Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем - таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского - повести "Год жизни" и романа "Дороги, которые мы выбираем".
Главный герой произведений - молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев - располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам. В образе Андрея Арефьева - энергичного, волевого, смелого человека, непреклонного в достижении цели, - воплощены лучшие черты современника того времени.
Дилогия написана в форме записок молодого инженера, дающей автору возможность с особенной эмоциональной непосредственностью передать драматизм возникающих ситуаций. Разоблачение карьериста Крамова, борьба за новое техническое решение строительной задачи, глубокие личные переживания, вызванные крушением веры в любимого человека, - все это автор переплетает в напряженном, увлекательном сюжете…
Книга также содержит повесть "Свет далекой звезды".
Содержание:
― ГОД ЖИЗНИ ― 1
― ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ ― 41
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 41
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 75
― СВЕТ ДАЛЁКОЙ ЗВЕЗДЫ ― 100
Вместо эпилога 147
Примечания 148
Александр Чаковский
― ГОД ЖИЗНИ ―
1
Я приехал в Заполярск в июне 1954 года.
В городе была только одна гостиница, если не считать Дома рыбака, всегда переполненного.
Гостиница тоже оказалась набитой битком. Нельзя было получить ни номера, ни койки.
- Ждите, - сказала дежурная, - к утру, может, рассосется…
Оставив у дежурной паспорт и чемодан, я вышел на улицу.
В небольшом сквере рядом с гостиницей, несмотря на поздний час, сидели и бродили люди. Не сразу удалось найти свободную скамейку.
Вид отсюда открывался замечательный. Прямо передо мной расстилался морской залив, от него веяло холодом.
В порту дымили пароходные трубы. Подхваченные подъемными кранами, взмывали в воздух грузы.
Солнце все еще высоко стояло над горизонтом, вода залива рябила в его лучах; на противоположном берегу виднелись в розовой дымке черные горы с узкими снежными прожилками.
Шел двенадцатый час ночи, но город не спал. По скверу и улице гуляли люди. На соседней скамейке примостился какой-то парень и читал книгу.
Я пошел бродить по городу.
Город был большой и разбросанный. Я двинулся вдоль широкой улицы, застроенной новыми трех- и четырехэтажными домами, и вышел на пустырь. Здесь со скрежетом и лязгом два экскаватора рыли большой котлован. Вокруг стояли зрители, опуская и поднимая головы вслед за движениями экскаваторного ковша.
Мимо меня прошли, чуть пошатываясь, три моряка рыболовного флота. Они свернули к гостинице. На скамейках и крылечках сидели парни и девушки. Из открытых окон неслись звуки радиол. На пустырях ребята играли в мяч, перекидывая его по кругу. В тире, который почему-то назывался "аттракцион", щелкали выстрелы мелкокалиберных винтовок.
Надо было дать телеграмму в Москву. Текст я написал еще в вагоне, когда поезд подходил к Заполярску. Отправить ее нужно было немедленно: слишком много надежд у меня было связано с ней.
На телеграфе тоже было оживленно. У окошка телеграфистки стояли в очереди всего пять-шесть человек, но междугородный телефон осаждали человек двадцать. Особенно много было здесь рыбаков. Их сразу можно было узнать по фуражкам с "крабами". Кое-кто был явно навеселе. Клиенты наперебой требовали соединить их с Москвой, Ленинградом, Архангельском, Вязьмой, Подлипками, Щекотовкой и бог знает с какими еще пунктами, совали в окно пачки денег, заказывали "молнии" или "если есть, то сверх-пересверхмолнии", лишь бы разговор состоялся немедленно, "потому что завтра уходим в море и тридцать суток будем там болтаться, а телефон в море еще не провели".
Я протянул девушке телеграмму и внимательно следил, как она делала на ней пометки, а потом положила листок на край стола. Я не уходил. Мне хотелось самому увидеть, как унесут телеграмму в аппаратную.
Но стоящие сзади зашумели.
Я вернулся в гостиницу.
Люди по-прежнему бродили взад и вперед по коридору. Не хватало стульев и кресел. Я пробрался между загромоздившими коридор чемоданами, ящиками, тюками к окошку дежурной. Мне повезло.
Номер оказался небольшой комнаткой с железной кроватью, тумбочкой, одним стулом и черной тарелкой репродуктора на стене.
Мне предстояло провести здесь ночь. Поезд к мосту моей работы отправлялся из Заполярска завтра вечером.
Штор на окне не было, солнце светило по-прежнему, и я не мог заснуть.
Да и в полной темноте мне это не удалось бы…
Я стоял у порога жизни, новой жизни. Чувства радости, тревожного ожидания, больших надежд охватили меня.
Подошел к окну.
На небе появились облака. Солнце стало красным и отчетливо круглым. Подсвеченные солнцем, резко выступили края облаков. По светящейся, похожей на расплавленный металл воде залива плыл небольшой пароход, и казалось, что он с минуты на минуту загорится…
В маленький рабочий поселок я добрался через сутки.
Помню, как стоял я на узкой улочке. Светило солнце, полярный день был в самом разгаре. Но часы показывали около полуночи. У нас в обычный летний безоблачный день солнце желтое, раскаленное добела. Здесь оно было красное, точно огонь в светлых сумерках.
Поселок окружали черные, безлесные горы. Кое-где со склонов сбегали узкие снежные дорожки, извилистые, словно ручейки. Казалось, что там, в просветах гор, не туман, а бескрайнее холодное море, и горы плывут в нем, как диковинные черные айсберги.
Но никакого моря здесь не было - многие десятки километров отделяли меня от Северного океана. Глазам открывался только туман, чуть подкрашенный светом солнца…
Но я находился на Севере, за Полярным кругом, на краю земли. И раз уж я приехал сюда, мне хотелось найти здесь все - и снега, и медведей, и холодный океан, и полярный день, и полярную ночь.
По обе стороны улочки тянулись редко поставленные деревянные дома. Между ними росло какое-то белесое, напоминающее высокий мох растение, в ту пору я еще не знал, что это ягель - любимый олений корм.
На улице было пустынно - в поселке жили рабочие рудника. Те из них, кто не работал сейчас в горе, уже спали.
Откуда-то издалека, вероятно из открытого окна, донеслись звуки радио. Послышались приглушенные удары кремлевских часов. Было странно и как-то очень непривычно слушать их полуночный бой при незаходящем солнце.
Я переночевал в маленькой гостинице и рано утром отправился в управление горного комбината.
В отделе кадров, сдав путевку секретарю, стал ждать вызова к начальнику отдела.
Минут через десять тонкая, неровно обитая серым пузырящимся дерматином дверь кабинета открылась, и оттуда вышел человек в сапогах, бриджах и расстегнутом пиджаке, из-под которого видна была расшитая украинская рубашка, подпоясанная тонким кавказским ремешком. Под мышкой этот человек держал картонную папку.
Еще с порога он спросил меня:
- Инженер Арефьев?
Я почувствовал, как загорелось мое лицо. Да, месяц тому назад я стал инженером, но никто еще до сих пор не называл меня так всерьез, да еще обычным, будничным голосом.
- Пройдемте к директору комбината, - сказал, не дожидаясь моего ответа, начальник отдела кадров. - Ваше личное дело уже получено из института.
Он похлопал ладонью по прижатой локтем папке и, выходя в коридор, обернулся.
- Зачем же вы чемодан-то берете с собой? - недоуменно спросил он, увидев, что я, растерявшись, подхватил свой чемодан.
Мы поднялись по цементной лестнице на второй этаж и пошли по длинному коридору. И все время, пока мы шли, в ушах моих звучали только два слова: "Инженер Арефьев! Инженер Арефьев!"
Как это здорово звучит! "С вами говорит инженер Арефьев… Передайте, что инженер Арефьев распорядился…"
Я оборвал поток своих восторженных мыслей, потому что мне показалось, будто я произносил их вслух. "Дурак, мальчишка!" - обругал я себя и украдкой взглянул на начальника кадров.
Но он, конечно, ничего не слышал. Он шагал несколько впереди меня, наклонив бритую голову и чуть вытянув шею, точно собирался кого-то забодать.
Перешагнув порог кабинета, я увидел директора. Большой, грузный, он сидел за несоразмерно маленьким письменным столом. На другом, поменьше, стояли телефоны - два обычного типа, один полевой и микрофон.
Начальник отдела кадров встал за спиной директора.
- Ну, садись! Чего же стоишь? - приветливо, но все же, как мне показалось, чуть иронически сказал директор, перелистывая мое личное дело. У него неожиданно для его комплекции оказался тонкий голос. - Присаживайся, - повторил директор, кивая на стул. - Когда прибыл?
Продолжая перелистывать мои анкеты и характеристики, директор бормотал, изредка взглядывая на меня:
- Так… Московский транспортный… Кандидат партии… Не женат… Не женат? - переспросил он. - Ну чего ж краснеешь? Жениться легко, разжениться труднее… Тут в характеристике написано, что ты сам вызвался ехать в наши края. Верно?
- Просил, чтобы послали в Заполярье, - сказал я.
- Ну и молодец! А почему так тихо говоришь? Горняк должен громко говорить. Инженер-туннельщик - большое дело! Послушай, - вдруг спросил директор, резко захлопывая папку и пренебрежительно отодвигая ее в сторону, точно совсем никчемную вещь, - а может, в горы пойдешь, на рудник? Тоже ведь наша епархия. Во-первых, к поселку ближе, кино там, танцы, девушки, "шайба"… Ты водку пить еще не научился?
И, не дожидаясь моего ответа, обернулся к начальнику кадров:
- Меня на днях министр честил. "Что это, говорит, у тебя питейная стихия разгулялась в Заполярье? Кончать надо с этим предрассудком, будто если ты горняк, да еще на Севере, то, значит, и пить должен…"
- Недостаточно развернута массово-культурновоспитательная работа, - спокойно отозвался начальник. - Сказывается удаленность от культурных центров.
- То-то вот, удаленность! - проворчал директор. И, снова обращаясь ко мне, спросил: - Как же насчет рудника? Нам инженеры и там нужны. А туннель от рудничного поселка в восьми километрах. Зимой заносы, неделями до нас не доберешься. Как медведь в берлоге жить будешь. Решай!
Я почувствовал себя как человек, который рвался на фронт, дождался наконец назначения и вдруг, уже добравшись до места, посылается служить в тылу, в безопасности, поближе к штабам.
- Нет, - твердо сказал я.
- Что?
- Нет! - крикнул я уже настолько громко, что сам смутился.
- Ну вот, теперь слышу, голос подходящий! - усмехнулся директор. - Значит, туннель?
- Да, я туннельщик и хочу строить туннели, - подтвердил я, стараясь говорить спокойно и рассудительно, чтобы сгладить невыгодное впечатление от моего мальчишеского выкрика.
- Молодец, - похвалил директор, - правильно решил! Да я тебя все равно на туннель послал бы. Нам этот туннель вот как нужен! - он провел по горлу ребром ладони. Потом с внезапной легкостью встал. - Задачу знаете? - спросил он, переходя на "вы" и уже другим, официально-деловым тоном.
Я хотел ответить "знаю", потому что в министерстве мне более или менее подробно разъяснили назначение строящегося туннеля. Но сказал:
- В общих чертах…
- Пока не приедете на место, вам все будет представляться в "общих чертах"… Словом, об этом поговорите с главным инженером.
- На какой сейчас стадии проходка? - спросил я.
- На низшей. Если иметь в виду участок, на котором вам предстоит работать. На западном проходка уже начата. С понедельника начнем забрасывать людей и оборудование и к вам, на восточный. Ваша задача - как можно скорее начать проходку передовой штольни, догнать Крамова.
- Еще один вопрос, - сказал я. - В качестве кого мне предстоит работать?
- Как это "в качестве кого"? - недоуменно переспросил директор. - Начальником участка! А ты о каком "качестве" думал?
Я закашлялся, чтобы скрыть свое волнение. Такого ответственного назначения я не ждал.
Мое замешательство не прошло незамеченным.
- Честно говоря, - сказал директор, - мы рискуем, конечно. Должность ответственная. Верю в твои диплом с отличием и характеристику, которую профессор Макашов подписал. Все мы по его книгам учились…
Директор побарабанил пальцами по столу и добавил:
- Пока назначим "и. о.", - и я подумал, что директор решил это именно сейчас, на ходу, разглядывая меня. - Проявишь себя - мы эти буковки откинем.
Он нагнулся к микрофону и сказал неожиданно низким голосом:
- Диспетчер… Найдите начальника управления строительства!
На столике зажглась зеленая лампочка, и спрятанный где-то за столиком репродуктор прогудел:
- Фалалеев слушает…
- Вот что, Фалалеев, - сказал директор, - к нам прибыл инженер новый.
- Ясно! - ответил репродуктор.
- Из Московского транспортного, по путевке, - продолжал директор.
- Ясно, - уже каким-то другим, упавшим голосом откликнулся репродуктор.
- Будет работать на туннеле…
- Павел Семенович, - перебил невидимый Фалалеев, - а может, его на рудник? Посмотрит, поучится. Ну зачем его, щенка без опыта, на туннель? Ведь тыкаться будет…
Директор, ожесточенно передвигая микрофон по столу, крикнул:
- Ну, мы с тобой тоже щенками были! Ясно?
- Ясно… - со вздохом согласился репродуктор.
- Так вот, дай команду в понедельник отвезти его на участок. Сам отвези! - с какой-то внезапной злостью сказал директор и затем буркнул уже вполголоса: - У меня все.
Он еще раз сердито толкнул микрофон и, не меняя тона, сказал мне:
- Пройдите к главному инженеру.
Начальник отдела кадров взял со стола папку с моими бумагами и аккуратно сложил листки. Мы подходили к двери, когда я снова услышал голос директора:
- Желаю успеха.
Весь день я провел в комбинате и в гостиницу вернулся только поздно вечером.
Дежурная сидела в дальнем, темном углу, за покрытым газетой столом. За спиной ее стояло чучело бурого медведя. Медведь поднялся на задних лапах, а передние вытянул вперед, над головой дежурной, точно охранял или стерег ее. Только сейчас я заметил, что на его вытянутые лапы кто-то надел толстые синие рукавицы. Это было очень неожиданно и смешно.
Меня мучил голод, и я спросил, нет ли при гостинице буфета. Дежурная, пожилая суровая женщина в платке, ответила, что буфета нет, а жильцы завтракают и обедают в комбинатской столовой.
- А ужинают? - спросил я.
- Вредно ужинать-то, врачи говорят, - ответила дежурная без улыбки. Есть такие строгие люди: когда они шутят, их лица становятся еще суровее.
- Значит, нет-такого места, где можно бы перекусить? - спросил я.
- Ну разве что в "шайбе".
- Что за "шайба" такая?
- Ну, забегаловка, пивная, шалман, по-русски сказать, - дивясь моему незнанию, объяснила дежурная.
- А почему же все-таки "шайба"? - весело продолжал я расспрашивать, чувствуя, что возникает надежда хоть немного утолить голод.
- Форму имеет такую, похожа на шайбу. Да ты ступай вниз по проспекту - и километра не пройдешь, как увидишь ее.
То, что она назвала узкую поселковую улицу проспектом, и то, что пивная построена здесь в таком "индустриальном" стиле, окончательно развеселило меня.
- Еще вопрос, - спросил я, - зачем медведю рукавицы надели?
На суровом, точно каменном лице дежурной появилось наконец что-то вроде улыбки. Она сказала:
- Здороваются с ним постояльцы. Придет - здравствуй, уходит - прощай. И все за лапу, все за лапу… А если который из "шайбы" воротится, так лапу, почитай, цельный час трясет. Никакая лапа не выдержит. Вот директор и велел рукавицы надеть.
- Прекрасная мысль! - воскликнул я, едва удерживаясь от смеха, и, выйдя из гостиницы, направился вниз по "проспекту".
"Шайба" стояла на пустыре, в конце "проспекта".
Это была странная и несуразная постройка. Собственно говоря, она напоминала не шайбу, а скорее большую нефтяную цистерну.
Выкрашенная в зеленый цвет пивная не имела окон. Стены ее были сплошными, дверь же, очевидно, выходила на противоположную от меня сторону.
Сквозь стены, точно из огромного улья, доносился неясный, глухой шум.
Я обогнул "шайбу", нашел дверь и открыл ее.
Очень странно попасть из полярного дня сразу в вечерний сумрак. На улице была ночная тишина, особенно ощутимая при свете солнца. Здесь же на меня обрушился многоголосый шум, звон посуды и всхлипы пивного насоса. Было прохладно и сыро.
Сначала я ничего не мог разглядеть, кроме маленькой, тускло горящей лампочки, болтающейся на обрывке шнура. Ее обволакивали клубы табачного дыма. Потом из дымного тумана выплыли огромные пивные бочки, поставленные вдоль стен и заменяющие столы. У каждой бочки стояло по нескольку человек. Почти все они были в ватниках или брезентовых куртках и в резиновых сапогах.
Бочки были расставлены полукругом, по обе стороны прилавка, сбитого из некрашеных досок. На прилавке, на жестяных тарелках, коробились кусочки сыра, лоснилась конченая колбаса. А над всеми этими яствами возвышалась толстая женщина с рябоватым лицом и очень толстыми губами. Она была в грязноватой белой куртке, надетой поверх ватника, отчего казалась еще более толстой.
Я подошел к прилавку.
Женщина восседала на бочке, точно на троне, а справа от нее высилась другая бочка, очевидно с пивом; из нее торчал пивной насос. У стойки стоял человек с пенящейся кружкой пива в руке, и буфетчица наливала ему водку в зеленоватый граненый стакан.
Потом она взяла со стойки пустую кружку и стала накачивать в нее пиво. При каждом движении ее руки насос попеременно то всхлипывал, то скрипел.
Буфетчица ткнула в меня кружкой, наполненной пивом.
Я почувствовал себя как-то очень растерянно в этой непривычной обстановке и пробормотал:
- Нет… Простите, если можно, несколько бутербродов.
Женщина чуть приподняла свои белесые брови, потом взяла с невысокой стойки жестяную тарелочку, положила на нее бутерброды и все так же молча поставила тарелку передо мной.
- Спасибо, - сказал я. - Если можно, я возьму их с собой. Вот у меня и бумага есть…
И, вытащив из кармана газету, я стал завертывать в нее бутерброды.
- Э-э, так дело не пойдет! - вдруг раздался громкий голос.
Это произнес один из посетителей, стоящих у ближней к стойке бочки, - молодой, весь серый от каменной пыли, в ватных штанах и в расстегнутой, надетой на голое, тоже серое тело брезентовой куртке. Он был уже слегка пьян.
- На вынос наша фирма не торгует, - продолжал парень. - Или, может, считаете, что компания для вас грязновата?
Не успев завернуть свои бутерброды, я недоуменно посмотрел на него.