- Да, тысяч пудов?
- Не запомнил, - буркнул Игорь.
- Очень плохо, Бандуреев, - сказала Меридиана, и нос ее побелел. - Мало того что вы пропустили две недели, вы и сейчас слушали меня невнимательно, у вас был отсутствующий взгляд. Никакие наши сторонние дела не должны отражаться на учебе, учтите это! Я ставлю вам "два".
Игорь сел. По классу пронесся шепоток удивления. Игорь и сам не помнил, чтобы Меридиана хоть раз поставила ему двойку. И это в первый день после двухнедельного пропуска! Да еще перед самым звонком! "Ничего, встряхнула она меня!" - мелькнула мысль,
- Ответит на тот же вопрос Лукина...
- Я тоже прослушала, - ответила рядом Люба. - Думала про другое и как-то не запомнила про пуды...
- И вам двойка, Лукина, - сказала Меридиана, повернулась и пошла к столу, чтобы поставить им в журнал по двойке.
Игорь сник, но тут же ощутил легкое прикосновение пальцев Любы. А и в самом деле, чего расстроился? Вся четверть впереди. Можно десять раз исправить эту двойку.
- Сегодня среда, - произнесла она, словно прошелестел тот весенний ветер во время ледохода, - между прочим.
Игорь придвинул колено к ноге Любы, и она не отодвинулась.
И так они просидели с ней до конца уроков. А когда разнесся по коридорам последний звонок, вместе вышли из класса. В правой руке Игорь держал тяжелую сумку.
- По окраине пойдем? - спросила Люба.
- Нет, как ходили, - ответил он.
Люба кивнула и двинулась в ближний проход на улицу Мира. Она зорко оглядывалась по сторонам, считая, что ей опять придется защищать друга в случае Митькиного нападения. Она не знала, что Игорь нес в сумке кирпич и теперь никого не боялся.
- Ты чуешь, сегодня черемухой пахнет, - проговорил Игорь, чтобы отвлечь Любу. - Будто весной.
- Это духи. - Люба распахнула пальто. - Понюхай!
Игорь зарыл лицо в ее черный фартук. Ткнулся носом в тугую грудь. У него зарябило в глазах, будто от Митькиного удара.
- Здорово, - пробормотал он, не шевелясь. - Как в кусте черемухи.
- Это мне Матвей Андреевич подарил, - объяснила Люба. - Я его очень люблю. Был он золотой и остается.
- А меня? - выговорил Игорь.
- Тебя? - Люба отступила к забору, туфли ее утонули в ворохе листьев. - Когда доживем до следующего воскресенья.
- Уже половина недели, - Игорь пошел на нее. - И я ведь слово держу, несмотря что трудно иногда.
Люба сжалась, точно решила выскользнуть и бежать. Но Игорь придержал ее у забора. Люба завертела головой, тогда он поймал своим ртом ее губы. Оба они онемели и опустились на листья, сметенные ветром к забору.
- Что это? - спросила Люба, пощупав свои губы.
- Люблю тебя, - ответил Игорь.
Она вскочила и бросилась к просвету на том конце выезда. Игорь последовал за ней. Любины каблучки перестали щелкать по доскам; она остановилась, будто до нее наконец дошло, в чем признался Игорь. Он догнал ее и взял под руку.
- Пойдем тогда по переулкам, - прошептала Люба.
Игорь кивнул, и они свернули в первый проулок. Пошли, спотыкаясь, потому что не спускали друг с друга глаз. Лишь перед крыльцом лукинского дома они опомнились. Люба нехотя поднялась на ступеньки, но тут же наклонилась к нему с крыльца и поцеловала в губы. Остро и горячо. И убежала в дом, оставив после себя запах весны. Игорь вдруг ощутил тяжесть в руке. Перевернул сумку - кирпич глухо ударил в землю. Он отбросил его носком подальше от крыльца и понесся с горы, как на быстрых лыжах.
Остановился передохнуть возле двери их теперешнего жилья. И здесь услышал громыхающий, как лист железа, голос Куликова. Прошмыгнул в кухню и уселся за стол. Но его мать и Куликов были так заняты разговором, что не обратили на него внимания.
- Неужели ей счастья не хочется? - спросил Куликов.
- Я ей то же самое говорила, - ответила мать, виновато мигая.
- Еще пяток лет, и на нее никто не посмотрит! - сказал Куликов. - Даже Ваня-огородник.
- Однако чует, счастье из жалости достается, - объяснила мать.
- Да не все ли равно ей! - воскликнул Куликов. - Диана образованная женщина, а рада была бы выскочить за меня под любым предлогом!
- А Феня деликатная, - сказала мать.
- И останется навек в девках со своей деликатностью! - заявил Куликов, и пол задрожал под его ногами. - Не понимает она доброты, что ли?
- Говорит, дождусь Василия, тогда и выйду замуж, по-хорошему, без подвоха...
- Да какой же подвох она видит в моем предложении?
- Есть у нее подозрение - не по чистому сердцу ты повернул вдруг к ней.
- Из-за чего же?
- Из-за того, будто думаешь, братка ей приметы золотой жилы оставил...
- Какая чепуха!
- Я тоже ей - про чистые твои намерения, а она - свое!
- Выходит, брат ей оставил планчик?!
- Не оставил, говорит, ничего, только все же боится: не от чистого сердца ты ее сватаешь, Матвей, соблазнить из-за той жилы хочешь.
- Да что она, не понимает - ей руку протягивают по-землячески, по-доброму! Это же дело принципа! Соединить вроде несоединимое! Доказать всем нашу отзывчивость и добрость! Снять все грузы, которые тормозят общее дело! Почему - нет?! С ума она сошла, что ли?
- И то мне показалось - глаза у нее глядят ненормально, немигучие стали, как улово. И проговаривается она, нелепость несет... Будто братка ее в хрустальном зимовье поселился: видение такое ей было...
- В хрустальном?.. Странное видение... Может, и в руку... Я бы помог ей разобраться и в видениях! Что она, дурочка, боится? Если что и откроет, так не врагу же! На общую пользу! Поговори с ней еще раз, Ксения! Постарайся убедить по-женски, по-сердечному, как умеешь... Объясни, что ради нее я Диану оставил! И возврата нет - Диана гордая женщина!
Игорь подумал, что ему эти разговоры совсем ни к чему, и кашлянул.
- Игорешка! - воскликнул Куликов. - Вот как в жизни получается... Ты к человеку со всей душой, а он соображает по своим жалким меркам!
- А я двойку схватил у Дианы Степановны, - пожаловался Игорь.
- Как же это так? - нахмурился Куликов. - По географии - и двойку!
- Впереди много времени, - сказал Игорь, махнув рукой, - любую двойку десять раз еще исправлю...
- Нет, мой дружок, - перебил его Куликов. - Двойка есть двойка. И теперь всю жизнь она волочиться за тобой будет, как за нами с отцом тянутся наши двойки... Ничто бесследно не исчезает, Игорек. И когда-нибудь, если станешь ты геологом, эта-то двойка и помешает тебе сделать последний шаг к открытию.
- Слушай умных людей и мотай на ус! - заликовала мать.
Но Игорь и сам был поражен словами Куликова. Острые желваки выпрыгивали у того на щеках в этот момент, будто Матвей Андреевич сам нахватал в свое время каких-то особенных двоек, и теперь они мешали ему в жизни.
- Я хочу стать геологом, - проговорил Игорь.
- Тогда думай уже сейчас, как получше закончить школу, - посоветовал Куликов, - чтобы не провалиться при поступлении на геофак.
- Буду стараться, - сказал Игорь.
- Ну, а я пошел по своим делам. - Куликов примял фуражкой редеющие кудри и пошел озабоченно, как в поисковый маршрут.
Игорь тут же подхватил свою сумку и уселся за стол готовить уроки.
- Поешь сначала, - предложила мать и загремела посудой.
Но Игорь не стал терять времени на ожидание ужина. Пока мать подогревала суп, он раскрыл "Химию" и углубился в формулы, которые надо было выучить к завтрашнему дню. Мать сразу притихла. Она без стука ставила перед ним хлеб, перец, соль, подала ложку...
И вдруг в сенях снова застучали сапоги. Игорь подумал, что это пришел кто-то из соседей за лопатой или граблями. Но вошедший кашлянул по-отцовски, и тогда Игорь рванулся из-за стола.
Отец был в своей синей горняцкой шинели, только мятой и поблекшей. Лицо его усохло за эти две с половиной недели. Глаза отступили внутрь, а нос изострился.
- Папа! - Игорь отбросил учебник, ринулся к отцу. - Ваську нашли?! - И остановился посреди комнаты. Шаг - и хлынут слезы. Прикусил губу. Встречать отца в таком бараке! За одним столом теперь они и едят, и уроки он готовит тут же. Они-то с матерью привыкли. Даже подружились с соседями. И он уже не раз бегал к соседям то за лопатой, то за поленом дров, то за щепоткой чаю. Но понравится ли отцу здесь? Как он отнесется к таким соседям? Штукатур Гусаков с крикливой женой, одинокий фотограф Гриша, солдатская вдова Фрося и обезножевший по причине "ревматизмы" охотник дед Яровец с собакой.
- Пап, - вымолвил Игорь, - это пока... Мы вернемся на гору...
- Вернемся, сынок.
Мать наконец кинулась к отцу, впилась пальцами в его плечи и не то заплакала, не то засмеялась. Отец пригладил ее волосы и сказал:
- Снег в тайге выпал... Ваську мы не нашли...
Он двигал челюстями, размалывая слова, как прежде. Вместе с этим в голосе появилось что-то шамкающее. И волосы отца уже не вихрились, как рыжее пламя, а лежали на голове, словно осенняя трава, прибитая градом.
- Сам себе гибель, однако, нашел, - сказала мать, целуя отца в щетину. - Мы не в ответе за него...
- Нет, мать, не так просто от этого отделаться, - возразил отец.- Понижают меня в должности до начальника базы...
- Да бог с ними, Петя! - воскликнула мать.- Приличная должность, оклад ненамного меньше!
- Нет, Ксеня! - Отец грузно осел на лавку. - Мне гордость не позволяет согласиться с Силищевым.
- Что ж ты с этой гордостью в грузчики пойдешь? - спросила мать.
- Была бы шея - ярмо найдется, - ответил отец. - Только в управление я больше не ходок!
- Не спеши, Петя! - стала уговаривать она отца. - Еще все возвернется... Матвей-то тебя, однако, не бросит?!
- Матвей Андреевич, он за тебя, пап, - сказал Игорь тихо. - Навещал, сочувствовал...
- Сочувствовал! - хмыкнул отец. - Как бог черепахе.
- Опомнись, Петя!- вскрикнула мать. - Зачем на друга возводишь поклеп?
- Знаю, наверно, что возвожу, - проворчал отец.
- Но ты же к нему так привязан был, пап! - взмолился Игорь. - Вы же такие были друзья!
- Два друга, - мрачно сказал отец, - ветер да вьюга...
- Ты же сам рассказывал, как он тебя выручил... - напомнил Игорь.
- Выручил бы, - перемалывал челюстями отец, - кабы отряд не подошел...
- А иначе как же он мог? - вырвалось у Игоря.
- Мог не давать стрекача, когда меня потащили мужики к яме, - повысил голос отец. - А из нагана их, из нагана!..
- Чего же, действительно, не отогнал? - спросил Игорь.
- Расфилософствовался, - отец сплюнул. - Выкрутился, а я виноват остался, как теперь!
- Выходит, бросил тебя, а ты простил ему? - спросил Игорь в раздумье. - И ты еще вызвал его сюда? Что-то не вяжется...
- Ты сам не вяжись к отцу! - вдруг всполошилась мать. - Чего пристал? Да момент нашел! Не понимаешь, какие кошки скребутся на сердце!
Игорь уперся пальцем в клеенку, собирая в кучу хлебные крошки. У него подрагивало что-то в груди - хотелось заплакать. От обиды за отца. Что он так быстро сник и начал обвинять лучшего друга Куликова. Отец оказался со слабинкой. Споткнулся и стал на других отыгрываться.
- Злобства не стоило б проявлять тебе, Петя, - сказала мать, выставляя перед отцом закуску, - со злобством-то разве поднимешься до прежнего места?
- Поднимусь! - загудел отец. - У Петра Бандуреева еще есть си-илы. - Он раскинул руки, словно крылья. - Да какой сынок подрастает!
Отец налил стакан водки, осушил его, не закусывая, налил еще и опять выпил.
Игорь смотрел, как опустошается бутылка, слушал сбивчивый голос отца, ощущал винный запах, и его подмывало остановить этот пир. Не то говорил отец. Надо учиться действовать с умом, как Лукин. Не очернять Куликова надо, а крепче держаться за него. Чтобы по научной методике искать золото и найти месторождение! И тогда все напрочь забудут о выстрелах на Шамане. Останется только несчастный случай с Васькой, который, может, сам себя погубил.
Но не стоило омрачать день радости отцу. "Пусть говорит сегодня, что хочет, - решил Игорь. - А потом жизнь сама заставит его изменить свои взгляды".
Он подвинул к себе миску с супом и стал неспешно есть, как подобает мудрому мужчине.
Папиросы были выкурены, и тогда хозяин тихонько налил в рюмки коньяку. Люся услышала побулькиванье и перестала читать.
- Морозит, - пробормотала она.
- А ты пригубь, - посоветовал Слон.
Женя вложил рюмочку в ее нервные пальцы. Хозяйка прихлебнула коньяк, поморщилась и сказала извиняющимся голосом:
- Может, я излишне подробно все детство пересказываю, парни. Но хочется, чтобы вы тоже взяли разбег... Тогда я взахлеб писала, перечитывала - сама ревела и теперь переживаю... Надо, чтоб и вы прониклись...
- Если бы раньше мы это знали, - вздохнул Женя, - самого бы оберегли!
- Да, тогда было б легче, чем теперь, - страдал Слон.
- Но и теперь мы с себя не снимем ответственности, - заметил Борис Петрович. - Как в маршруте, свалился человек - груз на всех поровну!
- А если в таком случае все остановятся, разберутся, в чем дело, и поставят на ноги человека? - спросил учитель.
Борис Петрович спокойно ответил:
- У нас если падают, то по серьезу.
- От занозы никто не остановится! - поддакнул Слон.
- Упал - вызывай вертолет! - добавил и Женя.
- Ну, давайте тогда слушать дальше, - предложил Гарька, - выводы потом будем делать: вертолет вызывать, носилки делать или на плечо брать...
Слон пытался еще басить, но Люся послушалась Гарьку и зашуршала листочками. И все завороженно уставились на эти записки, точно происходил всамделишный суд и присутствующие должны были вынести приговор по признаниям Игоря.
- Так закончилось золотое детство Игоря и его отрочество, - продолжала Люся с легкой грустной усмешкой при слове "золотое", - и началась студенческая пора.
12
Игорь улетал в Иркутск, не дождавшись осени, в знойный последний день июля. Как медалист, он мог бы приехать к началу занятий. Но из-за Любы приходилось лететь раньше времени: надо было помочь ей сдать экзамены.
Любу провожал Лукин. Возле Игоря суетилась мать. Соседи заметили друг друга, и Лукин поклонился. Мать сразу же разулыбалась, вынула платок и приложила его к завлажневшим глазам.
- Ну что ты, мама, как бедный родственник, - сказал ей Игорь, хмурясь. - Хочешь, подойдем к ним? Поздороваемся как следует. Уж вам бы пора объясниться...
- Да что ты, сынок, - ответила мать, испуганно оглядываясь на двери аэровокзала, - отец наш вот-вот подойдет, увидит - будет шуму, однако.
- Пойдем, пойдем. - Игорь взял ее под руку и повел, лавируя между пассажирами, скамейками и грудами чемоданов. - Отцу тоже пора кое-что передумывать.
Лукин глядел на них, как всегда, открыто своими золотистыми глазами.
А Любины щеки вспыхнули, будто ладошка над щелью в темном чулане.
До Лукиных оставалось пройти не больше пяти метров. Игорь шел скованной походкой. И никак не мог взглянуть прямо, в самые глаза Лукина. Все будто искал какого-то изъяна в его строгом черном костюме, пятнышка на белой рубашке или спустившегося узла на галстуке в горизонтальную полоску. Но взгляду не за что было зацепиться, чтобы ощутить уверенность. А пора было посмотреть Лукину в глаза, чтобы сказать ему своим взглядом: "До каких пор вы, Дмитрий Гурович, будете помнить прошлое? Когда вы забудете ту историю на Шамане? Во имя будущего! Мне и самому за отца стыдно! Но он же исправляется... Работает в поте лица на простой работе!"
Игорь сосредоточился и стал вместе с мерной поступью поднимать красноречивый взгляд к суровому лицу Лукина. И в этот миг хлопнула дверь вокзала, раздался хмельной голос отца:
- Вот он! Глядите! Сокол мой!
- Хорош богатырь, - загалдели двое отцовских дружков, одетых, несмотря на жару, в потертый кожан и габардиновый плащ. - Добрая смена!
Карманы у отца и у дружков оттопыривались.
- Обмыть надо проводы, как водится!
Лицо матери почернело, рот свело, как от кислой ягоды. Она бросилась к двери и загородила дорогу отцу. Тот начал что-то выговаривать ей.
- Граждане пассажиры, - зашипел громкоговоритель, - объявляется посадка на рейс...
Толпа зашумела. Люди похватали чемоданы и ринулись на зеленое поле аэродрома. Лукин взял Любу под локоть и, прихрамывая, повел дочь к выходу на посадку. Игорь бестолково пошел вслед за ними. За его спиной раздалось частое дыхание матери.
- Ну, надо же, - сказала она и засеменила рядом. - Однако принесла его нелегкая... Да еще с этими друзьями!
Игорь оглянулся. Отец тоже догонял его, на ходу вынимая из кармана своих галифе бутылку шампанского. У него было красное от натуги лицо. Дружки вытягивали из своих карманов стакан и маслянистый пакет.
- Не торопись, сынок, без нас не улетит! - сострил отец под смех дружков.
Игорь остановился и подождал всех.
- Давай я, - предложил он и рванул бутылку из отцовского кармана. На пол посыпались мелкие монетки, крошки хлеба и табака. Мать бросилась подбирать монеты, а отец сорвал фольгу с горлышка и раскрутил проволоку на бутылке.
Хлопок разнесся по всему вокзалу. Даже бегущие на посадку люди повернулись в сторону отца. А тот, гордо улыбаясь, подставил стакан под шампанское и подал его Игорю.
- Давай, сын, выпьем, чтоб училось тебе легко!
- Я не пью, - замотал головой Игорь.
- Да выпей с отцом, сынка, - попросила мать, поднимая на него глаза, полные мольбы.
Игорь категорически покрутил головой и взялся за чемодан.
- Пусть здоровье бережет, - поддержал его один из спутников отца.
- Пить начать никогда не поздно, - поддакнул другой.
- А он у меня вообще не будет спиртного в рот брать, - начал доказывать отец. - Я из него сделаю человека...
- Абсолютно так, - рявкнул один дружок.
- Совершенно верно, - добавил другой.
Игорь тронул мать за рукав ее старенькой кофты, и они пошли на посадку.
- Ты отца на людях-то не позорь, - сказала мать.
- Я не хочу во всем походить на отца, - ответил Игорь.
Мать охнула и отстала.
Металлический трап загудел под каблуками Игоря. Сверху увидел он, как много обелилось волос на голове матери, как глубоко запали щеки и выпятились скулы. Теперь мать казалась куда больше якуткой, чем русской. А раньше было наоборот. И отец раньше больше слушался ее. В таких вот шебутных случаях она останавливала его немигучими глазами, да так, что отец осекался на ходу. Мать как бы напоминала ему о той минуте, когда он в отчаянном порыве спускал последние пузыри воздуха под водой и опутывался сильнее мокрой бечевкой. И еще недавно отца леденил этот взгляд матери. Но после шаманской истории отец стал выходить из повиновения. Ему как бы наплевать на то, что мать когда-то спасла его в устье Шаманки. А больше у матери ничего не было такого, чем бы она могла остановить разошедшегося отца: ни красноречия, ни образованности, ни сильного характера, ни влиятельной родни. Сын и тот улетал от нее теперь. И матери оставалось только молить судьбу послать другой случай, похожий на тот, в тридцать третьем, когда бы она вновь проявила свою таежную выучку и приковала к себе отца. Но разве такое повторится?