Заслышав шаги, он выжидательно посмотрел на дверь.
- Пришли? Из уважения к вашему почтеннейшему родителю я решил побеседовать с вами, как это говорят, по душам. - Захваткин уставился рачьими глазами на посетителя. - Ваши взгляды на переустройство общества, скажу прямо, подпадают под действие закона о государственных преступниках и могут иметь за собой неприятные последствия. Да-с, - он откинулся в глубь кресла. - Мне прискорбно говорить об этом, но, знаете, служба, - развел он руками. - Вы курите?
- Спасибо.
Закурив, Захваткин продолжал неторопливо:
- Брожение умов - это, так сказать, знамение времени. Я сам когда-то, в дни молодости, был привержен к идеям либерализма. Но, благодарение богу, - Захваткин поднял глаза к потолку, - эти семена заглохли, не успев дать росток.
- Я чувствую, что и мои либеральные идеи также приходят к концу, - заметил со скрытой усмешкой Андрей.
- Вот и чудесно! - Опираясь на ручки кресла, исправник приподнял тучное тело. - Я вижу, батенька мой, вы человек неглупый.
- Благодарю за комплимент, - сухо поклонился Фирсов.
- Да-с, неглупый, - не замечая иронии, продолжал Захваткин.
- И чем скорее порвете знакомство с разными там Русаковыми, Словцовыми и прочими бунтовщиками, тем лучше.
- В рекомендательных списках знакомых я не нуждаюсь, - ледяным тоном произнес Фирсов.
- Мое дело, милостивый государь, предупредить вас… Повторяю, что только из уважения к вашему родителю вы пользуетесь свободой, дарованной нам монархом.
Перед глазами Андрея промелькнули картины голода казахов, сгорбленная фигура крестьянина.
- Венцом этой свободы вы считаете девятое января 1905 года? Залитых кровью рабочих, декабрьские баррикады Пресни? Пытки и виселицы? Да я всеми силами буду бороться против этой свободы, и вам меня не сломить! - выкрикнул горячо Андрей.
- Вы забываетесь, милостивый государь! - лоснящееся лицо Захваткина побагровело. - Вы находитесь в полицейском управлении, но не на тайном сборище. Предупреждаю последний раз, что, если не порвете связи с ссыльными, я вынужден буду принять суровые меры. Можете идти.
Андрей поспешно вышел из кабинета. В этот день он долго бродил по кривым переулкам города, усталый, поднявшись к себе в комнату, лег на диван.
"Жаль Христины нет со мной. Один… Чужой в этом доме".
Скрипнула дверь, показалась одетая в темное Василиса Терентьевна.
- Что, мама?
Она уселась рядом, провела рукой по его волосам. Он доверчиво припал к плечу старой женщины.
- Тяжело мне…
- Знаю, - тихо промолвила Василиса Терентьевна и, вздохнув, сказала: - И мне несладко. Сам-то стал чистый скопидом, на свечку жалеет. Сережа совсем отбился от рук: одни гулянки на уме. Да и ты редко бываешь дома. Не с кем слова вымолвить. Агния по магазинам да по портнихам, мать забывать начала. Одна у меня надежда под старость - ты… - Помолчав, Василиса Терентьевна спросила: - Зачем звали в полицию?
- Пустое дело, - уклончиво ответил Андрей.
- Пенял отец сегодня, что вырастила сына на кривую дорожку.
- Дорога моя прямая, мама, к лучшей жизни ведет, - стараясь подобрать понятные матери слова, тихо говорил Андрей. - Знаю, труден будет путь, но своей цели достигну.
- Ну, дай бог! - Поцеловав сына, Василиса Терентьевна поднялась на ноги и, осенив его крестным знамением, вышла.
ГЛАВА 17
Захватив с помощью Дарьи Видинеевой паровые мельницы на Тоболе, Никита Фирсов стал подбираться к фирме "Брюль и Тегерсен" - крупному мясопромышленному комбинату датчан в Зауральске.
Денежные средства кооператоров были ограничены, и Фирсов повел с ними тонкую игру.
- Тебе, Александр Павлович, мешать я не буду, - говорил Никита заводчику Балакшину, главному учредителю союза маслодельных артелей. - Перерабатывай молоко, разводи свиней, а где надо, я подсоблю деньгами. У тебя контракт с датчанами есть? - спросил он неожиданно.
- Да, часть свинины я сдаю на консервный завод, - ответил Балакшин.
Шагая по мягкому ковру, Никита говорил не торопясь:
- Опутывают нас иноземцы, ох, опутывают. Сам посуди, - Фирсов, заложив руки за спину, остановился перед хозяином: - в Челябинске два завода принадлежат немцам и бельгийцам. До самого Омска по всей железной дороге склады американца Мак-Кормика. В Омске засели немец Ган и швед Рандрупп. На винокуренных и пивоваренных заводах хозяйничают иностранцы, и здесь орудуют датчане, а нашему брату, купцу, и повернуться негде. - Помолчав, Никита продолжал: - Слышал я, что масло и свинину ты отправляешь в Англию?
Балакшин, поглаживая пышную с проседью бороду, внимательно слушал гостя.
- Да.
- Ну вот, и ты со своими артелями ихнюю же руку тянешь, а какая польза?
- Мне от фирмы Тегерсена один убыток, - заметил хозяин.
- А ежели нам с тобой, допустим, создать свою компанию, ас, ас… как это на ученом языке называется? - Фирсов наморщил лоб и уставился на ковер. - Припомнить не могу, ведь говорил же мне этот кутейник…
- Ассоциацию, - подсказал Балакшин, который когда-то учился в коммерческом училище. - Что же, я не прочь… Мне эти "Брюль и Тегерсен", признаться, крепко, ножку подставляют. Создают свои механизированные маслодельные заводы, и артелям тягаться с ними трудновато.
- Не удержаться им против нас, - забегал по привычке Никита, - деньгами я тебе пособлю. Начинай накидывать цену на молоко с пятачка, а там посмотрим, кто кого.
- Ну, хорошо, а разницу в повышении цен кто оплачивает?
- Я.
Хозяин задумался.
- Допустим, цену повышаем. Но Тегерсен не может останавливать маслодельные заводы, ясно, что будут оплачивать молокосдатчиков по ценам выше артельных. Но когда-то должен быть предел?
Никита хитро улыбнулся:
- Ты только начни их бить, а я уж добью.
- Опасная игра. - Балакшин затеребил бороду. - Требуются большие деньги.
- Для начала я открою вам кредит в Крестьянском банке тысяч так на пятнадцать, - заявил Никита.
- Ну, а если мы не выдержим конкуренции? - продолжал расспрашивать осторожный Балакшин.
- Брюль и Тегерсен лопнут скорее, чем мы, - заявил уверенно Никита. - Для пользы дела я поставлю в ваше правление своего человека.
- Я посоветуюсь, - поднимаясь, заявил хозяин. - Прошу денька через два заглянуть.
Через неделю в степь к Бекмурзе прискакал гонец от Фирсова с приглашением в Марамыш по важному делу. Попутно фирсовский человек, с таким же наказом, заехал и к Дорофею Толстопятову. Бекмурзе отвели боковую комнату, в которой когда-то жил Андрей. Стряпка Мария ругалась, подтирая заплеванный гостем пол. Не выносил "кыргыцкого духа" и сам хозяин, но из уважения к богатству скотопромышленника свое недовольство не выказывал. Сергей приезду своего степного друга обрадовался.
Тут же приехал и Дорофей Толстопятов. Увидев его в дверях комнаты, Сергей порывисто поднялся со стула и, посмотрев с презрением на Дорофея, вышел на улицу. Никита проводил его сердитым взглядом.
- Что сделалось с парнем?
Бекмурза громко захохотал:
- Моя знат… Сережка свинья ашал…
Видя, что Толстопятов не сердится, Никита с гостями закрылся в кабинете.
Поговорив о погоде и прочих малозначащих вопросах, хозяин перешел к делу.
- Бекмурза Яманбаевич, ты кому теперь скот продаешь?
- Зауральск гоням, - ответил тот коротко.
- Кто еще в Зауральск гоняет? С ними ты в дружбе живешь?
- Вместе пьем. - Узкие, заплывшие жиром глаза Бекмурзы весело смотрели на хозяина.
- Та-ак, - задумчиво протянул тот и хрустнул костлявыми пальцами. - Можешь ты нажать на них, чтобы скот они в Зауральск не гоняли?
- Можна. У меня сарский бумага есть, - вытаскивая из-за пазухи пачку векселей, заявил Бекмурза.
Никита, точно ястреб, схватил ценные бумаги: скотопромышленники Тургая влезли в долги Яманбаеву на большую сумму.
Довольный Фирсов потер руки.
- Заворачивай их скот в Марамыш, - заявил он весело Бекмурзе. - Будем свою скотобойню строить. Мясо пойдет теперь мимо Зауральска в Екатеринбург и Москву. Какая твоя думка?
- Моя согласна, - хлопнул себя по коленке Бекмурза.
Никита перевел глаза на Толстопятова.
- Я не супорствую, - произнес медлительный Дорофей. - Свиней могу закупать у мужиков, съезжу в Александровку и Всесвятскую к хохлам.
- Сколько деньги нада? - спросил нетерпеливый Бекмурза.
- Пока немного, - ответил Никита. - На первых порах тысяч восемьдесят. - Фирсов испытующе посмотрел на Яманбаева.
- Латна, даем.
- Ну, а ты как, Дорофей Павлович? - спросил его хозяин.
Осторожный Толстопятов поднял глаза к потолку.
- Тысяч двадцать могу… - вздохнул он, - с деньгами-то у меня плоховато.
К осени скотобойня была готова. Построили ее недалеко от заимки Дарьи Видинеевой, и Сергей переехал туда.
Бекмурза, договорившись со скотопромышленниками, погнал гурты в Марамыш, на новую скотобойню. Консервный завод "Брюля и Тегерсена" в Зауральске остался без сырья и к весне заглох.
Не выдержав конкуренции с маслодельными артелями, остановились и заводы датчан по переработке молока.
Никита денег не жалел. Он потянулся к деньгам и Дарьи Видинеевой. В правление сибирских маслодельных артелей, по настоянию Никиты, вошел Никодим.
ГЛАВА 18
Весной к дому Фирсова подкатила дорожная коляска. Из нее вышел средних лет господин, одетый в пепельного цвета макинтош с желтыми отворотами из шагреневой кожи. На ногах гостя одеты модные ботинки. Перекинув привычным жестом под мышку трость с серебряным набалдашником, он протер носовым платком пенсне с золотой пружиной. Продолговатое с желтым оттенком лицо, бесцветные глаза, под которыми свисали дряблые мешочки, тонкие бескровные губы, маленькие завитые колечком усики, длинный стручковатый нос - все в фатоватой фигуре приезжего было неприятно.
- Скажите, пожалста, это дом Фирсоф? - спросил он выходившую из ворот стряпку Марию.
- Ага. Только Никиты Захаровича дома-то нету. Вам его, поди, надо? Ладно, скажу хозяйке, - Мария повернула обратно в дом. Приезжий смахнул пыль с макинтоша и не торопясь последовал за ней.
Увидев незнакомого человека, Василиса Терентьевна смутилась. За последнее время в дом Фирсова постоянно заходили прилично одетые люди и вежливо просили хозяина о помощи.
- Гони их в шею, стрекулистов, - говорил сердито Никита жене. - Бездельники, балаболки. Умеют только языком чесать.
Но важная осанка гостя, манера держать себя с показным достоинством возымели свое действие. Василиса Терентьевна пригласила гостя в дом.
- Мартин Тегерсен, - подавая руку хозяйке, отрекомендовался он. Сняв в передней макинтош и шляпу, мимоходом взглянув на себя в зеркало, вошел в гостиную.
Усевшись на стул, не спеша разгладил складки брюк и вежливо спросил:
- Ви супруг Никит Захарович Фирсоф?
- Да, - Василиса Терентьевна шумно поднялась со стула. - Пойду насчет самоварчика похлопочу, - и, облегченно вздохнув, спустилась в кухню.
Мартин стал разглядывать богатую обстановку, но заслышав легкий шелест платья, выжидательно уставился на дверь.
Показалась Агния. Тегерсен вскочил со стула и церемонно поклонился. Девушка подала руку, и гость почтительно припал к ней. Одетая в поплиновое платье голубого цвета, отделанное дорогим гипюром, Агния произвела на старого холостяка сильное впечатление. Полусогнувшись и прижав руку к сердцу, Тегерсен произнес:
- Ошшень рад видеть вас. Ви дочь Никит Захарович?
Девушка кивнула головой и показала гостю на стул. Придерживая складки тщательно выутюженных брюк, Тегерсен присел.
- Как вам понравился наш городок?
- Ошшень милый. Увидев вас, я мог бы сказывайть, - откинув руку, Тегерсен продекламировал:
Нефольно к этим берег
майн тащит нефидимый сил…
Спрятав улыбку, Агния всплеснула руками:
- Как чудесно! - увидев входившую Василису Терентьевну, обратилась к ней: - Мама, господин Тегерсен, оказывается, артист!
- О! Как кофорится ргосский поговорка: "кушайт мед вашим губ", - произнес самодовольно гость.
За чаем Мартин, стараясь быть любезным, болтал без умолку.
Василиса Терентьевна, поглядывая на него из-за самовара, думала: "С виду степенный, а стрекочет, как сорока".
Агнии гость понравился. Оживленно беседуя, Тегерсен не заметил, как вошел Никита Захарович и хмуро посмотрел на гостя.
"Хлыст из благотворительного общества", - недружелюбно подумал Фирсов и сухо поздоровался.
- Мартин-Иоган Тегерсен!
Лицо хозяина преобразилось. Он заговорил радостно:
- Дорогой ты мой, да каким ветром занесло тебя к нам? Вот не ждали, вот не ждали! Мать, принеси-ка нам бутылочку рейнвейна, - и, поманив жену за дверь, сказал на ухо: - Ту, что со спиртом!
"Дрянный рейнвейн. На следующий раз надо привезти с собой хорошего вина", - думал датчанин, выпив рюмку.
Никита Захарович догадывался о причине приезда датчанина в Марамыш и держался настороженно.
Учтиво раскланявшись с женщинами, Тегерсен ушел вместе с хозяином в кабинет.
- Поговорим о деле. Мой акционер господин Брюль ошшень озабочен состоянием маслодельных заводов. Он мне поручил разговаривайт с вами, Никит Захарович, и о судьбе консервного завода. - Стараясь выражаться более правильно, Тегерсен говорил медленно. - Ваша политик ошшень умно. Диктат на молочном рынок вызывайт нашей фирме кризис. Господин Брюль и я думайт продать маслодельный заводы вам.
- На каких условиях, Мартын Иванович?
- На условий их балансовой стоимости… - Тегерсен выжидательно умолк.
- В бухгалтерии человек я несведущий. Вся она у меня здесь. - Никита вынул из кармана небольшую записную книжку: - У вас четырнадцать заводов в Зауральском и Петропавловском уездах. Видел я их. Цена им не больше восьми тысяч каждому, включая погреба, надворные постройки и оборудование. Стало быть, если их взять все вместе, то получится… - Никита, найдя нужную запись, заявил: - Сто двенадцать тысяч. Из них я делаю скидочку, и тысяч восемьдесят можете получить при условии, если половина дивиденда от консервного завода пойдет мне…
Несмотря на врожденное спокойствие и привычку не терять самообладания при коммерческих сделках, Тегерсен порывисто вскочил:
- Никит Захарович, прощайт мое слоф, ведь это, это… как по-рюсски, разбой!
- Что ж, раз мои условия вам не подходящи, гневаться не надо, - ответил спокойно Фирсов, - но молоко пойдет в артели, ваш консервный завод мясо не получит, - сказал он жестко и отвернулся от бегавшего по комнате Тегерсена. - Могу добавить, что Промышленный банк, где хранятся ваши векселя, на днях их должен опротестовать. Выбирайте любое.
- Ми подумайт. Ответ ей получите через три дня. До свидания. - сухо поклонившись, Тегерсен вышел. Спускаясь с крыльца, он увидел Агнию и с кислой улыбкой приподнял шляпу: - До свидания!
Через несколько дней Никита получил от фирмы "Брюль и Тегерсен" письмо, в котором акционеры, соглашаясь с условиями Фирсова, приглашали его в Зауральск для уточнения деталей их будущей совместной деятельности.
Став полноправным пайщиком фирмы датчан, Никита Захарович всю силу своего капитала обрушил на союз маслодельных артелей. Затихнувшее взвинчивание цен на молоко вспыхнуло вновь, и мелкие артели с кустарным производством стали лопаться одна за другой, как мыльные пузыри.
Захватив сырьевые рынки Зауралья, Фирсов стал протягивать цепкие руки к лесопильным заводам в Верхотурье.
ГЛАВА 19
К Устинье присватался вдовый казак из станицы Зверинской Евграф Лупанович Истомин. Она отказала, хоть ей и льстило сватовство серьезного, почитаемого всеми человека.
Осенью Епиху, Оську и Федотку взяли в солдаты.
Епиха, прощаясь с сестрой, посмеивался:
- Засидишься в девках до конца войны, Осипу потом тебя пропью…
Поплакала Устинья по брату, погоревала и по Осипу: хоть и баламутный парень, но все же до встречи с Сергеем они всегда были на игрищах вместе.
Перед отъездом ребята зашли к Григорию Ивановичу.
- На службу царскую? - спросил Русаков и внимательно посмотрел на рекрутов.
- А ну ее к ядреной бабушке, - махнул рукой Федотко.
Ребятам тяжело было расставаться с Григорием Ивановичем, которого они полюбили. Грустно было и на душе у Русакова: эти простые, доверчивые парни стали близки и дороги ему.
- Жили мы хорошо и дружно, - начал он тихо и, помолчав, обвел взглядом притихших гостей. - Скоро вы наденете солдатские шинели, и, кто знает, может быть, вас заставят стрелять в таких же рабочих, как я.
Пылкий Федотко вскочил на ноги.
- Чтоб я стрелял?! Григорий Иванович, да за кого ты меня считаешь? Неуж враг я тебе? - В голосе Федот-ка послышалась обида. - Да я морду набью, кто поднимет винтовку на рабочего брата. Во! - Осокин завертел увесистым кулаком.
- Постой, не шуми, - остановил его Осип и обратился к Русакову: - Мы так думаем, Григорий Иванович, пускай нас хоть в каталажку садят, а "Боже, царя храни" петь не будем.
- Придет время, мы царю другую песню споем, - сказал уверенно Русаков.
В тот день пьяные Оська с Федоткой долго буянили у ворот фирсовского дома, требуя Сергея. Прокопий пытался их уговорить, но рекруты начали ломиться в ворота, и только подоспевшие стражники успокоили их.
Скучно стало в доме Батуриных после проводов. Плакала мать, хмурился Елизар. Пасмурная ходила Устинья. После покрова новое, более тяжелое горе навалилось на девушку: Сергей Фирсов женился на Дарье Видинеевой. Отец первый раз после отъезда сына повеселел:
- Подрядился к Никите Фирсову на целую неделю гостей развозить по городу. Сын Сергей женится.
Не заметил отец, как побледнела дочь, как ушла в горенку и, прижимаясь лбом к холодному стеклу окна, долго стояла молча.
Наутро она встала как больная. Отец чистил во дворе кошевку. Увидев дочь, крикнул:
- Устя! Вплети гнедому ленты, скоро выезжать.
Девушка вернулась в дом, открыла сундучок, вынула широкие розовые ленты и, накинув полушубок, неторопливо пошла к конюшне. Погладила гнедого по гриве, не выдержав, заплакала. Конь скосил на нее темные глаза и мягкими губами стал шевелить выбившиеся из-под платка волосы. Плохо слушались руки, вплетавшие ленты в густую гриву.
Выйдя из конюшни, Устинья направилась к Григорию Ивановичу, переступила порог и вяло опустилась на лавку. Увидев ее заплаканное лицо, ссыльный участливо спросил:
- Что с тобой?
- Так, - ответила неопределенно девушка и, подперев рукой щеку, стала смотреть в окно.
- Обидел кто? - продолжал допытываться Русаков. - Или неприятность? - Устинья отрицательно покачала головой и крепче сжала губы.