- Вероятно, транзистор, - кротко сказал Грузь, а одна из сотрудниц пискнула от сдерживаемого смеха.
- Не институт, а какой-то оперный балет, - сказал замзав и, щурясь, оглядел всю медведевскую группу.
Потом замзав прочитал афишку, составленную из слов, выстриженных из газетных шапок. Афишка висела над рабочим местом Грузя:
Все попытки разума оканчиваются тем, что он сознает, что есть бесконечное число вещей, превышающих его понимание. Если он не доходит до этого сознания, то это означает только, что он слаб. А если его превосходят вещи вполне естественные, что сказать о сверхъестественных?
Паскаль
В афоризме великого француза замзаву что-то не очень понравилось, но вникать было некогда, и комиссия исчезла в медведевском кабинетике.
- Дамочки! Тише!.. - снова произнес Женя Грузь.
Лида, одна из сотрудниц, фыркнула и выскочила в коридорчик. За ней потянулись другие. Грузь тоже вышел.
Здесь табачный дым перемешан был с запахом импортных духов и туалетной хлорки. Грузь про себя с улыбкой вспомнил, как в детстве мечтал о женщине, которая вообще не ходит в уборную. Курили в группе все, кроме него и Медведева. Медведев при первой встрече, когда Грузь был студентом, спросил: "Женя, вы мужчина или младенец?". Грузь смутился. Тогда он ничего не сказал в ответ, кроме как: "Мужчина, вроде б". - "Хм! - причмокнул Медведев. - Если мужчина, то почему с соской?" - "Все же сигарета и соска не одно и то же", - подумал тогда Женя Грузь, но Медведев прочитал его мысли и сказал: "Разница в одном: соска безвредна. В остальном все одинаковое".
С тех пор Грузь никогда не курил. Однажды одна из сотрудниц всерьез обиделась на него: "Вам не стыдно, Евгений Мартынович? Вы второй раз обозвали нас курицами". - "Это не имеет к сельскому хозяйству никакого отношения, - ответил он. - Курица - значит, курящая женщина".
Послышался голос замзава. Комиссия, явно раздраженная, выходила из владений медведевской группы.
- Так. Здесь что? - замзав потянул за ручку туалетных дверей.
- Здесь? - скромно произнес Грузь. - Здесь у нас дискотека для ветеранов.
Девушки снова фыркнули.
Замзав записал что-то в блокнот, и вся инвентаризационная комиссия важно пошла по институтскому коридору.
- С праздником вас! - Грузь помахал рукой.
…Все двери были открыты, Медведев слышал последний возглас и взглянул на перекидной календарь. На воскресенье красным шрифтом было набрано "День железнодорожника". Грузь не мог ошибиться, каждую пятницу поздравляя "с наступающим" знакомых и незнакомых. Но что это? На сегодняшней пятнице стояла давнишняя, еще зимняя запись: "Д. Р. Любы. Подарок".
Медведева бросило в пот. Он взглянул на часы и позвал:
- Евгений Мартынович? Зайдите сюда.
Обиженный официальным тоном, Грузь осторожно прикрыл за собой дверь, долго не хотел садиться на стул: "Благодарю вас, Дмитрий Андреевич. Постою, вернее, мы постоим".
- Да ладно ты! - расхохотался Медведев. - Как у нас с графиком?
- С графиком нормально. А вот с золотыми контактами не очень.
- А, черт… - Медведев потянулся за телефонной трубкой, но Грузь остановил его:
- Кому будешь звонить? Министру среднего машиностроения или в приемную Гречко? Но разрешение на золото дает Госплан…
- А что наша заявка?
- Пока глухо.
- Женя, - Медведев откинулся, словно опять готовясь петь про блоху. - Немедля поезжай на завод. Займись промежуточным блоком. Может, обойдемся без золота? Ну а вечером к нам. На дачу. С праздником, как ты говоришь.
- День рождения?
- Да…
- У тещи или у дочки?
- У жены, бегемот! - Медведев весело, но пронзительно поглядел на своего сотрудника. Их отношения развивались вполне определенно: от взаимного симпатизирования к дружбе. - Послушай, Женя, а у тебя была любовь?
- Была, да сплыла, - ответил Грузь.
- Как так? Ну, расскажи, расскажи! Ты ведь знаешь, я не болтлив.
- Да так. Я пригласил ее в гости к приятелю. Там коктейли, музыка и все такое. У меня на брюках расстегнулась молния, а я был в белых трусах…
- Ну и что? - Медведев думал теперь совсем о другом, но слушал.
- А то, что я заметил это слишком поздно. На этом все и кончилось.
- Зря! - серьезно сказал Медведев. - Может, она не заметила? Может, она и не разлюбила тебя…
- Зато я разлюбил себя, - сказал Грузь. - В том возрасте это было равносильно тому, что разлюбили тебя. Да и сейчас так же…
- Всё впереди. У тебя все изменится, Женя.
- В какую сторону, шеф? - спросил Грузь, уходя и не дожидаясь ответа, потому что телефон опять зазвонил.
Медведев неохотно взял трубку.
- Старик, ты помнишь наш разговор? - послышался голос Бриша.
- Ты подозреваешь, что у меня склероз? - сказал Медведев. - Напрасно. Нет, с начальством я не встречался, предпочитаю как можно реже… Что?
Голос Бриша то и дело прерывался каким-то хрипом:
- …Как говорит мой друг…
- Кто, кто?
- Мой друг Аркадий. Тот самый, журналист номер один.
- Разве он еще не удрал на Запад? - шутливо спросил Медведев.
- Старичок, зачем ему удирать? Он ездит туда чуть ли не ежемесячно.
- Ясно. Так вот, Мишенька, если будешь работать у нас, заграничные поездки - долой. Хорошенько подумай.
- Я уже подумал.
- Тогда я сейчас же иду к шефу. Ты будешь у нас вечером? Але-у… Вечером я доложу тебе о визите. Ну да, к моему шефу. Пока.
Медведев опять откинулся, набрал в легкие воздуха и, чтобы не запеть про блоху, шумно выдохнул. Потом по трехзначному внутреннему позвонил Академику. Академика на месте еще не было (он появлялся в институте ежедневно, но всегда в разное время).
Пришлось ждать.
Академик был давно равнодушен к науке, но, обращаясь с бумагами, проявлял поистине футбольный азарт. Глаза его загорались и при виде не обделенных природой женщин, об этом знали все работники института. Но слабость к антиквариату Академик даже от самого себя заслонял любовью к искусству, а об этом ведомо было, пожалуй, одному Медведеву. Академик сидел у него на крючке. Было приятно сознавать, что в любой момент шефа можно подсечь с помощью какого-нибудь медного православного складня или изображающей Будду нефритовой статуэтки. Религия и художественные достоинства имели мало значения, в расчет брались только возраст безделушки и благородство материала. Хобби? Но Медведеву почему-то представлялось, что и сама работа для Академика тоже не более чем хобби, что главным в его жизни было что-то иное, не известное, может, и самому Академику.
- Женя, ты еще здесь? - Медведев стремительно распахнул дверь. - Я еду с тобой. У шефа сейчас массаж, так? Так. А мы поглядим "Аксютку". Что? Нет машины. Вызываем такси. Девушки, а что сейчас самое модное? Ну, во всем. В одежде, в обуви. В косметике. Что? Есть машина? Очень хорошо! Едем!
Завод, на котором базировалась группа, отвел для "Аксютки" хорошо оборудованную пристройку. Установка покоилась на хорошем фундаменте за специальными ограждениями. Она была невелика по своим размерам, трансформатор, ее питающий, казался по сравнению с нею настоящим гигантом. Далеко не каждый, даже из самой группы, допускался в эту пристройку. Но сверхсекретность не помешала тому, что принципиальная схема устарела прежде, чем завершилось строительство опытного образца. Это обстоятельство больше всего и бесило руководителя группы.
К "Аксютке" надо было катить едва ли не через всю Москву, и Грузь осторожно намекнул Медведеву о дефиците времени. Но шеф не захотел его слушать, считая, что купить подарок - минутное дело.
9
"Боже мой, уже тридцать! Какой ужас!"
Люба разглядывала свое лицо сначала анфас, потом в профиль и вполоборота с помощью второго зеркала. Нет, морщин под глазами и пониже ушей еще не было, но они вот-вот появятся, это она чувствовала. И подбородок уже слегка отвис. Господи, как быстро летят годы!
Она лихорадочно искала женьшеневый крем, то разглаживала под глазами, то подводила брови, а задней мыслью "прокручивала" в уме способы поведения и варианты одежды, тут же мелькала мысль о Медведеве: "и почему его нет до сих пор?", проскальзывали перед глазами и лица гостей, но ей казалось, что голоса Натальи, матери и дочки, звучавшие по всей даче, не давали сосредоточиться и подумать как следует.
Днем лето в Пахре все еще вздыхало в полную силу, но под вечер сказывалась его усталость: уже не так ярко зеленела трава, и дальний, быть может, последний в этом году гром звучал глухо и не очень настойчиво, и уже мало кто отличал его от реактивного гула, который то и дело со всех концов света стремился к Москве. И все же здесь был совсем иной, не московский мир, иной воздух, каждую неделю меняющийся, иной свет с небес и вкус воды и еды. Но особенно странным казалось ей то, что здесь, на даче, и она сама, Люба Медведева, становилась почему-то иной, совсем как бы и не похожей на ту, городскую, московскую.
Дача была стара и вызывала у Любы стыд, когда были гости, а когда никого не было - жалость. Точь-в-точь такую же жалость вызывала у нее и мать, Зинаида Витальевна, когда, забыв про своих продавщиц, парикмахерш и массажисток, усталая, укладывалась на ночлег или когда учила девочку завязывать бантики. Зимой Зинаида Витальевна редко приезжала сюда. С тех пор как она овдовела, домработницы то ли перевелись, то ли стали дороги, и дача тоже начала потихоньку стареть.
Окна и двери большой комнаты выходили на веранду с резными перилами. В летнюю пору с утра до вечера веранда освещалась, нагревалась солнышком, здесь же стоял журнальный столик и три старомодных, но очень удобных кресла. В большой комнате имелся круглый обеденный стол и пианино. С торца дома в двух небольших комнатках устроены были спальни, в другом конце размещалась кухня с кладовкой. Весь дачный участок, огороженный дряхлым забором, заросший с боков молодыми березами и черемухами, с лужайкой посередине, уходил от веранды слегка под уклон. И в детстве это больше всего нравилось Любе. Здесь, на этой уютной веранде, отмечались все дни ее рождения. Здесь бывали все одноклассники; все цветы и все торты проходили через эту веранду. Тут же, в кресле, прочитаны были самые волнующие страницы книжек. Мечты и волнения, рожденные когда-то модными клубами ("бригантинами" и "алыми парусами"), тоже вспыхивали и потухали здесь, вместе с дроздиной возней по весне, вместе с бесшумными вспышками августовских зарниц перед началом занятий.
Всю жизнь, сколько себя помнит, она училась, лишь последние годы - годы замужества - были свободными, и оттого казались какими-то праздничными, временными. Любе и до сих пор часто снились экзамены…
Зинаида Витальевна вздумала печь какие-то потрясающие, по японскому рецепту, бисквиты. Лимонов для этого не оказалось, и Наталья послала Зуева на машине в город.
- А что, Славик долго еще будет плавать? - спросила Люба, когда пропахшая никотином Наталья проходила с веранды. Платье на ней шелестело.
- Вот приедет с лимонами, ты и спроси. Уж тебе-то он скажет… - Наталья многозначительно рассмеялась, закашлявшись.
- Почему? Что значит мне?
- Ну, он же рассказывал, как весь класс, все до одного, были в тебя влюблены. Один Медведев внимания не обращал, правда?
- Глупости! - вспыхнула Люба.
- Ничего не глупости, - поддержала Наталью Зинаида Витальевна, но радио, включенное на кухне, глушило слова матери.
- Нет, глупости, - повторила Люба, думая не обо всем классе, а об одном Медведеве.
- Ну да, рассказывай, - Наталья опять хихикнула. - А этот… ваш Бриш. Он и сейчас на тебя поглядывает, глазки масленые. Они что, и в институте вместе?
- С Мишей? Нет, только в школе, - Люба задумалась. - И то с восьмого, кажется. Миша еще фамилию свою писал на женский лад.
- Как это?
- Ну, с мягким знаком! - Любе стало смешно и от забытой школьной детали, и от того, что Наталья ничего не понимает в орфографии.
- Вот, вот! Все они и бегали за тобой. И он, и Славик, и…
- Наташка, перестань говорить всякую чушь! - рассердилась Люба.
- Почему, Любочка, чушь? - опять послышалось с кухни вместе с сообщением о полете Севастьянова и Климука.
- А ты их всех, это самое! - не унималась Наталья. - Всем фигушки. А за тихоню за этого взяла и пошла, все и остались ни с чем.
- Боже мой, если б тихоня… - засмеялась Люба.
- Я его все время боюсь, - сказала Наталья.
- Почему?
- Как поглядит прямо, так и мороз по коже. Не представляю, как ты с ним… А вот Зуев подъехал.
С тех пор, как с "Москвича" содрали в Марьиной роще зеркало, Наталья настояла на том, чтобы Зуев ездил в форме. Зинаида Витальевна всегда с восторгом разглядывала флотскую кремовую рубашку, значки и погоны. Но сейчас Зуев был снова в гражданском. Жена встретила его на крыльце, утащила на кухню сетку с лимонами и апельсинами. Через большую комнату он хотел вновь пройти на веранду, но увидел Любу. Она улыбнулась, разглядывая его через зеркало.
- Славик, какой ты красивый, - сказала она и не добавила слово "сегодня". Она чувствовала, что нельзя было без этого слова, но все равно почему-то не произнесла, не добавила этого слова. Зуева словно ошпарило кипятком, сердце его забилось часто и неритмично. Он чуть побледнел и с трудом овладел собой.
- Ты путаешь меня с галстуком, - произнес он и помахал ей одними пальцами. Затем через кухню вышел из дома, прошел к машине и сел за руль, чтобы снова вернуться к себе. Но и за рулем ему не удалось вернуться к себе. Его захватила радостная окрыленность, он не сопротивлялся ощущению счастливой какой-то бесплотности, он вернулся в то самое состояние, что испытывал тогда на катке, и в гондоле колеса обозрения, и в лодке в московском парке.
"Не зря даются первые школьные клички, - думая о другом, мысленно произнес он при виде подъехавшего такси. - Мишка вполне оправдывает звание "идущего впереди"".
Бриш выгрузил из багажника большую коробку с каким-то подарком.
- Старик, о чем думаешь? - коробка оказалась довольно тяжелой. - Не бойся, она не взрывается.
Через минуту Бриш уже целовал на кухне руку Зинаиды Витальевны:
- Вы сегодня прекрасно выглядите. А я всегда рад при виде семейных идиллий.
- Что ты говоришь, Миша! Я все глаза выплакала… Гляжу, как Люба с ним мучается, и думаю: господи, чем он заворожил ее? - Зинаида Витальевна придвинулась и заговорила шепотом: - Он же обманом женился! Без меня, пока я была на гастролях…
- Да что вы говорите! - тоже шепотом произнес Бриш.
- Честное слово, обманом. Никогда в жизни не ожидала. А вы знаете? Ее он тоже обманывает…
- Вы фантазируете. У вас прекрасный зять, Зинаида Витальевна. Талантливый физик…
- Господи, второй год не может защитить докторскую. Вера! Что ты там притихла? Иди сюда, детка.
Букет привезенных Зуевым розовых гладиолусов совсем потерял свою пышность, когда приехал нарколог Иванов. Тот не стал прятать в кустах свой подарок, принес прямиком на веранду. Ваза была едва ли не антикварной. Он со всеми перездоровался, увидел, что Медведева нет, испугался собственной фамильярности и растерялся. Не зная, что делать, Иванов воспользовался какой-то длинной тирадой Бриша и пошел вдоль забора. Ощущение чеховского "Вишневого сада" вытеснило его собственную неловкость. Везде было прибрано, но прибрано только внешне. Снаружи дача казалась основательной, но изнутри… Так и просвечивало долголетнее запустение. Дощатый зеленый флигель выглядел издалека очень симпатичным, даже изящным строением. Вблизи же он представлял дряхлую развалину, куда кое-как складывалась всякая всячина. Еще не перегорели прошлогодний мусор и палый лист, сгребенные под забор. Тут и там настырно росла крапива.
За флигелем, где были сложены рамы давно разобранного парника, на старом дверном полотне светлоголовая дочка Медведевых вслух разговаривала с потрепанным мишкой и двумя куклами: "Ты будис мамой, а ты будис папой, нет, ты тозе мама!"
Увидев Иванова, девочка смутилась и замолчала.
- Как тебя звать? - Иванов присел на корточки.
- Вела.
- Вера Медведева. А меня… Нет, я пока не скажу. А почему у мишки сразу две мамы? Пусть лучше будет одна мама и одна бабушка. Согласна?
- Нет.
- Я, конечно, не настаиваю, - сказал Иванов. - Но, по-моему, две мамы - это хуже, чем одна.
- Нет, лутце! - убежденно сказала девочка.
Медведевский характер явственно обозначался в этом коротеньком "нет". Изгиб же между щекой и бровкой, и особенно локон, упавший на ухо, обнаруживали удивительно точное сходство с матерью. Иванов смотрел на Любу в миниатюре… Что-то ему помешало спросить у девочки об отце, к тому же подошел Бриш.
- Веруська, а ты сегодня чистила зубы?
- Не-а.
- Я так и знал. Потому и принес жвачку. Грызи, и зубы сразу станут чистыми.
Зуев в это время сидел на веранде, разговаривал с Зинаидой Витальевной, пока она не удалилась для переодевания. Наталья все еще возилась с бисквитами. Надвигался вечер. Обеденный стол в большой комнате давно накрыли на десятерых, но Медведева не было.
- Мальчики, вам налить что-нибудь? Пока, чтоб не скучно было? - Довольная собой, вновь чувствуя свое безграничное обаяние, Люба Медведева улыбнулась всем сразу, но так, что каждому казалось, что улыбается она только ему. - Вино или лимонад?