- Или, может, капиталы не позволяют? - еще громче спросил парень. - Марь Петровна, кружку пива с коротким хвостом начальнику! Горняк угощает!
- Нет, почему же? Зачем вы так? - сказал я, положив бутерброды на тарелку. - Я совсем не поэтому… Только я хотел… А впрочем, дайте мне, пожалуйста, кружку пива, - неожиданно для самого себя громко обратился я к буфетчице и добавил потише: - Только водки не надо.
Парень в куртке плечом потеснил своего соседа, освобождая мне место. Я протиснулся к бочке.
У соседней бочки шел громкий разговор, люди о чем-то спорили, перебивая друг друга, говоря о шлангах, тросах и рогачах, которых "ни в горе, ни под горой не сыщешь", ругали какую-то нарядчицу: "Злая, ух злая, аж зубы у нее трясутся…"
Но за нашей бочкой, как только я подошел, наступила настороженная тишина. Люди замолчали, едва я поставил свою кружку. Бутерброды я держал в руке - на днище бочки для них уже не нашлось места.
Парень в куртке, надетой на голое тело, поднял стакан и громко сказал:
- Ну, будем веселы!
Все подняли стаканы, а я свою кружку.
- Принимаете? - спросил меня тот, что стоял напротив, пожилой, усатый человек в ватной куртке, также покрытой каменной буровой пылью.
- Что? - переспросил я.
- Американский напиток коктейль, а по-нашему православный ерш, - сказал усатый и сделал движение, будто наливает водку в пиво.
- Нет, нет! - окончательно смутился я. - У меня только пиво… без водки. Да я и пива-то не хочу…
- Пиво, друг, в наших краях только на закуску идет, - внушительно сказал третий из моих соседей, человек с большим красным шрамом на лице, точно от ожога.
- Я понимаю… - пробормотал я и поднес кружку к губам.
Пил я долго, не отрываясь, и украдкой поглядывал на соседей, стараясь установить, наблюдают они за мной или нет.
Это нелегкое дело - залпом выпить большую кружку холодного пива, однако я допил до дна и, со стуком поставив пустую кружку на бочку, спросил:
- Породку бурите, товарищи?
- В балете танцы танцуем, - ответил парень в куртке на голое тело.
- То мы ее, то она нас бурит, - проговорил усатый, игнорируя насмешку парня и прямо отвечая на мой вопрос.
- Эго как же - она вас? - спросил я.
- Да очень просто! - вступил в разговор человек со шрамом, - Без бура бурит. Мы ее буром, а она нас так, запросто.
- Крепка порода? Ийолиты? - продолжал я расспрашивать.
Усач промолчал. А парень в ватнике хитро подмигнул остальным и протянул нараспев:
- Эх, д’расскажи, расскажи, бы-ра-дя-га… Расскажи, расскажи, гражданин интересуется, - закончил он ужо скороговоркой.
- Да нет, товарищи, - поспешно сказал я, чувствуя, что разговора не получается. - Не хотите рассказывать - не надо. Просто я вижу, что вы с горы, бурильщики, пришли прямо с работы…
Эти слова внезапно произвели на людей совершенно неожиданное и непонятное мне впечатление. Парень в брезентовой куртке повернулся ко мне всем телом, распахнул куртку и, упершись руками в голые бока, зло проговорил:
- Одежка, говоришь, неподходящая? А что ж нам, в "шайбу" идучи, тройку надевать, что ли? Галстуки-бабочки?
- Тихо, не заводись! - угрюмо одернул его человек со шрамом. - А только форсить нам действительно негде. Да и не перед кем…
- Да что вы, товарищи! Зачем вы так нехорошо поняли? - громко перебил его я. - Завтра, может быть, и я так же выглядеть буду. Я ведь на работу сюда прибыл, на строительство туннеля. И вот…
- На туннель?! - с преувеличенной радостью воскликнул мой сосед в брезентовой куртке. Он был уже сильно пьян, - Сам прибыл?
- То есть как это "сам"? - недоуменно переспросил я.
- Ну, тогда выпьем! - все с тем же оживлением и не разъясняя своего вопроса, сказал парень, ударил ладонью по бочке и крикнул буфетчице: - Марь Петровна, заложи двести пятьдесят взрывчатки в этот шпур! - и он показал на мою пустую кружку.
И тогда я сказал, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно грубее и независимее:
- Тогда всем… Я угощаю!..
Но буфетчица не расслышала ни меня, ни моего соседа - резкие аккорды баяна заглушили все голоса. Кто-то играл у дальних бочек, и при первых же звуках мой сосед скинул прямо на пол свою куртку и, голый по пояс, выскочил из-за бочки, ударил в ладоши и под аккомпанемент баяна стал отбивать "цыганочку". Он был в резиновых сапогах, поэтому чечеточной дроби не получалось, слышалось только ритмичное чавканье подошв.
Кое-кто лениво, нехотя взглянул на пляшущего парня, как смотрят на давно уже знакомое, привычное и надоевшее зрелище, а большинство даже головы не повернули.
Парень плясал дико и самозабвенно. Несколько раз он сбивался с ритма, но не старался снова войти в него. Казалось, ему даже хочется "оторваться" от баяниста и от самого себя, вырваться куда-то на простор.
В эту минуту раздался сильный взрыв, потрясший и пол, и бочки, и лампочку на грязном шнуре.
Я вздрогнул от неожиданности. А взрывы, тяжелые, глубокие, следовали один за другим.
Люди при первом же взрыве почти одновременным и привычным, видимо, движением чуть приподняли над бочками свои кружки.
Никто как будто бы и внимания не обратил на эти удары. Баян продолжал играть, парень - плясать.
- Породу на руднике рвут, - сказал человек со шрамом, обращаясь ко мне. Усмехнулся и добавил: - А вы, может, подумали, что бомбят?
- Ничего не подумал, - буркнул я и тотчас же сказал себе: "Ну, теперь все. Надо уходить".
Я уже подходил к двери, когда она широко распахнулась и на пороге появился человек в синем промасленном комбинезоне. Несколько секунд, загораживая мне проход, он постоял в дверях, наблюдая за пляской, потом громогласно объявил:
- Такси подано! - И пошел к стойке.
Буфетчица уже накачивала для него кружку пива.
Я вышел на улицу. У пивной стояла трехтонка с опущенными бортами. Кабина была пуста. Очевидно, человек в комбинезоне - шофер.
Несколько минут я стоял, глядя на красное, точно воспаленное солнце, медленно плывущее между вершинами гор.
Хлопанье двери заставило меня оглянуться.
Люди парами и в одиночку медленно вываливались из пивной. Подойдя к машине, они стали взбираться в кузов.
Некоторым удавалось сделать это самостоятельно, других подсаживали товарищи. Троих положили "навалом".
Наконец, на ходу вытирая с губ пивную иену, появился шофер. Он безучастно и, как мне показалось, чуть иронически наблюдал за погрузкой.
Мы стояли рядом. Я спросил:
- Куда это вы их повезете?
- Спецрейс делаю, - охотно отозвался шофер.
Было похоже, что он в душе посмеивается надо мной.
- Куда же вы их этим спецрейсом? - продолжал я спрашивать.
- К месту работы, на Туннельстрой.
- На Туннельстрой?! - воскликнул я.
- Точно. Доставка к месту работы, на западный участок.
Решение созрело во мне внезапно. Я подумал: какой смысл болтаться до понедельника в этом поселке?
Я поддержал борт машины, пока шофер закидывал скобу, и сказал решительно:
- Послушайте, товарищ. Моя фамилия - Арефьев, я инженер, назначен на Туннельстрой. Можно поехать с вами?
- Влезайте, места хватит, - ответил шофер.
- Только у меня чемодан в гостинице… Тут всего метров пятьсот…
- Садитесь в кабину, - сказал шофер, доставая из-под сиденья "концы" и вытирая ими руки.
У гостиницы шофер остановил машину, не заглушая мотора.
Я забежал на минуту в комнату общежития, схватил чемодан. Сидящая под распростертыми медвежьими лапами дежурная окликнула меня:
- Куда вы?
- На туннель! - весело ответил я. - До свидания!
Потом, помню, схватил медведя за лапу и попрощался с ним…
Мы быстро миновали поселок и теперь ехали по узкой грунтовой дороге, огибающей гору. Параллельно дороге тянулось железнодорожное полотно.
Я напряженно всматривался, в ожидании, что вот за поворотом откроется какой-то новый, никогда не виденный мною пейзаж.
Тщетное ожидание! Машина все время поворачивала только налево, поэтому с левой стороны и отчасти впереди я видел ту же покрытую редкой растительностью гору, которую мы огибали, а справа - линию железной дороги и за ней беспорядочные нагромождения валунов, а еще дальше - снова горы, похожие друг на друга.
Однообразие пейзажа не угнетало меня. "Что меня ждет? - думал я. - Пройдет еще несколько минут - и я буду на месте, где предстоит начать новую жизнь".
Мне и в голову не пришло, что я поступаю опрометчиво, являясь на чужой участок около часа ночи, без всякого предупреждения и без Фалалеева, которому директор приказал отвезти меня в понедельник.
Да, я совсем не думал об этом. Одна мысль владела мной: как можно скорее оказаться на месте, расспросить обо всем, все разузнать, обследовать начатую штольню, своими руками пощупать породу, сквозь которую мне придется пробивать туннель, - словом, начать действовать. Я спросил шофера:
- Как вы думаете, начальник участка еще не спит? Кстати, как его фамилия? Директор называл, только у меня из памяти вылетело…
- Николай Николаевич? Пока груз не доставлю, нипочем не ляжет, - ответил шофер. - А фамилия его Крамов.
- Груз? Какой груз? - переспросил я и тут же спохватился. - Ах, это вы про пьяных… Послушайте, вы меня разыгрываете или всерьез говорите, что приезжали в "шайбу" специально за пьяными?
- Никакого тут не может быть розыгрыша, если я задание выполняю, - пожал плечами шофер.
- Чье задание?
- Николая Николаевича. Чье же еще?
- Не понимаю… Он вам поручил ехать за пьяными? Странная забота! Вы знаете, министр недавно говорил директору комбината, что с пьянством здесь надо кончать…
- Насчет министра не знаю, а только Николай Николаевич не о пьяных заботится, а о производстве, - строго сказал шофер, и я почувствовал в голосе его обиду.
Но я совсем не хотел обижать ни его, ни Крамова, начальника западного участка, человека, с которым нам вместе, с разных, правда, сторон и навстречу друг другу, предстояло штурмовать гору. А насчет министра получилось у меня совсем уж не к месту.
- Ну, я вижу, вы своего Николая Николаевича любите! - шутливо сказал я. - И давно он в этих краях?
- На строительство прибыл так же, как и вы. Скоро месяц будет.
- И хороший, говорите, человек?
- Человек что надо.
Я позавидовал этому Крамову. Сумею ли и я работать так, чтобы люди сказали обо мне: "Человек что надо"?
И мне очень захотелось заставить шофера разговориться, рассказать еще что-нибудь о Крамове.
Но шофер без всякого понуждения, с явной охотой сам заговорил о Крамове:
- К примеру, есть такие начальники, что ты для него не человек, а так, кадр… Народ у нас, к тому же, трудный… А Николай Николаевич до нутра добирается…
Я с нетерпением ждал продолжения, потому что любил читать или слушать рассказы о сильных, бывалых людях, умеющих завоевывать души людей. Когда-то моим любимым героем был фурмановский комиссар Клычков, а то место из "Мятежа", где описывается, как комиссар стоит лицом к лицу с разбушевавшейся людской стихией, я знал почти наизусть.
Часто случалось, что, читая "Мятеж" или "Как закалялась сталь", я отрывался, от книги, закрывал глаза и думал: "Ну вот, поставь себя на место Клычкова, действуй! Как бы поступил ты? Какие нашел бы слова?.."
Из книг об Отечественной войне я больше всего любил такие, вернее - те места в них, где рассказывается о командире или комиссаре, прибывшем в новую часть, на трудный участок фронта.
Бойцы еще не знают его, может быть, в душе даже не доверяют ему, потому что им, обстрелянным в боях ветеранам, еще не известно, что за человек новый начальник.
И вот он совершает высокий поступок, находит сокровенные слова, которые подчиняют людей, больше того - заставляет людей полюбить его…
Такие места в книгах сильно захватывали меня, когда я еще учился в школе.
Понятно, что мне и теперь захотелось поподробнее узнать о человеке, который будет работать рядом со мной и который, по словам шофера, умеет "добираться до нутра".
А шофер продолжал:
- Вот, к примеру, с "шайбой" этой. Вызывает он меня в субботу - недели три назад дело было - и говорит: "Поедешь в поселок. Пивную "шайбу" знаешь?"
Ну, я смеюсь: кто же про такое дело у нас не знает?.. "Там наших ребят, говорит, много. Под нагрузкой им восемь километров шагать домой трудно. Поедешь часам к двенадцати, остановишься у "шайбы", народ соберешь и сюда доставишь. Ясно?" - "Что ж тут, отвечаю, неясного?" Но про себя думаю: "Новое это дело - пьяных по домам развозить".
Ну, поехал, остановился у "шайбы". За полночь первый из наших выползает. Ничего, идет на своих, только за стенку слегка держится. По-нашему, по-заполярному, это значит - вроде совсем трезвый. Увидел меня: "Вася, друг, подвези!" "- Пожалте, - говорю. - За вами и прислали, лезьте, уважаемый, в кузов…" Так всех и привез.
Теперь уж знают: как войду - сами в машину лезут. Третью субботу езжу. Поняли расчет?
Признаюсь, крамовского расчета я себе не уяснил.
- При чем тут умение "добираться до нутра"? Ну, послал машину за подгулявшими людьми - эко дело!
- Э-е, нет! - откликнулся на мое замечание шофер. - Тут расчет серьезный. Попробуй оставь наших в поселке с субботы на воскресенье - они и к понедельнику не вернутся на участок. Вот тебе и прогул, и проходка снижается. А тут один рейс, пяти литров бензина не сожжешь, а люди на месте. И гулякам помощь и производству выгода. Понятно?..
Наконец передо мной открылась строительная площадка у подножия горы. На крыльце небольшого дощатого домика сидел человек и курил трубку. Завидев машину, он встал. Шофер посигналил. Человек помахал рукой. Машина остановилась.
2
- Приехали! - сказал шофер, поворачивая ключ зажигания и затягивая ручной тормоз.
Он заглянул в заднее оконце, убедился, что в кузове все в порядке, и выскочил из кабины навстречу медленно приближающемуся человеку с трубкой. Человек этот был в сапогах, брюках военного покроя, голубой сорочке и кожаной куртке, накинутой на плечи. На вид ему можно было дать лет сорок.
Через открытое окно кабины я слышал слова шофера:
- Всех доставил, Николай Николаевич, порядок!
Потом он оглянулся в мою сторону, понизил голос, но все же достаточно громко сказал:
- А этот к вам…
Он не решался назвать меня инженером: вероятно, у меня был не слишком-то солидный вид.
Я вылез из кабины.
Крамов сразу понравился мне. Открытое лицо, светлые волосы. Но больше всего привлекали его глаза - добрые и совершенно синие, как море, каким его рисуют на картинках для детей. Даже голубая рубашка в сравнении с цветом его глаз казалась блеклой.
Крамов не спеша, чуть вразвалку, шел мне навстречу и широко, дружелюбно улыбался.
Теперь всякая неловкость исчезла. Я сказал, протягивая Крамову руку:
- Инженер Арефьев. Назначен на восточный участок. Не мог усидеть в поселке до понедельника, приехал к вам. Простите, что так поздно…
Крамов крепко пожал мою руку.
- У нас поздно никогда не бывает, - все с той же улыбкой ответил он. - Солнце спать не ложится, мы тоже. Сейчас потолкуем с вами, вот только архаровцы мои выгрузятся.
Шофер уже откидывал борт кузова. Я огляделся.
Чувствовалось, что на стройплощадке совсем недавно кипела работа.
По свежеврытым столбам тянулись телефонные провода. Их концы еще не успели подвести к дому, и они болтались в воздухе. У подножия горы чернел туннельный портал, из него выползали рельсы узкоколейки. Укладка рельсов еще не была закончена, они обрывались у края площадки. Тут же, у штабелей заготовленных шпал, торчали воткнутые в насыпь лопаты и ломы.
Справа от портала я увидел одноэтажное деревянное здание барачного типа.
Из машины тем временем выбирались люди. Крамов прислонился к столбу и внимательно наблюдал за выгрузкой.
Я с удивлением заметил, что люди за время пути значительно протрезвели. Даже те, которых грузили в машину "навалом", теперь выбирались из нее без посторонней помощи.
В машине оказалось человек двенадцать-пятнадцать рабочих; все они, проходя мимо Крамова, здоровались с ним.
Одни из них держались робко и виновато, другие громко и независимо кричали:
- Николаю Николаевичу полярный привет!
Или по-шутовски низко кланялись ему.
А Крамов все так же стоял у столба с потухшей трубкой в зубах, кивал головой или бросал добродушно:
- Давай, давай, полярник!..
Наконец все рабочие, пройдя мимо Крамова, скрылись в бараке.
- Ставь машину, Василий, - сказал Николай Николаевич шоферу.
Потом обернулся ко мне.
- Вот и строй коммунизм с такими гавриками, - беззлобно сказал он, показывая трубкой в сторону барака. - Не то что коммунизм, а туннель дай бог построить… Ну, когда прибыл?
Вопрос его прозвучал как-то очень естественно и по-дружески.
Я поспешно ответил ему.
Разговаривая, мы подошли к домику. У крыльца Николай Николаевич чуть подтолкнул меня, пропуская вперед. Я поднялся по ступенькам и через узкие, маленькие сени вошел в комнату. Она сразу показалась мне уютной, обжитой. Простой, добротно сделанный, некрашеный, пахнущий свежим тесом стол стоял у окна, окруженный такими же некрашеными стульями. На столе я увидел подставку для трубок, она поблескивала темным лаком.
Рядом с большим зеркалом висел чертеж, изображающий гору в вертикальном разрезе, и какой-то график, аккуратно вычерченный на листке миллиметровой бумаги.
У стены стояла кровать, застеленная красным одеялом. Над ней висели фотографии - издали я не смог рассмотреть их - и спиннинг в футляре. Пол еще был свеж после мытья.
- Ну вот, теперь погуторим, - весело сказал Крамов. - Садись куда хочешь - на кровать, на стул… Словом, располагайся по-домашнему и рассказывай о себе.
С размаху опустившись на кровать, Крамов вытянул ноги, вытащил из кармана кисет, набил трубку и закурил. Он держал трубку в кулаке, поглаживая ее большим пальцем. Я сел на кровать рядом с пим, и меня сразу охватило чувство покоя. Точно шел-шел по неизведанной дороге, волновался, не знал, что встречу впереди, и наконец укрылся под надежным кровом.
И сразу же легко и просто я рассказал Николаю Николаевичу свою несложную биографию.
- Так… Значит, Московский транспортный окончил, - сказал Крамов, когда я выговорился. - В свое время и я там учился… Ну, а в эти края как попал? По разверстке?
То случайное обстоятельство, что Николай Николаевич окончил московский институт, как бы подчеркнуло нашу близость. Я ответил, что выбрал Заполярье добровольно, потому что работа в трудных, суровых условиях всегда казалась мне наиболее интересной и привлекательной.
Я хотел было добавить: "и романтичной", но тут же подумал, что это прозвучит уж чересчур по-ребячески. Крамов хлопнул меня по колену и сказал:
- Что ж, Андрей, правильно выбрал. Обозникам - обоз, фронтовикам - передовая.
Мне понравилось, что он назвал меня просто по имени, - это было естественно при нашей разнице в годах.
Николай Николаевич улыбнулся каким-то своим дальним воспоминаниям и сказал: