Кости его тела выпирали наружу все больше и больше с каждым днем, но он был еще силен и бодр и кашлял гораздо реже, чем весной. Наверно, летний сухой воздух и безделье все-таки помогли его здоровью. Алекс запрокинул голову, сделал последний глоток из бутылки и швырнул ее в кусты. Тонкие губы его, поросшие грязной щетиной, раздвинулись в усмешке. Как он здорово удрал от них тогда ночью. Они два дня после этого искали его в лесу и в болоте. Ничего. Темные ели еще живут, чорт подери. Вы думаете, они сгнили и свалились? Нет, они стоят и смеются над вами. Их не вырвешь голыми руками и не перегрызешь зубами. Они еще покажут себя. Алекс посмотрел на свои большие ладони. Вот эти руки могут свернуть еще не одну глупую башку и могут пришибить кого угодно.
Целый месяц прошел с тех пор, как он бежал сломя голову по темному лесу от костра.
За этот месяц он почти не вылезал из своего убежища. Люди стали слишком старательно его разыскивать. Нельзя было высунуть нос из лесу, чтобы не наткнуться на какой-нибудь дозор.
Но пожары не прекратились оттого, что он сидел безвыходно в шалаше среди трясин. В одну из темных ночей далеко за эстонскими хуторами и русской деревней опять взвилось к небу огненное зарево. Там горели одновременно мельница и маслобойня, стоявшие на маленькой речушке, которая катила свои воды через лес в большую сплавную реку. Это была как раз та самая мельница и та маслобойня, которые мельник передал в пользу советской власти.
Алекс злорадно усмехнулся, глядя на зарево. Он понял, в чем дело. Лучше пусть никому не достанется, чем врагу. Мельник и его сын действовали здорово. Молодцы. Темные ели еще были живы, чорт бы вас подрал!
Только ему было досадно, что не сам он сжег эту мельницу и что вообще он очень мало успел еще им насолить. Он сидит сиднем в болоте и боится высунуть к ним нос. И в конце концов он может сдохнуть здесь, так и не отомстив главным виновникам своей беды. Эльмар Уйт останется жить и радоваться. А ведь это он добивался больше всех, чтобы братья Карьямаа были раскулачены. Это он загнал Алекса в болото. И, кроме того, он украл его невесту. А разве она не вышла бы за него, за Алекса? Вышла бы. Она так участливо спросила его тогда: "Ты хворал, Александер?"
Весь этот месяц после встречи с лесорубами у костра Алекс питался лишь хлебом и картошкой. Мельник не прислал ему ни капли водки и ни крошки мяса. Он заявил через сына, что все деньги Алекса кончились и он не может кормить его даром без конца.
Но предыдущей ночью мельник сам явился к Алексу, притащил сразу несколько литров вина и множество разной снеди.
Алекс не знал, что незадолго перед этим к мельнику явился втихомолку Яков Карьямаа, который провел у него добрую половину ночи. Мельник предложил Якову как-нибудь спасти Алекса, пока он не попался, но Яков только безнадежно махнул рукой и принял такой скорбный вид, который ясно говорил, что он уже примирился с гибелью сына. Потом он придвинулся к мельнику поближе, передал ему пачку денег и долго шептался с ним о чем-то, после чего снова исчез.
И вот предыдущей ночью мельник притащился к Алексу с вином и закуской.
Алекс молча выглянул из шалаша и даже не поздоровался с ним.
Мельник суетливо начал опустошать в темноте свою котомку, выкладывая продукты перед шалашом.
- А вот и я хоть разочек, да навестил тебя, - зашептал он. - Насилу добрался. Чуть не утоп возле средней грязи... Доски-то подгнили малость. Надо будет прислать новые... - он потянул носом воздух. - Воняет у тебя здесь... гляди - собаки учуют.
Он силился разглядеть в темноте лицо Алекса.
Алекс молчал.
- Ну как здоровьишко-то? - спросил мельник.
Алекс высунул из шалаша свои длинные ноги и уселся перед мельником, сложив руки между колен.
- А ты надеялся, что я сдохну, если ты меня покормишь месяц одним черным хлебом? - спросил он.
- Тише, тише! - замахал руками мельник. - Что ты, Лексан Яковлич! Вот как перед богом скажу - самим жрать нечего было. Сами насилу до обмолота дотянули...
Он торопливо схватил бутылку с водкой и начал ее раскупоривать большим ножом.
- А зачем мельницу сожгли без меня? - спросил Алекс. - Под мою марку задумали работать? - В голосе Алекса сквозила угроза.
Мельник ничего не ответил. Он налил водку в стакан и протянул Алексу.
Алекс не сразу взял стакан. Он посидел некоторое время, не меняя позы. Но глаза его блеснули в темноте от жадности. Он слишком долго постился.
Он взял стакан из рук мельника, выпил залпом и начал закусывать огурцом.
- Не смейте жечь без меня, - сказал он, - а то убью...
- Тише, тише... - прошептал мельник. Он налил второй стакан. После второго стакана Алекс размяк и вяло прислонился спиной к шалашу.
Мельник поиграл ножом, покосился на Алекса, вздохнул и сказал:
- Вот, Лексан Яковлич, дело-то какое. Доберутся до тебя скоро. Эльмар опять облаву надумал сделать. Говорит, кроме как в лесу или в болоте, ему негде быть. Раздавить, говорит, надо гадину. Убить на месте без всякой жалости.
- Это Эльмар так сказал? - спросил Алекс.
- Эльмар. Бешеную, говорит, собаку нужно убивать. Кто убьет - доброе дело сделает.
- Ах, вот как...
- Да-а. Сбились они с ног совсем. Днем работают, а ночью дежурят кто где. Лен вот вытеребили, весь до самого ручья от нашей дороги, а увезти некогда. Так в бабках и оставили. Теперь у бабок тоже дежурят. Да-а. Вот какое дело-то. Завтра ночью Эльмара очередь...
- Эльмара? Завтра? - спросил Алекс.
- Да...
- Ты хорошо знаешь?
- Ну, как не знать.
Алекс налил еще полстакана водки и выпил залпом.
- Ножик-то оставь, - сказал он, - а то хлеб нарезать нечем...
- Возьми, возьми. Ну, мне пора…
Мельник подобрал свою котомку и скрылся в темноте, ухмыляясь в белую бороду.
Алекс с нетерпением ждал у шалаша заката солнца, ощупывая свое костлявое тело и наливаясь злобой и вином.
Его хотят убить, как бешеную собаку. Ладно. Погодите. Увидим, кто кого убьет. Отплачу я вам за все: и за отца, и за Нанни Пютсип, и за бешеную собаку.
Он шевелил челюстями, закрывая глаза, и откидывался назад так, что хрустели гнилые ветки шалаша. Злоба распирала его грудь, и он снова открывал глаза и с нетерпением поглядывал на небосклон поверх желтеющей листвы кустарников, следя за солнцем.
Он не начинал новой бутылки, боясь опьянеть совсем. Силы понадобятся ему ночью.
Когда солнце зашло за деревья и кустарники и небо окрасилось в розовый цвет, Алекс встал, пошатываясь на длинных ногах, словно темная ель под напором ветра.
Он постоял некоторое время на месте, сжимая руками голову, потом пощупал нож во внутреннем кармане и медленно пошел прочь от шалаша.
За первой линией кустов его ноги в дырявых сапогах сразу же погрузились в жидкую черную грязь. Но это ничуть не смутило его, и он уверенно двинулся дальше, нащупывая под ногами погруженные в грязь доски.
Добравшись до зыбких кочек, поросших кустарником, за которыми чернела вода, он постоял немного, прислушиваясь, затем не спеша нагнулся, вытащил забитую около корней в жидкую грязь доску и, перекинув ее через черную воду, медленно перешел трясину.
Ухватившись за кусты, он постоял неподвижно некоторое время, затем убрал доску и приблизился к следующей трясине, где проделал то же самое.
Он очень медленно продвигался вперед, боясь потерять равновесие в самых опасных местах. Временами он делал крюк, ступая с кочки на кочку, погружался в жидкое месиво почти до колен, присаживался среди кустов, зорко вглядываясь в окружающее. Потом опять шел дальше.
Движения его были гибки и бесшумны, несмотря на то, что он был пьян и слаб. Волчья жизнь в лесу приучила его к осторожности.
Заря уже погасла, когда он выбрался к опушке леса. В сапогах его хлюпала жидкая грязь. Он сел на землю в тени кустов, не спеша разулся, выжал из портянок грязную воду и снова обулся.
Потом встал, срезал ножом толстый березовый сук и приготовил из него увесистую палку.
Уже совсем стемнело, когда он вышел из лесу на свою бывшую землю, вспаханную чужими людьми под зябь. Он пригнулся слегка и направился в сторону ручья, за которым начинались льняные поля, уставленные бабками и скирдами.
Перешагнув ручей, он лег на землю и пополз медленно в сторону бабок, останавливаясь временами и прислушиваясь к малейшему шороху.
Ему в эту ночь пришлось очень долго ползать среди льняных снопов и много раз останавливаться и лежать, уткнувшись лицом в землю и затаив дыхание, прежде чем он добрался наконец до Эльмара Уйта. Мельник был прав, сказав, что люди измотались и выбились из сил. Эльмар тоже весь как-то согнулся, прислонившись спиной к бабке, - должно быть, задремал, охваченный усталостью.
Алексу была видна часть его головы и дуло ружья, торчавшее кверху.
Алекс медленно поднялся на ноги и взвесил палку в руке. Нужно было действовать очень осторожно и в то же время быстро и четко. С Эльмаром нельзя шутить, и бить его нужно без промаха, если сам хочешь остаться в живых. Алекс был пьян. Он ясно почувствовал это, когда встал на свои длинные ноги. Его пошатывало, и он никак не мог соразмерить, достанет он палкой через груду снопов до головы Эльмара или нет. Он смутно сознавал, что слишком много выпил, и злился на себя за это. Но возвращаться назад ни с чем тоже не хотел, ибо всегда выполнял то, что задумал.
Он упрямо шагнул вперед, сжал палку в обеих руках, замахнулся ею, нацеливаясь в ненавистную голову Эльмара, и ударил так сильно, что сам потерял равновесие и свалился на снопы. Но он услышал, как Эльмар застонал и упал на землю вместе с ружьем, и это наполнило его злобной радостью.
Удар был хороший, хотя снопы немного помешали, но все равно, удар был настолько сильный, что едва ли голова Эльмара осталась цела. А если осталась, то тем хуже для него...
Алекс быстро вскочил на ноги и, нащупывая в кармане нож, бросился за копну. Пьяные ноги отнесли его куда-то в сторону, но он быстро качнулся обратно, чтобы без всякого сожаления прикончить того, кто обокрал его и выбросил из жизни вместе с отцом. Алекс опустился перед Эльмаром на колени, чтобы не промахнуться. Но он так и не поднял ножа над телом Эльмара и застыл возле него с расширенными глазами и разинутым ртом. Чорт возьми! Это был не Эльмар. Это был совсем не Эльмар. Это валялась какая-то женщина... Он убил женщину вместо Эльмара, - вот дурак слепой.
Алекс приблизил свое лицо к лицу женщины и выронил нож... Что-то холодное пробежало по его спине и шевельнуло волосы на затылке. Он узнал эту женщину. Он хорошо помнил ее голые, полные ноги, золотисто-розовые от близости яркого платья и солнца. И он помнил еще, как участливо она взглянула на него однажды и спросила: "Ты хворал, Александер?"
- Нанни! - сказал он шопотом. - Нанни! - Он схватил ее за плечи и слегка потряс.
- Нанни!..
Но она не двигалась.
Он тронул дрожащей рукой ее голову и сразу же отдернул руку. Зимняя шапка Эльмара свалилась с ее головы, и пальцы Алекса ткнулись во что-то теплое и липкое.
- Нанни, - сказал он еще раз и провел рукой по своим глазам. Потом он оглянулся вокруг и хрипло рассмеялся среди темноты. Нет, это здорово получилось. Ха-ха! Вот он как пошутил. Да. Ну ладно. Хватит Нанни. Вставай. Нельзя же так... Встань на ноги, и мы опять с тобой поговорим, как тогда...
Но она не вставала.
Тогда он взял ее подмышки трясущимися руками и стал поднимать, стараясь не видеть, как свешивается набок голова с длинными слипшимися волосами.
Он с большими усилиями поставил ее на ноги, прислонив к снопам льна, но едва отпустил, как колени ее подогнулись, и она сползла на землю. При этом платье ее задралось и обнажились ноги в длинных чулках, полные, красивые ноги, которые он так хорошо помнил.
Он снова кое-как поднял ее и приставил к снопам, придерживая за колени своей длинной рукой. Он не мог видеть ее лежащей. Она не должна была лежать! Зачем ей лежать на земле и не двигаться? Ведь это же была Нанни...
И вот она опять стояла перед ним как живая, только голова слегка свешивалась набок и покачивалась, словно кивала кому-то укоризненно.
- Что? - спросил Алекс. - Ты что-то сказала, Нанни? Нет?
Он сидел на корточках и придерживал ее рукой за колени, избегая смотреть ей в лицо. Она не отвечала, сотрясаемая его дрожащей рукой, и только укоризненно покачивала свесившейся набок головой.
Но он сделал вид, что внимательно выслушал ее, и несколько раз утвердительно кивнул головой.
- Да... - сказал он. - Правильно. Ты угадала, Нанни. Я хворал... Я сильно хворал, Нанни... да.
Она не отвечала.
- Я все время хворал, - повторил он. - Я совсем больной, Нанни.
И он опять сокрушенно качнул головой.
Но она не отвечала.
Тогда он боязливо поднял глаза и покосился на ее лицо.
Она склонила безжизненную голову с мокрыми черными волосами и слегка покачивала ею при каждом движении его руки.
Вдруг что-то теплое капнуло на его пальцы. Он отдернул руку и отскочил назад.
Нанни опять сразу же сползла на землю, и опять ноги ее обнажились выше колен.
Но он уже не думал об ее обнаженных ногах. Он стоял перед ней, растопырив пальцы рук, и смотрел по сторонам расширенными глазами.
- Ххы! Ххы! - выдавил он из себя глухим, хриплым голосом и побрел в темноту, пошатываясь на длинных ногах.
Он уже не видел, как Нанни слабо шевельнулась на земле, попыталась приподняться, но не смогла и приникла головой к снопам льна, застонав от боли.
Он шел в глубину ночи, не разбирая дороги.
В эту ночь он так и не дошел до своего болота. В эту ночь он колесил по чужим полям и по чужому лесу.
Это была холодная ночь.
В начале осени ночи всегда уже довольно длинны и холодны. Трудно человеку, плохо одетому, провести такую ночь в большом и глухом лесу, особенно, если на совести его черно от злых дел.
Он слепо тычется протянутыми вперед закоченевшими руками в стволы и ветки деревьев и зябко передергивает костлявыми плечами, вдыхая гнилыми легкими холодный туман и сладковатые запахи, выползающие из болота.
Невозможно человеку жить в болоте. Нет в болоте твердой почвы под ногами, не на чем стоять. Даже не всякое дерево вырастает в болоте. Растет иногда сосна. Но уже в раннем возрасте начинает вдруг она чахнуть и терять свою пышную хвою, и вот уже стоит она мертвым скелетом с подгнившими корнями. Растет и береза в болоте, но и она не всегда достигает зрелого возраста. Высосут ее корни все, что могут найти питательного в жидкой бесплодной почве, и вдруг в самом разгаре лета пожелтеют листья у березы, и начинает она отдавать их один за другим беззаботному ветру.
Темная ель тоже иногда растет в болоте. Она растет очень медленно, и от этого ствол ее крепок, как у дуба. Но и ей не стоять долго на зыбкой почве. Разыграется ветер и легко повалит ее, оторвав от мшистой земли широко распластанные рогатые корни.
Очень прохладно осенней ночью в большом лесу у болота. Воздух пропитан туманной сыростью, проникающей в тело человека до самых костей, если он плохо одет и мало движется.
Кроме того, человеку трудно провести долгую ночь без сна, будь она какая угодно холодная и сырая. И он заснет наконец, усталый, где-нибудь под защитой хвойных сучьев между корнями ели, предоставив коченеть своим членам.
А вокруг него плотно сомкнется величественная тишина леса, погруженного в мрак, в котором только изредка возникают чуть слышные таинственные шорохи.
И к этим шорохам и к тихим вздохам вершин присоединяется короткое отрывистое дыхание человека, скрежет его зубов, стоны и бормотанье.
Потом взойдет заря. Она обольет небосклон ослепительно ярким светом, похожим на расплавленное золото, и на этом золоте резко обозначатся, словно приклеенные, темнозеленые, мохнатые сучья сосны.
Потом золото исчезнет с небосклона, и солнце, поднимаясь все выше и выше, начнет изгонять туман из тенистых низин и обсушивать и согревать все остывшее и отсыревшее за ночь.
Тогда поднимется и человек на дрожащие слабые ноги и начнет бродить среди деревьев, задерживаясь на теплых, солнечных местах.
Но куда пойдет этот человек, если голова его готова лопнуть от напряженных тоскливых мыслей, если желудок его пуст, а на душе черно от злых дел, совершенных им против людей?
Куда пойдет? Известно, куда пойдет. К людям пойдет этот человек, если он действительно человек, - вот куда он пойдет; потому что не может человек навсегда оторваться от других людей, что бы он ни совершил, и как бы ни был он силен в одиночестве, и как бы ни злобился на весь мир.
Но Алекс не пошел к людям. У него был свой дом среди болота, зачем было ему итти к людям? Он только посмотрел на них издали с болотной опушки, прежде чем углубиться в свои родные трясины.
Он смотрел на них сквозь ветви кустарников и старался определить по их поведению, что они затевают против него после минувшей ночи.
Их было четверо там, на льняном поле, убиравших последние снопы. Тракторист медленно переводил трактор от одной бабки к другой. Тракторный прицеп с широкой платформой был почти полностью нагружен. На возу стоял парень и принимал снопы, которые ему кидали двое других. Один из кидавших снопы был Эльмар Уйт.
Алекс беспокойно оглянулся назад. Ему вдруг очень сильно захотелось очутиться в своем шалаше. Там было тихо и спокойно. Там был свежий запас водки и хорошей закуски. Там можно было напиться вдрызг, завернуться в теплый старый тулуп и забыть все на свете. А тут, совсем близко от него, был страшный, неумолимый Эльмар Уйт... Что он задумал теперь? Когда начнет свою облаву? И почему он здесь, а не около мертвой жены? Вот что странно. Жена лежит мертвая, а он работает как ни в чем не бывало и даже смеется как будто.
Алекс прислушался и опять осторожно просунул голову между ветвями. Да, они смеялись там все четверо. Парень на возу не успевал укладывать снопы. Эльмар Уйт с товарищем кидали ему снопы целыми охапками и в конце концов совсем закидали его снопами. Кончилось тем, что парень стал на колени посреди воза и поднял руки кверху, прося пощады, а тракторист в это время дал ход, и он ткнулся носом в снопы. И все четверо смеялись во все горло.
Алекс стиснул зубы. Он всегда злился, если видел смеющихся людей, а в эту минуту он совсем не ожидал услышать людской смех. Он ожидал от людей чего угодно в этот день, но никак не смеха. А они смеялись, и это злило его больше, чем всегда. И он понял, почему они могли смеяться. Нанни Уйт была жива, - вот в чем дело. Он, значит, не убил ее, а только оглушил. Вот почему Эльмар Уйт способен еще так весело смеяться. Ну и очень жалко, что он не убил ее! Очень жалко! Уже в следующий раз он не промахнется, будьте спокойны. В следующий раз не посмеетесь! И сам Эльмар Уйт никуда от него не уйдет. Теперь он знает, что ему нужно. Хороший револьвер нужен ему и сотни две патронов - и больше ничего. Пусть-ка мельник постарается раздобыть. И тогда он покажет себя. И Эльмара тоже возьмет пуля, не беспокойтесь. Эльмар тоже не святой.
Алекс не знал, что в это самое время мельник и его сын стояли у его шалаша, оба мокрые, грязные, растерянные, и о чем-то хмуро переговаривались между собой.