- Но ты не думай, что это дело у тебя выйдет. Не такие, как ты, пробовали кусаться, да обломали зубы, понял? А ты, кусок грязи, слизняк, вздумал поднять против меня голову? Тьфу!
И старший друг плюнул ему прямо в рассеченную губу и пошел прочь.
Тогда Юлиус вскочил на ноги и устремился за ним. Он схватил хозяина за плечо и жалобно замычал, делая руками вопросительные движения.
- За что ты бил меня? - спрашивал он этими движениями.
Но Карьямаа только посмотрел на него с презрением и, снова плюнув, пошел прочь. Юлиус опять бросился за ним и опять схватил за плечо, но Иоганес не хотел даже смотреть на него и шел своим путем, шумно сопя и дергая головой от злобы так, что вздрагивали тяжелые волосатые складки под его подбородком.
И Юлиус остановился посреди двора, обводя вокруг себя тоскливым взглядом. На него равнодушно смотрела ночь.
Что же это такое случилось? Почему так внезапно все изменилось и дружба перевернулась вверх дном? Или он видит нехороший сон, от которого нужно только хорошенько встряхнуться, и все неприятное разлетится в прах?
Но боль и кровь на лице говорили, что это не сон. И он слишком ясно видел эту душную ночь, окутавшую белым сумраком тихий двор, обнесенный камнем. И слишком отчетливо виднелась вдали тусклая ночная заря, красившая узкий кусок неба над черным, зубчатым лесом в бледнокрасный цвет. И слишком остра была боль на рассеченном лице. Ведь его только что ударили по лицу. Это старший друг ударил его ногой. Он ударил его своим тяжелым новым сапогом, как собаку, да еще плюнул дважды. А кто дал ему право это сделать? Кто дал ему это право? Или он забыл, чем скреплена их дружба?
И, сверкнув мокрыми глазами, Юлиус опять догнал у крыльца Карьямаа и, схватив его за тяжелое, покатое плечо, повернул к себе. На этот раз он мычал уже не так жалобно и руки его двигались быстрее и резче. Они указывали в сторону амбара, в сторону пустой мелочной лавки, делали копающие движения и угрожающе придвигались к лицу Иоганеса Карьямаа.
- Ты за что бил меня? - спрашивали эти руки, и окровавленное лицо, и все подвижное тело Юлиуса. - Разве это не ты сказал, что между нами вечная дружба? Разве это не ты сказал, что я твой брат и ты полон заботы обо мне и желаешь мне только добра? Так за что же ты бьешь меня по морде и плюешься? Разве я собака? Или ты думаешь, что я не могу тебе сделать плохо? Я хорошо помню, что лежит вот там, где ты раньше торговал. И я знаю, для чего у тебя хранятся ружья и пулемет - эта страшная железная штука, способная убить сразу много людей, которая вот так пропускает через себя ленту и выбрасывает вот так вперед пули, как огненный дождь. Ты думаешь, тебе будет хорошо, если об этом узнают люди, живущие за оврагом и в городе? А я завтра же пойду туда и скажу им про все это. Так и знай!
И, качнув ладонью, для подтверждения своих слов, перед лицом Иоганеса, Юлиус пошел распрягать лошадь.
А Иоганес остался стоять у крыльца, придавленный такой неожиданностью. Он даже раскрыл свои толстые губы и перестал дышать на мгновение. Он совсем не предвидел, что все повернется так. Ему даже стало холодно среди жаркой духоты ночи. Ведь это пахнет смертью! Прямо-таки настоящей смертью! Вот этот огрызок человека с окровавленной мордой, распрягающий сейчас лошадь и так ласково обтирающий ладонью пену на ее горячих боках, завтра приведет ужас и смерть на этот двор. Он сказал это. А он всегда непременно делает то, что скажет, такой болван! Ах ты чорт, а? Не надо было пачкать сапога об его противную морду... Что теперь делать? Что теперь делать, а?
Иоганес Карьямаа, не чувствуя под собой земли, топтался у крыльца. Он даже сделал два неуверенных шага в сторону Юлиуса, но тот уже запирал конюшню и шел на свое место спать.
О, ему, глухонемому чорту, не о чем было беспокоиться! Его совесть была чиста, и он мог лечь и заснуть спокойно. Ах ты господи, боже мой! Как же быть? Как же быть, чорт подери?
Иоганес Карьямаа еще долго оставался на дворе. Его лоб и верхняя часть щек, свободные от волос, белели долго в сумраке ночи, все время обращенные в сторону сарая, где спал глухонемой.
Он так и не ложился спать в эту ночь. Перед утром, когда заря придвинулась к востоку и, разгораясь ярче, начала занимать больше места на небосклоне, влажные, серые тучи заволокли небо. Они погасили ночную зарю, и сумерки снова стали гуще, как будто снова вернулась ночь.
Иоганес приблизился к спящему работнику и долго стоял около него, глядя на худую, жилистую шею. Старая тужурка, положенная под голову Юлиуса, сползла с порога, и голова почти перевешивалась через край так, что подбородок с редкими клочьями светлых волос задрался вверх. Верхняя губа, рассеченная недавним ударом, припухла немного, и реденькие белые усы на ней были запачканы засохшей кровью. Но это не согнало с его худого, желтого лица неизменной доброй улыбки.
Старый Иоганес долго смотрел на эту взлохмаченную беловолосую голову, лежавшую на пороге словно на плахе и слегка вздрагивавшую от мягких толчков крови, бегущей по мощным артериям.
И вдруг Иоганес попятился назад и оглянулся по сторонам. Никто не смотрел на него. Только огромный дворовый пес лежал у своего жилища, положив на лапы рыжую морду, обращенную в сторону хозяина. Но и его глаза казались закрытыми. Иоганес торопливо зашел в дровяной сарай и вышел оттуда с топором в руках.
Он еще раз посмотрел вокруг себя. Серые тучи, обложившие небо, не только удлинили ночь: они принесли с собой дождь, и Иоганес жадно слизнул попавшую на губу холодную каплю.
Он приблизился к сараю, не сводя глаз с жилистой шеи Юлиуса, на которую капал дождь. Раздумывать было некогда. Уже ночь ушла на раздумье, и все было обдумано и взвешено до конца.
Иоганес еще раз оглянулся по сторонам. Колени его слегка дрожали, и, чтобы не зашататься, он уперся левой рукой в стену сарая, а правой высоко поднял топор. В это мгновение дождь, полизавший лицо и шею Юлиуса, разбудил его, и он открыл глаза, не меняя положения своего тела. Открывшиеся глаза равнодушно проследили за лезвием топора, взвившимся вверх. И в тот момент, когда это лезвие застыло над заросшим лицом Иоганеса и начало свой обратный путь вниз, Юлиус окончательно проснулся и, сразу понял все и резко рванулся в сторону.
Топор вонзился в голый порог, нарушив тишину ночи сухим стуком.
Большой рыжий пес, дремавший у конуры, вскочил на ноги и зазвенел цепью, скользящей по проволоке. Он весь подался в сторону сарая, напрягая слух и зрение, но не увидел там ничего особенного. Хозяин и работник возились над чем-то, шумно дыша и переплетаясь руками. При этом они показывали друг другу зубы, как это делают обычно все люди при большом весельи.
Правда, рыжий пес не помнил, чтобы хозяин когда-либо прежде веселился таким образом со своим работником, но мало ли какое желание могло появиться у хозяина.
Они так весело возились, что пес почувствовал обиду и, отвернувшись, зевнул, издав тоскливый, протяжный звук.
Дождь мочил его рыжий мех, и он уже подался было в сторону конуры, но вдруг ему показалось, что хозяин произнес его имя... Он опять насторожился, пронизывая взглядом сумерки и ловя запахи носом.
В это время работник вырвал из рук хозяина топор и отбросил его далеко в сторону, в бурьян. Потом он погрозил хозяину пальцем, взял с порога сарая свою тужурку и пошел через двор к воротам, подгоняемый усилившимся дождем. И, глядя на него, пес вдруг почувствовал, что он совсем уходит отсюда. Значит, он остался недоволен игрой с хозяином. Ну и пусть уходит. Можно только радоваться этому. Рыжий пес никогда не любил его, противно пахнущего потом. От него очень редко перепадала черствая корка или кость, и не он был главный на этом дворе. Пусть уходит. Но что это делает хозяин? Он тяжело бежит куда-то в сторону, не сводя с работника глаз. Вот он извлекает из бурьяна что-то и затем бежит вслед за работником, сгибая в дугу свою спину, чтобы казаться меньше и незаметнее. Ноги его, в сапогах с новыми подошвами, скользят на глинистой поверхности утоптанной земли, тронутой дождем.
Он производит много шума своим сопением и топанием, но работник не слышит его. Работник никогда и прежде не оборачивался на звуки, хотя бы они раздавались подобно грому.
Он достиг уже середины двора, когда хозяин догнал его и взмахнул топором над его головой. Но легкое содрогание земли или что-то другое заставили оглянуться работника, и он, расширив глаза, отпрянул назад.
И опять удар прошел мимо. И опять работник прыгнул вперед, хватая за руки хозяина, и на лице его уже не было никаких следов обычной улыбки.
Они застыли там на месте, два крупных, тяжелых человека, и только шумное дыхание обоих говорило о большом напряжении их тел. И опять топор, вырванный из рук хозяина, взвился в воздух и, прорезая струи дождя, отлетел в сторону. А работник приблизил свой взгляд к лицу хозяина и смотрел на него некоторое время. Потом он отшатнулся слегка назад и вдруг сильно ударил хозяина по лицу своим большим, костлявым кулаком и пошел еще быстрее к воротам.
Хозяин сопел и выл, растянувшись на скользкой земле. Он сразу же попробовал броситься вслед, но поскользнулся, коснувшись земли руками, и снова завыл, словно это его жизнь уходила со двора вместе с работником.
- Куради Энг! - вдруг крикнул он. - Куради Энг!
И Куради Энг прыгнул вперед подобно камню, пущенному в воздух сильной рукой. Он был послушным псом у своего хозяина. Он взвился вверх и повис на одно мгновение в воздухе, удерживаемый цепью. Проволока изогнулась, издавая звенящий звук.
- Курат! Ссса! Куради Энг! Ссса! Курат! Ну, Курат! Ссса! Ссса! - кричал хозяин страшным голосом и бежал и падал под струями теплого дождя, протягивая руки вслед за работником, который уже не оглядывался, быстро приближаясь к воротам.
И Куради Энг, вздрагивая от каждого окрика хозяина, снова и снова устремлялся вперед и взвивался вверх каждый раз, когда цепь дергала его за ошейник назад. Его смоченная дождем шерсть взъерошилась местами, и глаза уже не были похожи на черные лесные ягоды, смоченные дождем, - они горели, как угли.
Он прыгал вперед, следуя зову хозяина, и повисал на короткое мгновение в воздухе, сжимаясь и разжимаясь, словно совершая быстрый бег, похожий на жуткое ночное привидение, висящее в воздухе, неспособное плыть вперед и только напрасно перебирающее лапами на месте. Хозяин тоскливо оглядывался на него и снова устремлялся вслед за своей уходящей жизнью.
- Курат! Курат! - кричал он хрипло и в голосе его был слышен плач. - Куради Энг! Ссса! Ссса! Ссса!
И вдруг проволока, удерживавшая цепь, лопнула, и Куради Энг стремительным рыжим комком в одно мгновение пересек двор, звеня цепью.
Он догнал Юлиуса в тот момент, когда тот достиг ворот и собирался еще раз оглянуться, протягивая руку к запору. Острые большие клыки вонзились в жилистую шею и два тела упали на землю, поливаемую дождем.
А хозяин, скользя и задыхаясь, шарил по земле руками в поисках топора.
У Куради Энг потемнело в глазах от тяжести человека, давившего его своей спиной. Руки человека судорожно протянулись назад, сдавливая живот и ребра Куради Энга. У него были слишком грубые и жесткие пальцы, у этого человека. Он так сильно давил ими, как будто хотел смешать вместе все ребра и внутренности Куради Энга. Никогда Куради Энг не испытывал такой страшной боли. Он не мог вынести этого и медленно разжал челюсти.
В это время сильный толчок сверху встряхнул обоих. Пальцы человека разжались. Второй удар заставил человека повернуться вбок, и Куради Энг увидел хозяина, поднимавшего топор в третий раз. Тогда он снова вонзил клыки в затылок человека, разрывая мясо и жилы на его шее и с наслаждением ощущая на языке струи горячей крови.
А хозяин все бил топором, все бил топором куда попало. Потом он бросил топор и отпихнул ногой собаку. У него прыгали руки и дрожали колени. Он топтался некоторое время на месте, озираясь по сторонам, а струи дождя бежали по его волосатому лицу, и казалось, что он плачет обильными слезами.
Так, обливаемый теплым дождем, он подхватил мертвого подмышки и протащил его за конюшню, где возвышалась большая куча навоза. Затем он сходил за вилами, разрыл кучу до половины, торопливо запихал в нее труп и закидал навозом.
А дождь все лил сверху густыми струями, обмывая запачканную землю.
Иоганес Карьямаа вымыл руки и лицо под струями воды, сбегающими с железной крыши дома, потом вошел внутрь, вытерся полотенцем, разбудил свою старуху и крикнул ей на ухо:
- Где Юлиус? Косить ушел?
- А? - ответила она. - Не знаю. Он еще есть не просил...
- Остаешься дома и ничего не знаешь, чорт глухой. Опять собаку забыла спустить с цепи на ночь. Сколько раз говорил?..
Иоганес стянул с себя мокрую одежду, швырнул злобно в угол грязные сапоги с гладкими, новыми подошвами и упал в постель.
Но он так и не заснул ни на одну минуту и через некоторое время снова вышел на двор, вдыхая с жадностью освеженный дождем воздух.
Сначала Иоганес Карьямаа съездил в рабочий комитет. В рабочем комитете он поднимал вверх свои большие брови и раскрывал глазные щели сколько мог, чтобы все ясно видели, что у него чистые и правдивые глаза. В рабочем комитете Иоганес мял толстыми пальцами край стола, наваливался на него большим животом и говорил на скверном русском языке:
- К вам не приходил мой работник? Нет? Странно. Куда же он девался? Ушел вчера и пропал. Я искал, искал... Он хотел у меня остаться работать до осени. Вы помните наш договор? И я заплатил ему вперед. А теперь... Ну где его искать?
И, подняв кверху тяжелые, покатые плечи и придав недоумевающее выражение своему заросшему щетиной лицу, Иоганес Карьямаа постоял так некоторое время, глядя людям прямо в глаза.
Из рабочего комитета Иоганес поехал в милицию. Там он тоже поднимал вверх густые, жесткие брови, показывая людям свои честные, правдивые глаза, так же цеплялся вздрагивающими пальцами за стол и говорил то же самое. В милиции записали на бумагу все, что он сказал, и спросили:
- Когда вы его видели в последний раз?
- Ночью... прошлой ночью.
- А где искали? Долго искали?
- Долго искал... везде.
- Он вчера уже не работал у вас?
- Не работал...
- Там кто-то косил на вашей земле около оврага до самой ночи, - это не он?
- Не знаю... я был в городе.
- В городе? А когда вы приехали?
- Сегодня утром... старуха знает... можно ее спросить.
- Сегодня утром? И уже успели везде поискать? Быстро. Ну хорошо. А зачем ему вздумалось уйти от вас? Вы плохо обращались с ним? Или он украл что-нибудь?
- Украл...
- Что украл?
- Деньги.
- Сколько?
- Много... тысячу.
- Ну хорошо. Мы поищем, - сказали ему в милиции и снова записали что-то на бумаге. - Мы примем все меры. Возможно, он отлучился ненадолго и вернется. Он ведь отлучался прежде? Кажется, раз приходил в демидовскую кузницу. Вам неизвестно, о чем он там рассказывал?
- Неизвестно.
- Ну хорошо. Поезжайте пока домой. Может быть, он уже вернулся и ждет. Если он скрылся сегодня ночью, то далеко не уйдет. Мы его разыщем, гражданин Карьямаа.
- Пожалуйста.
Из милиции Иоганес Карьямаа заехал в сельский совет, потом еще в разные места, где скоплялись люди. Везде он делал большие глаза, поднимал вверх толстые плечи, разводил руки в стороны и говорил все то же самое. И наконец, вытерев платком пот с жирных складок волосатой кожи на лице и шее, Иоганес поехал домой.
К вечеру на двор пришел бритый мужик со шрамом на лбу. Он вошел через боковую калитку и, не видя обычной загородки, защищавшей покупателей от собаки, опасливо оглянул двор.
Куради Энг стоял за конюшней и копался передними лапами в большой навозной куче, внюхиваясь по временам во что-то. Услыхав стук калитки, он в один миг пересек двор и прыгнул на человека.
Его клыки тоскливо щелкнули, натолкнувшись на ногу, обутую в сапог.
В это время хлопнула дверь, и на крыльцо вышел Иоганес Карьямаа.
- Курат, назад! - крикнул он. - Назад, говорят тебе, ну!
И огненно-рыжий пес попятился назад, выражая всем своим видом недоумение. Он ожидал совсем не такого окрика от хозяина.
- Чего надо? - спросил Иоганес по-русски. - Лавка больше не торгует. Или ты работать хочешь? Мне нужен постоянный работник.
- Нет, не работать. Юлиус дома?
- Нету, - угрюмо буркнул Иоганес.
- А где он?
- Нету его... не знаю... сбежал...
- Как сбежал? Куда сбежал?
- А я почем знаю, - проворчал Иоганес, глядя в другой конец двора. - Ушел - и все тут...
- Как так ушел? Не мог он уйти. Я принес ему ответ...
- Тебе говорят - не знаю, - нетерпеливо перебил Иоганес и повернулся к двери. - Ну, мне некогда тебя караулить. Если работать не хочешь - уходи, а то собака порвет...
Человек со шрамом посмотрел удивленным взглядом на хозяина и его пса, стоящего с открытой красной пастью, из которой свешивался длинный розовый язык.
Рыжий пес косил на хозяина черные, блестящие глаза и стоял подавшись вперед. Он ждал только короткого свистящего звука со стороны крыльца для того, чтобы немедленно прыгнуть вперед.
Половицы на крыльце скрипнули под грузным телом Иоганеса, и хлопнула дверь.
Человек со шрамом поспешно запер за собой калитку и пошел прочь, медленно передвигая ноги.
Перед поворотом дороги на бугре он оглянулся. Отсюда была видна часть двора за каменной оградой, и он заметил, как собака снова набросилась на навозную кучу, разрывая ее лапами. Он вздохнул и побрел дальше своей дорогой. Лоб его, пересеченный шрамом, стянулся в складки от напряженных мыслей.
Вечером хозяин посадил Куради Энга на цепь чтобы он больше не разрывал навозной кучи у конюшни.
Хозяин поставил у конюшни лопату и вилы, собираясь приняться за какую-то работу, но в это время с поля пришла хозяйка с граблями, а к воротам подошел скот, пригнанный подпаском от главного стада братьев Карьямаа. Хозяин отложил свою работу, помог хозяйке управиться со скотом и сел ужинать.
В это время к железным воротам подошли несколько человек, и Куради Энг залаял густым басом, звеня цепью.
Чужие люди долго трясли ворота и кричали что-то на разные голоса, но им никто не открывал. Они подождали немного, потом снова потрясли ворота и снова закричали что-то грозное. Но им опять никто не открыл.
Тогда один из них, очень большой и широкий, надавил с размаху плечом в середину ворот в том месте, где два засова и два замка соединяли оба створа. Один засов даже изогнулся под его давлением, но ворота не открылись. Это, видимо, обозлило большого человека, потому что он начал хватать, щупать и осматривать ворота в разных местах, после чего подхватил ворота руками снизу и, приподняв слегка, сбросил с петель.
Ворота грохнулись на землю, и люди вошли во двор.
Человек, сбросивший ворота, был очень высок ростом и широк в плечах.
В это время хозяин с хозяйкой показались на крыльце, и при виде их Куради Энг стал рваться вперед с такой силой, что завизжала проволока, по которой скользила его цепь.
Хозяин укоризненно покачал головой и развел руками. Неужели они не могли подождать его лишнюю минуту? Ай, ай, ай, как нехорошо!
- Мы уполномочены произвести у вас обыск, - сказал милиционер, подходя к Иоганесу. - Разрешите ключи от ваших амбаров.
Иоганес пожал плечами, но протянул ключи.
- Пожалуйста... - сказал он.