3
Просьба Петра Шумова была удовлетворена, его списали на действующий флот, на крейсер "Россия". Крейсер базировался в Гельсингфорсе. Петр должен бы ехать туда поездом и попросил мичмана Яцука отпустить на сутки племянника. Однако увольнение в Петроград мог разрешить только начальник школы, и Петру пришлось потратить полдня, чтобы получить разрешение.
Когда пароход отвалил от кронштадтской пристани, над заливом висел плотный промозглый туман. Пассажиры поспешили во внутренние помещения, на верхней палубе осталось только человек шесть матросов, да и те жались к надстройкам. Петр с Гордейкой устроились за трубой, там было тепло и никто не мешал из разговаривать. Собственно, говорил один Петр, Гордейка только слушал.
- Не знаю, когда мы теперь с тобой увидимся, а может, и не придется - на войне всякое бывает. Но я за тебя в ответе перед отцом и матерью, да и перед совестью своей. Я тебя сманил во флот, мне, стало быть, и заботиться о тебе. Моряк, я вижу, получится из тебя хороший, но не в этом суть. Я хочу, чтобы ты стал настоящим человеком, и пора тебе к настоящему делу привыкать…
Петр помолчал, жадно докуривая папиросу. Потом- щелчком стрельнул окурок за борт и неожиданно спросил:
- Ты слышал, что есть люди, которые против царя идут?
- Слышать‑то слышал, да что‑то не видал таких. - Гордейка не заметил усмешки Петра и продолжал: - Попробуй его скинь, у него вон какая сила: и войско, и флот, и полиция.
- А есть сила, которая сильнее царя.
- Какая?
- Народ. Да. ведь и армия и флот - это тоже народ, такие же рабочие и крестьяне, как мы с тобой. Надо только эту силу организовать и поднять против царя. Вот этим и занимаются большевики во главе с Лениным. Так вот, Ленин стоит за поражение царского правительства в этой войне. Поражение ослабит самодержавие и народу будет легче взять власть в свои руки. Понял?
- А как же немцы? Они тем временем захватят Россию, и власть будет ихняя.
- Не захватят. Народ не даст, потому что тогда он будет защищать свою, рабоче - крестьянскую власть…
По палубе зашаркали чьи‑то шаги, и Петр умолк. В корму прошел старик в потертой поддевке и помятом картузе, за ним плелась девочка лет семи - восьми и ныла:
- Деда, ну, деда, зя - я-бко!
Старик остановился, подождал ее и ласково сказал:
- Я же тебе велел там сидеть.
- Бо - о-язно!
- Да куды ж я денусь? Задыхаюсь я там. - Старик потер ладонью грудь. - Вон стань к трубе, там теплее будет.
- Иди, не бойся, - пригласил Петр и подо, - двинулся, освобождая девочке место.
Пароход уже входил в Неву, пассажиры вылезли на палубу, и Петру так и не удалось, закончить разговор. Потом, сойдя с парохода, они сели в трамвай и - поехали на Петроградскую сторону. Трамвай был набит битком, должно быть, где‑то кончилась смена. Гордейку оттиснули в угол задней площадки, он совсем потерял дядю и, только когда переехали через мост, услышал его голос откуда‑то спереди:
- Гордей, нам через одну вылезать!
Гордейка стал пробираться к двери. Когда он вышел, дядя уже ждал его.
- Что, помяли бока‑то? - весело спросил он. - Зато добрались быстро. Нам вот сюда.
Они свернули в узкую улочку.
- А к кому мы идем? - спросил Гордейка.
- Не все ли равно тебе? К хорошим людям. Надо же нам где‑то и ночевать.
- К Михайле, что не пошли? Совсем рядом было.
- Михайлу, брат, арестовали, нам туда нельзя.
- Как так арестовали?
- А вот так. Помнишь, он на "Новый Лес- снер" звал? Вот тогда и арестовали. Когда и тебя, между прочим.
- Его‑то за что?
- Он шел против царя.
- Вон оно что! - удивился Гордейка. Он никак не ожидал, что те, которые против царя, могут быть похожими на дядю Михайлу. Обыкновенный мужик, ничего в нем особенного нет, а вот поди ж ты! - Постой. Раз ты его слушался, значит, ты был с ним заодно. Выходит, ты тоже против царя?
- Выходит, так.
- А не боишься? Тебя ведь тоже могут так‑то, как Михаилу.
"- Волков бояться - в лес не ходить. И потом, один мудрый человек сказал: "Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир". Так говорил Маркс.
- Тоже твой знакомый?
- Нет, он давно умер.
- Имя больно чудное - Маркс. Видать, не из русских.
- Немец.
- Не пойму я, дядя Петро, как так у тебя получается? Мы вот с немцами воюем, а ты о каком‑то Марксе, как о родном брате, говоришь.
- А мы и есть братья. По классу. Хотя Маркс и был интеллигент, ученый, но душа у него была пролетарская.
- Чудно получается!
- Ничего, скоро поймешь и ты, что к чему, - сказал Петр, сворачивая во двор большого мрачного дома.
На этот раз они спустились в подвал, постучались в левую дверь. Им долго не открывали, потом из‑за двери тихо спросил мягкий женский голос:
- Кого надо?
- Авдотья Захаровна здесь проживает?
- Вы ошиблись подъездом.
- Покорнейше извините за беспокойство.
Гордейка уже поднял дядин сундучок, собираясь уходить, но тут дверь широко распахнулась:
- Входите быстро!
Петр нырнул в темную пасть двери, втащил за собой Гордейку, и кто‑то тут же захлопнул дверь.
В подвале было темно, пахло плесенью и еще чем‑то кислым. Но вот где‑то в глубине открылась дверь, в коридор упала желтая полоса света.
- Проходите сюда, - пригласил тот же мягкий голос.
Петр подтолкнул племянника вперед, Гордейка шагнул в ярко освещенную комнату и в изумлении остановился на пороге: в переднем углу за столом сидел челябинский дяденька Цезарь.
Глава пятая
1
По окончании теоретического курса в школе юнги обычно совершали на одном из учебных кораблей плавание во внутренних водах, а затем и длительное - на семь - восемь месяцев - заграничное плавание. Но война требовала ускорить подготовку кадров, и в мае 1916 года выпускников школы юнг сразу расписали по кораблям действующего флота.
План военных действий России на Балтийском море, По которому было произведено развертывание флота с началом войны, был составлен еще в 1912 году. Правда, позже он несколько раз корректировался. Предполагалось, что германский флот начнет вторжение в Финский залив с целью высадки десанта и захвата Петрограда. Задача состояла в том, чтобы не допустить высадки немецкого десанта и обеспечить мобилизацию и развертывание 6–й армии, предназначенной для обороны столицы. Решение этой задачи предусматривало бой главных сил флота на оборудованной в начале войны центральной минно - артиллерийской позиции между островом Нарген и полуостровом Порккала - Удд.
В августе 1914 года немецкое командование действительно решило предпринять активные действия в Финском заливе. Для этого выделен был отряд контрадмирала Беринга в составе крейсеров "Аугсбург", "Магдебург", "Амацоне", канонерской лодки "Пантера", четырех миноносцев и подводной лодки. В ночь на 13 августа отряд направился в Финский залив.
Но разведка у немцев была поставлена плохо, они не знали обстановки на театре. К тому же в эту ночь был плотный туман, корабли шли двумя группами и вскоре потеряли друг друга. В 00 часов 37 минут, ворочая влево на курс 79 градусов, крейсер "Магдебург" при 15–узловом ходе прочно сел на камни у маяка Оденсхольм. Все попытки сняться с камней не увенчались успехом. Командир "Магдебурга" решил свой экипаж снять на подошедший миноносец "У-26" и взорвать крейсер.
Однако русский пост на маяке успел сообщить командованию об аварии "Магдебурга", из Ревеля уже вышли миноносцы, а из Балтийского порта крейсеры "Паллада" и "Богатырь". Отогнав артиллерийским огнем немецкий миноносец, русские моряки захватили оставшихся на борту командира крейсера, двух офицеров и пятьдесят четыре матроса.
Но самой главной добычей были секретные шифры, найденные водолазами около затонувшего крейсера. Они помогли овладеть методикой составления германских шифров, и, несмотря на частую смену ключей и кодов, применявшихся в немецком флоте, все радиограммы германского командования в дальнейшем легко расшифровывались. Это позволило окончательно установить состав немецкого флота на Балтийском море и его намерения.
Обстановка на театре оказалась более благоприятной, чем предполагало русское командование: противник не планировал высадку десантов в районе Финского залива. Поэтому в конце 1914 года был разработан новый вариант русского оперативного плана. Обеспечить фланг армии целесообразнее всего оказалось минными постановками в южной части Балтийского моря, чем одновременно нарушить и германскую торговлю со Швецией. Чтобы укрепиться в Моонзунде и Або - Аландском архипелаге, базы миноносцев и подводных лодок были выдвинуты в эти районы.
Гордей Шумов, списанный в минную дивизию, прибыл в Ревель и получил назначение на эскадренный миноносец "Забияка" наводчиком носового плутонга.
2
Ночью бухту затянуло туманом, к утру он стал совсем грязным, потому что эсминцы все время держали котлы под парами и дым корабельных труб никуда не уносило, он стлался низко над гаванью, цеплялся черными длинными космами за мачты и надстройки, густые шапки его в этом лесу мачт были похожи на грачиные гнезда.
Гордей зябко поежился и подошел к вентиляционному грибку. Из‑под грибка шел теплый запах ржавчины и пота, там внизу, в тесном кубрике, набитом людьми, было жарко.
К утру на кораблях стало тихо, слышались только сипение пара в трубах да всхлипывание воды в шпигатах. В этой тишине голос вахтенного офицера прозвучал неожиданно громко:
- На баке!
- Есть, на баке! - так же громко откликнулся Шумов и отошел от грибка. Сейчас вахту нес корабельный артиллерист старший лейтенант Колчанов, и Гордею не хотелось бы получить замечание от своего непосредственного начальника.
- Бить две склянки!
- Есть, две склянки!
Гордей подошел к висевшему на кронштейне медному колоколу, нащупал привязанный к языку штертик и отбил две склянки. Колокол звонко вскрикнул два раза, ему тут же откликнулись колокола с других кораблей, и над гаванью долго еще висел переливчатый, медленно затухающий звон. Но вот туман поглотил последний звук, и тишина стала еще более гнетущей и тяжелой.
"Осталось еще два часа, а я уже озяб", - с тоской подумал Шумов и опять побрел к вентиляционному грибку. Сейчас он жгуче завидовал тем, кто в кубрике, и почему‑то злился на них. Вот уже восьмую ночь подряд унтер - офицер Карев посылал его в ночную смену. Это было несправедливо, но никто Кареву не напомнил об этом, а сам Гордей постеснялся: он был самым молодым на корабле, и кое‑кто уже начал помыкать им. Даже замковый второго плутонга Мамин, маленький, плюгавенький матросик, прозванный в команде Блохой, и тот вчера велел постирать его робу, а когда Гордей отказался, полез на него с кулаками. Гордею не стоило больших трудов скрутить Мамину руки, но тут за Блоху заступились другие:
- Ты что, салага, перечить старшим? А ну, ребята, доставай ложки!
И не миновать бы Шумову наказания, отдубасили бы его ложками по мягкому месту, если бы не заступился Заикин. Он был кочегаром, но по тревоге расписан заряжающим на плутонге и как раз оказался в кубрике комендоров.
Заслонив Гордея от наседавших матросов, Заикин сказал:
- Вас что, мало начальство мордует, так вы еще друг друга мордовать собираетесь? Или вам мало восемнадцатой статьи?
Статью восемнадцатую военно - морского дисциплинарного устава знали и поминали недобрым словом все матросы. Эта статья предусматривала телесные наказания на флоте. В 1904 году, напуганное нарастанием революции, правительство отменило восемнадцатую статью, но в начале 1905 года указом царя она снова была введена в действие.
- Тебя самого давно ли пороли? - спрашивал Заикин Блоху. - А тебе, Клямин, давно ли Карев два зуба выбил? Ты почему‑то не осмелился Кареву дать сдачи, а тут вон какой - храбрый стал. Ишь ведь какие вы герои - шестеро на одного, да еще молодого!
Теперь уже Заикин наседал на матросов, они потихоньку отступали и вскоре разбрелись: кто в свой рундук полез, кто вдруг вспомнил, что надо орудие зачехлить. Кочегар обернулся к Гордею и сказал:
- Так и держать, парень! Ты им не особенно поддавайся.
Заикин был из запасных, он давно отслужил свой срок, но с началом войны был опять призван и попал на "Забияку". В команде его уважали, а некоторые и побаивались. После этого случая старослужащие матросы оставили Гордея в покое, но не мешали издеваться над ним унтер - офи - церу Кареву. А тот не давал молодому матросу прохода.
- Шумов! - орал он на весь кубрик. - Почему в обрезе бумага?
- Не знаю, спросите у дневального.
- Ты к‑как р - разговариваешь со старшим? - Карев страшно вращал глазами и брызгал слюной. - Я из тебя дурь выбью!
Он и в самом деле ударил тогда Гордея в лицо, но удар получился не прямой: кулак только скользнул по щеке. И Гордей, вынося обрез, плакал не от боли, а от обиды. Заикина на этот раз не было, и никто за Гордея не заступился.
И теперь окружавшие Гордея люди не возбуждали в нем того интереса, который был поначалу. Гордей был от природы общителен и любопытен, но обида сначала на Блоху, потом на Карева как‑то незаметно для него самого перешла в обиду на всех, он стал замкнутым, в разговоры ни с кем не вступал, а молча делал свое дело. Только к кочегару Заикину у него еще сохранилось чувство благодарности, и они часто разговаривали. Заикин умел говорить так хорошо, что слова и мысли его прочно укладывались в памяти, как снаряды в ящик - каждый в свое гнездо.
- Николай Игнатьевич, что такое война? - спрашивал Гордей.
- Убийство.
- А зачем?
- Для одних, чтобы наживаться на этом убийстве, а для других, чтобы умирать за царя и отечество, - усмехнулся Заикин.
- А почему вы смеетесь?
- Потому что лично я не хочу умирать за царя - батюшку.
- А за отечество?
- Смотря за какое.
- Оно у нас с вами одно - Россия.
- Россия‑то Россия, только мы в ней пока не хозяева. Вот когда станем хозяевами, тогда и будет у нас свое отечество.
В его рассуждениях было что‑то общее с тем, о чем говорил и дядя Петр, только Заикин рассуждал уверенно, будто обо всем знал наперед. И хотя Гордей не всегда понимал его, но эта уверенность суждений невольно заставляла и Гордея подчиняться кочегару во всем, верить каждому его слову.
В Заикине Гордей чувствовал нечто таинственное, возвышавшее его над всеми остальными, хотя с виду кочегар был совсем прост: небольшого роста, угловатый, лицо скуластое, неброское; только вот руки у него необыкновенно длинные - огромные промасленные кулачищи обычно болтаются возле самых колен. Иногда кочегар вспоминает о своих длинных руках и сгибает их. Но руки его и в таком положении подвижны, только теперь он двигает не кулаками, а локтями, будто пробирается сквозь толпу.
Серые невыразительные глаза Заикина смотрят пристально, изучающе, взгляд их будто ощупывает осторожно каждый предмет или человека. Несмотря на это, он неловок, постоянно задевает за что‑нибудь, вещи будто сами тянутся к нему и цепляются за него. И люди тоже.
Что привлекает их в кочегаре: прямота, откровенность, добродушие или что‑то еще? Вот тогда он накричал на этих шестерых старослужащих, а они даже не обиделись…
На шкафуте послышались чьи‑то шаги, наверное, это вахтенный офицер идет проверять посты.
Выслушав рапорт, старший лейтенант Колчанов спросил:
- Ну как, Шумов, привыкаете к службе?
- Помаленьку привыкаю, вашскородь.
- Завтра вот на боевую операцию идем. Не боитесь?
- Так ведь бойся не бойся, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.
- А все‑таки страшно? Признайтесь.
- Да вроде бы нет, вашскородь. Как все, так и я.
- Вот это похвально! - сказал офицер. - За отечество не должно быть страшно и умереть.
- И за царя - батюшку, - с усмешкой добавил Гордей.
Но старший лейтенант, вероятно, усмешки в темноте не заметил и опять похвалил:
- Молодец, Шумов! Я ценю ваши патриотические устремления.
Сам Колчанов был о царе - батюшке невысокого мнения. Среди офицеров в последнее время ходило много разговоров о близком падении монархии, кто‑то уже требовал конституции, кто‑то даже записался в социалисты. Колчанов же ни к одной партии не принадлежал, хотя его в кают- компании и окрестили либералом за слишком мягкое обращение с матросами. Будучи человеком наблюдательным, он чувствовал, что в настроении людей что‑то изменилось, назревают, несомненно, большие события, которые, возможно, пошатнут и трон Романовых.
Он не разглядел в темноте усмешки матроса Шумова, но иронические нотки в его тоне почувствовал вполне отчетливо и сейчас, поднимаясь на мостик, думал: "Вот до чего дожили, даже этот деревенский парень говорит о царе насмешливо".