3
Осенними штормами и ледяными торосами были ослаблены минные заграждения в Ирбенском проливе, весной их приходилось подновлять, и "Забияка" в эту навигацию уже четвертый раз выходил на минные постановки.
На траверзе острова Вормс пробило паропровод, корабль застопорил ход и отстал от других миноносцев. Чтобы использовать вынужденную остановку для боевой подготовки, командир "Забияки" капитан 2 ранга Осинский приказал провести практические стрельбы по берегу. Целью была выбрана высокая сосна, одиноко стоявшая на мысу. Чтобы проверить выучку каждого расчета, командир решил вести стрельбу поору- дийно.
Старший лейтенант Колчанов, определяя порядок стрельбы, умышленно поставил носовой плутонг последним, рассчитывая, что до окончания ремонта его очередь так и не дойдет. К этому у него было немало оснований. Во - первых, наводчик Шумов совсем молодой, еще ни разу не стрелявший в этом расчете, был ненадежен. Во - вторых, заряжающий Заикин сейчас занят в машине, а поставить другого, не сработавшегося с расчетом, тоже рискованно - можно сбиться с заданного темпа стрельбы. Прошлый раз на кормовом плутонге во время стрельбы был пропуск, и барон Осинский после этого долго выговаривал Колча- нову:
- Это последствия либерализма вашего и ваших унтер - офицеров. Вы с них мало требуете, а они в свою очередь распустили матросов. За исключением Карева, все ваши унтер - офицеры, как и вы, либералы.
- Карев бьет матросов, - попытался возразить Колчанов. - Согласитесь, что это не совсем…
- Не соглашусь! - оборвал его командир. - В военное время для достижения цели все средства хороши. И вы прекрасно знаете, что это сейчас разрешено официально.
- Да, разрешено. Но вы, барон, дворянин, и я не думаю, чтобы вы в душе соглашались с таким порядком.
Барон Осинский, давно обнищавший помещик, гордился своим дворянским происхождением, и всякое напоминание об этом приводило его в хорошее расположение духа. Офицеры довольно часто пользовались таким приемом, не подвел он и на этот раз - командир тут же отпустил артиллериста.
Сейчас провести барона не удалось, он сразу разгадал хитрость Колчанова, но пока промолчал. Первая очередь вся легла с большим перелетом и выносом по целику влево на двадцать пять тысячных. Колчанов скорректировал прицел и целик, но и вторая очередь легла с перелетом. Поняв, что после первой очереди корректировку вводить не следовало, Колчанов увеличил шаг вдвое. Но когда цель была захвачена в вилку, снаряды, выделенные на ее поражение, уже кончились.
Не лучше отстрелялось и второе орудие. Старший лейтенант Колчанов понял причину неудачи: из погребов к орудиям подали боезапас не того знака. Он с ужасом ожидал, когда командир отдаст распоряжение открыть огонь из носового плутонга, но в это время механик доложил, что паропровод исправлен и можно давать ход.
- Вперед - малый! - скомандовал барон и, обернувшись к артиллеристу, укоризненно покачал головой: - Плохо, очень плохо!
Потом его отвлекли докладами сигнальщики. Колчанов уже хотел незаметно нырнуть в штурманскую рубку, чтобы выкурить там папиросу, но Осинский жестом остановил его. Выслушав доклады сигнальщиков и штурмана, приказал увеличить ход до среднего и лишь после этого спросил:
- У вас на носовом плутонге, кажется, совсем молодой наводчик?
- Так точно. Матрос Шумов.
- Вот и посмотрим, на что он способен. Прикажите открыть огонь.
Колчанов нехотя передал приказание. Он понимал, что надеяться ему больше не на что. Если первые орудия стреляли с места и то не сумели поразить цель, то что можно ожидать сейчас, когда корабль идет средним ходом, а у прицела сидит совсем зеленый матросик, только что вылупившийся из школы юнг.
Все замерло в напряженном ожидании выстрела. Рулевой матрос Гусаков впился взглядом в картушку компаса, удерживая курсовую нить точно на делении двести сорок три градуса. Вильнет корабль хотя бы на одно деление в момент выстрела, и снаряд отнесет в сторону на десятки метров. И Гусаков ощущал каждое движение стальной громадины корабля каждым нервом рук, сжимавших штурвал. Эти нервы были настолько напряжены, что любой резкий звук мог оборвать их тонкие струны, и тогда Гусаков сделает неверное движение. Поэтому на мостике стояла глухая могильная тишина.
В кочегарке же, как всегда, выла вентиляция, грохотало в топках пламя, звякал через равные промежутки времени звонок топочного уравнителя. И после каждого звонка матрос Заикин распахивал топку и бросал в ее жаркую пасть уголь.
Кочегарка не видит, что делается наверху, но напряжение стрельбы передалось и сюда: оно и в четких движениях рук, работающих лопатами, и в пристальных взглядах, брошенных на водомерное стекло, и в той же напряженности каждого нерва.
У наводчика матроса Шумова нервы натянуты до предела. Сейчас они скрестились в двух тонких нитях, разделяющих поле придела на четыре равные части. Плотно сжав губы, Шумов уперся правым глазом в резиновый ободок прицела. Перекрестие нитей лежит точно у основания сосны. Такие же сосны стоят в бору у заимки, за рекой Миасс, и память неудержимо влечет туда, в далекую деревню Шумовку, где все до боли знакомо и дорого. Но Гордей отгоняет воспоминания и старается сосредоточиться только на этой сосне, в которую должен попасть снаряд. Попадет ли? Его бросит туда немыслимая сила взрыва пороховых газов, выплюнет из узкого горла ствола и пошлет к той одинокой сосне. Но прежде чем снаряд долетит до сосны, его будет сбивать с пути и сила земного тяготения, и сопротивление воздуха, и собственное вращение.
Должно быть, корабль качнуло, перекрестие нитей поползло вправо, но Шумов точным движением руки повернул маховичок горизонтальной наводки, и перекрестие опять вернулось к основанию сосны.
Унтер - офицер Карев, заметивший это движение маховичка, погрозил в затылок Шумову кулаком. "Подведет, сосунок!"
Но не подвел Шумов! Цель была захвачена в вилку с первой очереди, а с третьей орудие перешло на поражение на одном прицеле, и сосна, скошенная снарядом, свалилась в море.
Барон потребовал матроса Шумова на мостик и, когда тот явился, спросил:
- У кого учился в школе юнг?
- В роте мичмана Ядука, указателем был унтер - офицер Зимин.
- Не знаю таких, - разочарованно сказал барон. Он сам начинал службу артиллеристом и надеялся, что Шумов назовет кого‑нибудь из знакомых.
- Кроме того, занимался у капитана второго ранга Унковского.
- Унковского? - обрадовался барон. - Как же, знаю, отличный артиллерист. Но, насколько мне известно, он ведет класс в учебном отряде, а не в школе юнг.
- Так точно.
- А как ты туда попал?
- Я, вашскородь, охотником туда по вечерам ходил. С их разрешения.
- Вот как? Что же, у тебя особое пристрастие к артиллерии было?
- Так точно, интересуюсь. Я к этому делу шибко дотошный, вашскородь.
Ободренный успехом, еще не остывший после напряжения стрельбы, немного оглохший и потому отвечавший громко, Гордей произвел на барона впечатление бодрого и находчивого матроса.
- Ну а вон в тот буй попасть можешь? - Осинский подвел Гордея к обвесу и указал на черневший кабельтовых в восьми буй.
- Попробую, если разрешите, вашскородь.
- Разрешаю. Но смотри: если не попадешь с шести раз, буду считать первый успех случайностью.
Шумов побежал вниз, а Колчанов и штурман, обменявшись взглядами, недоуменно пожали пле чами. Стрелять в буй, обозначающий фарватер! А вдруг Шумов попадет? Пустотелый буй, наполнившись водой, притонет, а потом какой‑нибудь корабль, сойдя с фарватера, сядет на мель или напорется на собственное же минное поле.
Если офицеры отчетливо представляли возможные последствия глупого решения барона, то матрос Шумов даже и не подозревал об этом.
Он попал в буй с четвертого выстрела.
- Молодец! Ей - богу, в нем есть не только приверженность к делу, а и талант, - сказал оарон Колчанову. - Как он служит?
- Выше всякой похвалы, - сообщил Колчанов. Он и в самом деле к Шумову не имел никаких претензий по службе, а тут еще матрос так выручил его после неудачной стрельбы первых орудий. И Колчанову захотелось подчеркнуть, что в этом успехе есть и его личная заслуга.
- Я с первого дня держу его под своим наблюдением. Не далее как вчера у нас с ним состоялся любопытный разговор…
И Колчанов почти дословно передал ночной разговор с Шумовым, однако не только утаил свои наблюдения об иронических интонациях, но даже, наоборот, подчеркнул, что при произнесении имени государя императора, голос у матроса дрожал от благородного волнения, а руки невольно вытягивались по швам.
- Тем более надо отметить это рвение и преданность, - сказал барон. - Назначить бы его унтер - офицером, да очень молод. Вот что: поручите- ка ему заведование корабельным арсеналом. Это и для него будет поощрением, и нам спокойнее. Времена сейчас довольно смутные, и лучше доверить хранение оружия человеку, преданному престолу, надежному в поступках и. суждениях.
Что касается суждений, то они у матроса Шумова были далеко не такими благонадежными, как показалось барону. Убеждения Гордея складывались как‑то незаметно, может быть, даже слишком медленно, потому что его воспитанием никто не занимался серьезно и долго. Что‑то он перенял от дяди Петра, чему‑то научил добрый указатель унтер - офицер Зимин, сейчас вот Заикин заметно влиял на него. Но главными его указателями были жизнь и его собственный ум - нетренированный, но пытливый от природы и аналитический по складу.
Каждый вечер, перед тем как заснуть, Гордей перебирал в памяти все, что видел и слышал за день, отсевал, как шелуху, незначительное, сохраняя лишь крупные зерна фактов, пропускал их сквозь хранилище прежних впечатлений и выстраивал в ряды собственных выводов.
В пестрой веренице проходивших перед ним людей он отчетливо выделил тех, кого называли социалистами. Они тоже были разные, но все одинаково в чем‑то сознательно ограничивали себя и в этом смысле были похожи на монахов из книжки, которую Гордей читал в детстве вместе с дядей Петром. Однако в самоотречении социалистов было что‑то привлекательное. Гордей понимал, что они стоят за людей бедных.
Сначала он думал, что мир делится только на богатых и бедных. Одни безропотно тянут тяжелый воз истории, а другие сидят на этом возу и только управляют. Но куда в таком случае пристроить унтер - офицера Карева? Поставить его коренником, запрячь в пристяжку или отвести роль бегущей у колеса собаки, беспрестанно лающей, но боящейся укусить за ноги? А кто такой дяденька Цезарь, что его объединяет с отцом, печником Вициным и с дядей Петром? Похоже, что и Заикин из этой же породы людей. Какова их роль?
Как‑то он спросил об этом Заикина. Был сырой ветреный вечер, они сидели на баке вдвоем, и Гордей рассказал о странной встрече с Цезарем в Петрограде.
- Чудно получается, он сам городской, видать, шибко образованный, мог бы работать учителем в гимназии или инженером. А вот знается с нашими, деревенскими. Что у него схожего с ними?
- Вероятно, общая цель.
- Какая?
- Свергнуть существующий строй, то есть царя.
- А дальше что? Кто же будет править?
- Сам народ, то есть рабочие и крестьяне.
- Ну а Цезарю‑то что до этого?
- Есть, брат, люди, которые борьбе за народную власть посвятили всю свою жизнь. Это профессиональные революционеры. Вероятно, и твой знакомый Цезарь тоже из таких. Между прочим, ты про него и про своего дядю тут никому не рассказывал?
- Нет, вам первому.
- Больше никому не говори. И вообще будь осторожнее в разговорах. Есть тут которые нюхают. Тот же Карев. Ну, этот весь на виду и потому не опасен. А вот минный офицер Поликарпов- этот похитрее. Любит посочувствовать матросу, вызывает на откровенность, а потом выдает. Бойся таких. Хотя в голове у тебя мусора еще много, но парень ты, видать, дельный, мыслишки у тебя верные есть. Но ты их при себе держи до поры до времени. Лучше простачком прикидывайся. Пусть считают хоть и глупым, но преданным. Им сейчас как раз такие нужнее всего. Тебе вот винтовки и револьверы хранить доверили, ты нам на этом месте во как нужен. - Заикин чиркнул ребром ладони по шее.
- Кому это нам? - настороженно спросил Гордей.
- Есть такие, - уклончиво ответил кочегар и увел разговор в другую сторону: - Слышал, что миноносцы в Рогокюль переводят?
- Нет.
- Через два дня уйдем. А у меня тут знакомые, я обещал к ним на той неделе зайти. Так вот есть у меня к тебе такая просьба. Ты завтра в город идешь, а меня не пускают. Зайдешь к моим знакомым?
- Можно. Мне все равно нечего делать в городе, просто так по земле пошататься хотел.
- Ладно, адресок я тебе завтра скажу.
Назавтра, уволившись на берег, Гордей отправился по указанному Заикиным адресу. Он без труда отыскал островерхий, крытый черепицей домик возле самого Вышгорода, постучался. Ему тотчас открыли, и крепкая, розовощекая девушка, ни о чем не спрашивая, впустила его в небольшую полутемную прихожую.
- Вот сюда. - Она толкнула дверь в комнату и пропустила Гордея вперед. - Посидите тут, папа придет через полчаса.
Девушка закрыла дверь, и Гордей остался в комнате один. Комната была маленькая, об одно окно, и так тесно заставлена, что решительно негде было повернуться. Вплотную к окну был при двинут стол, заваленный книгами и газетами, в простенке стояло кресло с плюшевой обивкой вишневого цвета, основательно потертой, с белыми лысинами. Всю противоположную стену загораживал узкий продавленный диван с высокой резной спинкой, тоже заваленный книгами. В проходе стоял шкаф с облупившейся дверцей и густо усеянным морщинами зеркалом, в нем уродливо отражались беспорядочно занимавшие остальную часть комнаты вещи: швейная машина "Зингер", комод, разномастные стулья. Гордей взял один из них, опробовал его прочность и сел у двери. В висевшей на окне клетке что‑то затрепетало, потом на шесток вспрыгнул синевато - зеленый попугай, долго что‑то клокотал, откашливался и вдруг отчетливо сказал:
- Здр - р-расьте!
Гордей улыбнулся и весело ответил:
- Здравия желаю, ваше превосходительство!
И услышал за спиной заливистый смех. Девушка, бесшумно открывшая дверь, стояла на пороге и смеяла. сь, обнажая крупные, плотно поставленные в ряд зубы, высекая из голубых глаз колючие искры. Лицо у нее было миленькое, точно на картинке из журнала "Нива".
- Как вы его величаете! - Продолжая смеяться, она обршла Гордея и, ловко лавируя между вещами, проскользнула к креслу. - Может, чаю поставить?
- Нет, спасибо. Я ненадолго.
- Как хотите. Вы кто?
Гордей не нашел ничего лучше, как ответить:
- Я от Николая Игнатьевича.
- А - а. - Девушка вдруг стала серьезной, на лице ее появилась озабоченность, между тонкими дужками бровей легла складка. - Папа скоро при дет. - И тут же без всякого перехода спросила: - Вы цветы любите?
- Не знаю. У нас в деревне их много растет прямо в поле. Никто их так и не рвет, только в праздники. Девчата из них венки плетут.
- Наверное, это красиво - венки из полевых цветов. А я вот не была в деревне ни разу. Хорошо там?
- Хорошо! - искренне сказал Гордей. - Просторно. И воздух легкий, душистый.
- А тут копоть. - Девушка провела пальцем по краю стола и, разглядывая палец, грустно сказала: - У папы чахотка, врачи ему в деревню велят ехать, а он не хочет.
- Раз велят, надо ехать! - убежденно сказал Гордей.
- Разве его уговоришь? - И опять неожиданно спросила: - Что такое кливер?
- Парус такой спереди, треугольный.
- Это я у Станюковича вычитала. Кливер - красивое название. Были еще кивера - шляпы такие красивые. - Она подняла руку и обвела ею вокруг головы.
Попугай, должно быть испугавшись ее жеста, захлопал крыльями. Она подняла голову, поглядела снизу на попугая и сказала:
- Дурачок!
Попугай охотно подтвердил:
- Попка - дурак!
Гордей рассмеялся, девушка тоже улыбнулась и весело предложила:
- Давайте все‑таки пить чай.
Она легко поднялась с кресла и, покачивая бедрами, заскользила между стульями к двери. Это у нее вышло ловко, просто удивительно, что она ни за что не задела.
Она чем‑то напоминала Гордею Люську Вицину, может быть, вот этой стремительностью и ловкостью движений и еще тем, что так же неожиданно менялось ее настроение. Наверное, она тоже любит фантазировать.
О Люське он так ничего и Не знал. Написал ей четыре письма, но ни на одно из них ответа не получил и тоже перестал писать. Но вспоминал он о ней часто, особенно когда бывал на берегу. Он был рослым, широкоплечим, видным парнем, морская форма ему шла, и он не раз ловил на себе любопытные взгляды женщин. Эти взгляды волновали его, но он был нерешителен и застенчив, да и не хотел ни с кем знакомиться.
К тому же в матросских кубриках часто возникали такие разговоры о женщинах, которые не только не разжигали в Гордее любопытство, а отталкивали своим цинизмом. О женщинах там говорили хвастливо и грязно. Гордея тошнило от этих разговоров, как от качки. Только матрос Клямин иногда нехотя и бесполезно увещевал:
- Посовестились бы, охальники! Баба, она и есть баба, а все‑таки человек. И мать. Без нее и вас на свет божий не появилось бы.
Заметив, что Гордей каждый раз уходит из кубрика, когда начинаются такие разговоры, матросы стали подтрунивать над ним:
- Надо бы тебе, Шумов, самому спробовать. Дело не хитрое, а приятное.
Клямин предупредил:
- Они тебя подпоить хотят да Грушке подсунуть. Ты гляди не поддавайся.
Грушка, вечно измятая и пьяная портовая шлюха, встречая Гордея, гнусаво звала:
- Пойдем, касатик, поучу.
Должно быть, она научила не одного уже молодого матроса.
Как‑то невольно получалось, что когда Гордей уходил из кубрика, то начинал думать о Люське. Он вспоминал, как она тогда в снегу гладила его по щеке, почти физически ощущал ее ладонь, и ему было просто приятно. Но когда он вспоминал, как они, подравшись из‑за ранца, вдруг оба испытали что‑то тогда еще непонятное, его тело медленно наливалось томлением, и он пугался этого. "Неужели и я такой, как все они? И неужели все только в этом?"
Он и сейчас заметил, какое ловкое и упругое тело у этой девушки, как рельефно обрисовалась ее грудь, когда она подняла руку, чтобы изобразить над головой кивер, но все эти наблюдения не вызывали в нем стыда. Каждое движение ее здорового тела было естественным, лишенным всякого кокетства, а за этой непосредственностью поведения он инстинктивно угадывал ее чистоту. И оценил он ее по - крестьянски просто: "Какая крепкая". Он даже по - хозяйски подумал: "Здесь, в городе, она быстро увянет, может, даже заболеет, как отец".
Она неплотно прикрыла дверь, до Гордея доносилось позвякивание посуды и незнакомая мелодия песни, которую тихо напевала девушка. "Веселая", - одобрительно подумал он.
В это время прихожая наполнилась топотом ног, сдержанным шумом голосов, кто‑то громко сказал:
- Наталья, встречай гостей!
Потом все стихло, послышался шепот, и тот же голос предупредил:
- Осторожно, там одна ступенька сломана.