производство. Оне бы побольше заработали.
- Так ты что же, хочешь меня в частную лавочку втравить?
- Зачем втравлять? Твое дело найти ребят и дать задания: в ударном порядке нарезать триста медных пробок на три четверти и триста втулок со внутренней нарезкой шесть на девять. Материал ваш, деньги наши. Твое дело: считай детали да тащи мне. Жесть выгинать - беру на себя. Слюду - мусковит проводник с Забайкальского доставит. С ним у меня общий язык. И с эмалевой краской полный порядок. Красить посадим Митьку. В сараюге запрем, чтобы никто не видал. Пущай привыкает к полезному труду.
- Выходит, ты меня подначиваешь эксплоатировать человека человеком. Доедай рыбу и мотай, откуда пришел.
- Как хошь. А все ж таки подумай, - проговорил Скавронов миролюбиво. - Об себе не хочешь, так о семье надо заботиться. Клашка-то твоя не в церкви. Она на толкучке топчется - теплушку плюшевую загоняет. Я мимо прошел, вроде ее увидал. Совестно…
Разговор этот от начала до конца выслушал Митя. Он лежал, притаившись в короткой кроватке, сработанной Скавроновым лет восемь назад. Кровать наполовину заслонялась комодом, и от стола были видны только Митины скрюченные ноги. Он слушал, открывши глаза; с открытыми глазами слова становились слышней и понятнее.
После ухода Скавронова отец гневно шагал по комнате и возмущался:
- Вот суки, а? Из песка веревки вьют, сукины дети. А?
И чем отец больше сердился, тем было ясней, что он согласится на рисковое дело.
Недели через две, ярким июльским утром отец самолично вытер на столе клеенку и велел Мите позвать из кухни маму.
Клаша переступила порог и ахнула.
На столе, выдвинутом к середине комнаты, горела в солнечных лучах широкая лента алого сатина, закиданная белыми кругами размером с райское яблочко. Сатин свисал с обоих краев стола и тянулся по полу чуть не до самых Клашиных ног, освещая розовым сиянием комнату.
- Батюшки! - Клаша прижала щеки ладонями. - Где ты добыл такую красоту? Ромка! Рыжик!
Эта ласковая семейная кличка вспомнилась ей впервые с прошлого года.
- Премия, - ответил отец, небрежно закидывая ногу на ногу. - За ударный труд. Бери ножницы и крои. Хоть сарафан, хоть что… Метраж - четыре восемьдесят.
- Гляди, мам, и картинка приклеена, - заметил Митя. - Тюрьма нарисована. И золотые буквы.
- Где ты тюрьму увидал! - отец нахмурился. - Это не тюрьма, голова - два уха. Это фабрика. Текстильное производство. Не цапай! Замараешь!
- А вон она, пломбочка! Свинцовая!
- Не цапай, тебе говорят.
На шум зашла соседка Лия Акимовна. Сатин, словно теплый костер, озарил и ее лицо и сервизный молочник в ее руках.
- Да. Прелестный сатин, душечка. Жар-птица! - Лия Акимовна печально вздохнула. - В дни моей молодости такой цвет называли турецким.
- Лия Акимовна, у хозяина кофей… - сунулась в комнату босая прислуга Русаковых Нюра. Она увидела сатин, и срочные дела вылетели у нее из головы. - Это откудова? - пристала она к Клаше. - Ой, ослепну! Где дают? Где брала?
- А где "здравствуйте" дают? - благодушно подковырнул ее Роман Гаврилович. - Сразу видать, с лопатного уезда. Во-первых, брала не Клаша, брал я. И не брал, а получил в торжественной обстановке. Премия за ударный труд. А я вручаю своей супруге Клаше тоже в торжественной обстановке в знак семейного примирения и признания своих прошлых ошибок. Пусть шьет сарафан.
- Ладно тебе, Гаврилыч, - отмахнулась Нюра. - Ты у нас шибко грамотный. А только, если из этакой красоты Клаша примется сарафан кроить, ее весь двор на смех поднимет. Это же не отрез, а платки на голову! Видишь, полосы?
- Какие такие полосы?
- Замечательно! - прервал дискуссию красный специалист инженер Русаков. Он появился сердитый, с серебряной ложкой в кулаке. - Кофе стынет, а они базар развели. Лия, подадут сливки или нет?
- У тебя на губе желток, Ваня, - заметила Лия Акимовна.
- Я спрашиваю: сливки подадут или мне самому греть прикажете? - он уставился на материал. - А это что такое?
- А это, Иван Васильевич, премию отвалили. За трудовую и общественную деятельность.
- Поздравляю… - Иван Васильевич сосредоточился и прочел английскую надпись на ярлыке: - Манчестер! Грейтбритн! Сатин-люкс! Поздравляю! Подарок царский. Богатеет профком с наших членских взносов.
- Ну вот! А Нюрке узоры не нравятся… Полосы, мол, белые! Это же надо выдумать!
- Как же, как же, Нюрочка! Разве можно большевику дарить красный материал без узоров? Роман Гаврилович немедленно вывесит его на заборе и напишет: "Да здравствует мировая революция!"
- Да вы поглядите, Иван Васильевич, - не отступалась Нюра. - Это платки.
- Что? Платки? - Иван Васильевич снова сосредоточился. - Действительно. Платки с белым кантом, усеянные белыми яблочками. Четыре изящных дамских платочка!
- Точно. Четыре, - подхватила Нюра, - края подрубишь, и четыре платка. Неужто, Клаша, все себе оставишь? Сменяй один. Я тебе свои туфли с дырочками отдам.
- Куда тебе, - сердился Роман Гаврилович, - у тебя нос туфелькой…
Прошло несколько дней. Роман Гаврилович подошел к Мите, читавшему "Собаку Баскервилей", положил тяжелую руку на его худенькое плечо и предложил:
- Хочешь, сынок, со мной на "завод"? Поглядим, целы ли наши баклажки.
Метя бросил книгу с радостью. Каждый день он ждал этой минуты. И мать осветилась улыбкой - первый раз с Нового года Роман Гаврилович вспомнил свой "завод".
Заводом он называл деревянную сараюшку, притулившуюся в углу двора. Там Роман Гаврилович наладил небольшой верстачок с тисками и иногда ради развлечения чинил и соседям, и всем желающим "за так" замки и ходики. Услыхав стук молотка, дворовые ребята забегали туда помогать - нагревать паяльник, крутить точильное колесо, - а чаще просто мешаться.
Там не только все было цело, но кое-что и прибавилось. На верстаке лежали две новенькие кисти, плоская и круглая, и стояла непочатая банка с краской. А к стенке прислонился мешок, набитый чем-то железным.
- Это краска эмалевая? - спросил Митя и прикусил язык.
- А ты почем знаешь? - обернулся отец. - А, вот тут на банке написано!.. Востроглазый. Теперь слушай. Парень ты взрослый и дело, которое я тебе поручу, должен держать в секрете от всех, даже от мамы.
- Красить? - не утерпел Метя.
Отец пристально посмотрел на него.
- Нет, не красить, - проговорил он медленно. - Сбегай к Таранковым, скажи, чтобы зонтик тащил. Погляжу.
- Так ведь дяденька Таранков помер… Еще на пасху отравился денатуратом. Ты не знал?
- В пасху я много чего не знал, сынок… В пасху я и мамки твоей, по правде сказать, не знал. Да что старое ковырять. Старые болячки пускай себе засыхают. А вот что она у нас с тобой без работы осталась и от людей прячется - за это меня, дурака, за ноги подвесить мало. Ты, Митя, скоро большой вырастешь, не обижай мамку.
- Папа, - внезапно сказал Метя, - а я знаю, зачем ты меня позвал. Ты меня позвал керосинки красить.
- Вот те на! Кто тебе сказал?
- Никто не говорил. Я слышал, как тебя дядя Скавронов учил.
- Чего же ты молчал?
- Язык за зубами держать надо? Вот я и держу… А мама… мама все равно тебя любит.
- То-то и беда, что любит. Пропесочила бы как следует, легче было бы.
- Я попрошу, чтобы она тебя пропесочила.
- Не надо, сынок. Она не сумеет. А поскольку ты в курсе дела, давай подмогай ей в финансовом вопросе. Тут свояк подрядился с кооператором керосинки ему поставлять. По законной цене, без мухляжа и без спекуляции. За керосинки благодарит или товаром или червонцами. Скавронов уже задаток притащил.
- Сатин?
- Догадался. Хочешь помогать кожуха красить, научу. А не хочешь…
- Хочу, хочу, папа! Конечно, хочу!
- Тогда уговор: матери ни гугу. Кабы не мать, ни в жизнь не стал бы мараться с этими керосинками. Смотри, молчи. Ясно?
- Ясно, папа. Дядя Скавронов хорошо придумал.
- Хорошо, да не дюже. Сделаем триста штук, как подрядились, все забудем и заживем, как Русаковы.
Отец достал из мешка жестяной кожух с прорезью для слюдяного окошка. В мешке было пятьдесят таких кожухов. Митя нацелился покрасить их в один вечер, а не тут-то было. Сперва с жести приходилось сдирать ржавые пятна наждачной бумагой, а то и напильником. Потом выравнивать молотком вмятины. Потом начиналась кропотливая шпаклевка. Просохший кожух зачищался шкуркой, и только после всего этого можно было брать в руки кисть.
Работа оказалась пыльная, грязная и, главное, муторная. Старая, стасканная невесть откуда мятая жесть требовала большой сноровки, от неловкого удара шов расходился, после первой шпаклевки отцу пришлось все переделывать; он накладывал замазку и ругался:
- Кровь из носу, а чтобы через пять дней все было покрашено.
Домой Митя вернулся поздно вечером. Мама скорбно глядела на сатин.
При папе она через силу радовалась, а Мити не стеснялась. "Наверное, - думал он, - материал слишком дорогой. Наверное, мама стыдится надевать на себя эту красоту, опасается огорчать окружающих. Она и Нюру учила: "Не хвастай на зависть, а хвастай на радость"".
Стукнула дверь в коридоре. Вернулся папа, возбужденный и немного растерянный.
- Чего еще? - спросила Клаша.
- Сейчас увидишь. Еще премию выдали. Гляди, Митька, какая игрушка.
Он выложил на стол вороненый наган и высыпал горсть тупоносых патронов.
- А вот и приклад. Теперь никакая Магдалина Аркадьевна не страшна! Э-э нет, Митя! Руками не хватать! Заряжено!
- Куда еще тебя? - Клаша насторожилась.
- В заградительный отряд. Командировка. Начальник заградительного отряда.
Клаша грузно села.
- Да ты не переживай. Дней на пять от силы. Не один я еду. Кулаков ловить. Чтобы хлеб не увозили. Вот он, мандат, если не веришь.
- Можно, папа, и я с тобой? - спросил Митя.
- А у тебя наган есть?
- У меня пугач.
- Тогда дома сиди. Мамку пугай… Клаша, собери чего-нибудь пожевать на первое время. К шести утра.
Роман Гаврилович не приехал ни через пять дней, ни через десять. И Митя храбро принялся красить кожуха в одиночку. Вскоре он перешел на упрощенную технологию: сперва прекратил выправлять неровности, затем отменил очистку ржавчины (она и так отваливалась), потом сэкономил время на шпаклевке, и после пятнадцатого кожуха ему показалась достаточной одна-единственная операция - окраска. Увеличив производительность труда примерно на триста процентов, Митя закончил окраску с такой быстротой, что проницательная мама ничего не заметила. Спросила только: "Что это от тебя скипидаром воняет?" - и побежала в кухню, так что ответа придумывать не пришлось.
И все-таки Митя с возрастающим нетерпением ждал отца. Каждую минуту мама могла обнаружить секретный товар.
Беда пришла с другой стороны.
Однажды вечером, когда Митя решал задачку, в комнату вошел невысокий молодой человек в пижонской кепке и, глядя в ноги, спросил мастера Романа Гавриловича. Митя вздрогнул. Мама объяснила, что Роман Гаврилович находится на оперативном задании и, когда прибудет, неизвестно. Молодой человек топтался, не уходил. На свинцово-бледном лице его, особенно под носом, темнели следы металлической пыли. Он был робок, говорил тихо.
- А вы чей будете? - спросила Клаша.
На бледном носу его выступил пот. Вдруг задумался, пошарил по карманам и вытащил грязное удостоверение личности.
- Я Черепанов. Мне товар велели забрать. Черепанов я. Саша. Меня Роман Гаврилович знает.
Клаша удостоверение не взяла. Очень оно было замызганное.
- Какой товар? - спросила она.
Черепанов снова ударился в размышления и на повторный вопрос ответил тихо-тихо:
- Не знаю. Скавронов велел забрать.
Все трое встревожились. Саша оттого, что открыл недозволенную карту. Клаша оттого, что не понимала, какой товар, а Митя, наоборот, оттого, что о товаре ему слишком много было известно.
- Проходите, Саша, не стесняйтесь… Митя, убери тетради… Саша, садитесь с нами чаевничать.