Двое прохожих, обгоняя Седюка, с любопытством оглянулись на него - он отвечал сердитым взглядом. Чтобы больше не привлекать ничьего любопытства, он замолчал. "Ну, хорошо, - думал он, - сегодня они меня поймали, но темные места остаются темными местами, а из темных мест посыплются неожиданности, аварии, остановки, все это ляжет мне на плечи, ударит по голове, придется лезть из кожи, а самого главного - меди - не будет или будет мало. Ну, а ты на их месте, - с пристрастием допрашивал он себя, - ты что-нибудь лучшее предложил бы, что-нибудь более дельное запроектировал? Нет, конечно. Ну и не ругай их, они правы! Нет, врешь! - возразил он запальчиво. - Ты так не поступил бы, нет, Может, ты не открыл бы ничего нового, взял бы те же коэффициенты, но ты не успокоился бы, ты думал бы, возвращался к этому каждый день, ночью просыпался, спрашивая: что же делать? Вот как бы ты поступал, я знаю тебя не первый год, а они успокоились, дышат ровно, смотрят добрыми глазами, довольны своими достижениями. "Хоть бы раз выругались, этакие заполярные олимпийцы!"- вспомнились ему гневные слова Дебрева. - Ах, все это чепуха! - круто оборвал он себя. - Ты думаешь о пустяках, дорогой. Предоставь психологию романистам, ты инженер, твое дело - металлургия, а с металлургией пока неважно, тут нужны исследования, и серьезные. Вот только об этом и думай! - властно приказал он себе. - Ни одной мысли на сторону, ясно?"
Так он сказал себе, но спокойнее ему не стало. Ощущение, будто он забыл сделать что-то важное, снова вернулось к нему, но он никак не мог вспомнить, что же это.
На прикрепление карточек пришлось потерять минут пятнадцать, и в столовую он пришел поздно, обедающие уже расходились, было много пустых столиков. Седюка окликнул высокий блондин.
- Садитесь к нам, - радушно сказал он. - Ну как, были в отделе кадров? Помните, я ночью звонил вам по поручению Валентина Павловича?
Седюк сообразил, что этот человек Янсон, главный диспетчер комбината.
- Пойду после обеда, - проговорил он, усаживаясь и протягивая официантке свои талоны.
Кроме Янсона, за столиком сидел еще один человек. Он был одет в простую ватную телогрейку. Ворот ее был расстегнут, расстегнута была и защитного цвета гимнастерка, открывавшая кусок волосатой груди. Лицо его, румяное, с рыжеватой кудрявой бородкой, было удивительно подвижно. Голубые, стремительно все охватывающие глаза больше секунды ни на чем не задерживались и словно вспыхивали каждый раз, когда что-либо привлекало их. Янсон заметил, что Седюк с интересом присматривается к соседу, и познакомил их:
- Седюк, Михаил Тарасович, главный инженер медного. Лешкович, Валериан Александрович, начальник мехмонтажа, самый знаменитый в Ленинске человек. Вам, Михаил Тарасович, придется много потерять крови в битвах с мехмонтажниками, поэтому я опишу вкратце их признанного главу. Вы имеете дело с человеком, который прежде всего выпаливает "нет" или "да", а потом интересуется: "А в чем, собственно, дело?"
- Не ври, не ври, Ян! - запальчиво закричал Лешкович. - Это ты со зла на меня!
- Обратите внимание на его бородку, - неумолимо продолжал Янсон. - Она у него не для украшения, а для дела: во-первых, внушает незаслуженное уважение к ее обладателю, во-вторых, заменяет на ветру кашне. Главное ее достоинство - не требует стирки в прачечной, чем выгодно отличается от белья. На монтаже Валериан Александрович цепляется бородкой за крюки, чтоб не упасть.
Лешкович, весело смеясь, пытался вставить в речь Янсона хоть словечко, но тот хладнокровно отводил все его попытки. Седюк открыл в Лешковиче еще одну забавную особенность - у него при разговоре смешно подергивался кончик большого, неправильного носа.
- В работе Валериан Александрович великий экспериментатор, - продолжал Янсон. - Он готов провалить любой план, лишь бы что-нибудь начудить с конструкцией. Чертежи, присланные из проектной конторы, переделываются сверху, снизу и с обратной стороны. Обратную сторону Валериан Александрович любит даже больше: она чистая, это вдохновляет на творческие изыскания. Главная особенность, отличающая эксперименты Валериана Александровича от экспериментов всех людей на земле, - та, что они неизменно не удаются. Последнее его достижение в этом отношении - подъем паровоза, упавшего под откос, двадцатитонным паровым краном вместо сорокапятитонного. Все окончилось сравнительно благополучно: людям удалось отбежать в сторону, когда кран рухнул на поднимаемый паровоз, а сам Валериан Александрович побил рекорд прыжков в высоту, спасаясь от падающей на него стрелы крана.
- Немножко перестарались, - признался смущенный Лешкович. - Потом еще два дня мучились. Зато я узнал, что стрела нашего двадцатитонного крана выдерживает тридцатитонную нагрузку, нужно только хорошо укрепить самый кран. Конечно, это был технический риск. Но когда-нибудь его результаты пригодятся.
- Пригодятся! - презрительно фыркнул Янсон. - Кому пригодятся - тебе или прокурору? Вы знаете, - сказал Янсон Седюку, - техническое творчество уважаемого товарища Лешковича изучается пока не столько благодарными студентами, сколько неблагодарными следователями. Они никак не могут понять, что это за штука, которую Валериан Александрович называет техническим риском.
- Ну и что же? - закричал Лешкович. - Их дело - проверять, мое дело - работать. А теперь я обрисую вам Яна Эрнестовича Янсона! - сказал он радостно. - Чтоб не говорить о нем плохо - он мой лучший друг, - я скажу только одно: Ян - трепло!
- Фи, Валериан! - поморщился Янсон. - Какая некультурность!
- Трепло! - воскликнул Лешкович. - Я тебя знаю, ты ради красного словца самого себя не пощадишь. Когда тебя поведут вешать, - а тебя непременно повесят, - ты по дороге на эшафот опубликуешь пять новых острот и расскажешь веселый анекдот о веревке, которую тебе набросят на шею. Попросите Яна рассказать вам о других людях, - обратился Лешкович к Седюку, - вы увидите, он забудет работу, еду, - а поесть он любит, - и с наслаждением примется перемывать чужие косточки. Правда, когда речь заходит о высоких начальниках, наш дорогой Ян Эрнестович прикусывает язычок, в оценке их он соблюдает благородную осторожность, это его главная слабость. Седюк засмеялся.
- Я здесь человек новый, никого не знаю, мне как раз интересно услышать о людях, с которыми придется работать.
Своих новых знакомых Седюк слушал с интересом. Оба ему нравились, особенно Лешкович - он словно излучал веселую, жизнерадостную энергию. Рядом с хмурыми, суровыми людьми, ставшими обычными после первых месяцев войны, этот человек казался осколком довоенного времени. Он, по-видимому, был завзятым курильщиком: возле его тарелки на столе лежала зажженная папироса, проглотив две-три ложки супа, Лешкович жадно затягивался и выпускал носом дым, оседавший в бороде и державшийся там несколько секунд после каждой затяжки, а затем снова хватался за ложку.
Седюк обратился к Лешковичу:
- Я не помню, вы были на вчерашнем заседании техсовета?
Янсон громко засмеялся, а Лешкович негодующе фыркнул:
- На заседании? У меня есть поважнее дела, чем просиживать брюки на заседаниях.
- Дело в том, - пояснил Янсон, - что Лешкович принципиальный враг всех заседаний. У него есть папка, куда он складывает все неудовлетворенные вызовы. Числом их он измеряет свои успехи в жизни. Если при встрече он скажет вам неожиданно: "Две тысячи сто восемьдесят пять", - то не пугайтесь, ничего страшного не случилось, просто он гордится очередным достижением: состоялось две тысячи сто восемьдесят пятое заседание, на которое он не пошел.
- И скажу! - свирепо огрызнулся Лешкович. - Я как-то в поезде сосчитал, что сэкономил семь месяцев рабочего времени на том, что не ходил на заседания. Я не богач и не бездельник, чтобы разбрасываться таким временем.
Янсон подождал, пока Седюк принялся за суп, и деловито поинтересовался:
- Так с кого начнем? Людей здесь много. Кто вас особенно интересует?
- А все те, с которыми мне придется работать, - повторил Седюк.
- Тогда давайте с начальства, - предложил Янсон.
И он заговорил неожиданно серьезно и вдумчиво, чуть по-лекторски. Удивленный этим резким переходом, Седюк с недоверием на него поглядел, но Лешкович даже не оторвался от своего рагу - ему, очевидно, были хорошо знакомы странности Янсона. Янсон начал с Дебрева. Он упомянул о том, что Дебрев окончил рабфак в 1925 году, а институт - в 1929-м. В 1931 году он пустил свой первый цех. Ему было всего двадцать шесть лет, когда его послали председателем правительственной комиссии - инспектировать на Урале строительство химического завода. Ему дали месяц на составление доклада, а он послал доклад на третий день и потребовал "крови" - гнать старых руководителей. Он два года сидел на этой стройке, уже начальником ее. В запальчивости он обещал пустить завод досрочно, если у него в руках будет вся полнота власти. Он честно выполнил обещание - пустил завод на два дня раньше. Вот тогда к нему пристали два прозвища: "Все наверх!" - так говорили те, кого он обижал, снимал, понижал в должности, - и "На два дня раньше!" - так говорили его друзья. Врагов у него было много и с каждым годом все прибавлялось, но выжило все-таки второе прозвище, хотя, если говорить правду, Дебрев великий мастер организовывать штурмы и авралы. Лешкович, нахмурившись, прервал Янсона:
- Врешь, врешь, Ян! Вся деятельность твоего Дебрева - это сплошной аврал. А почему? Послушай его речи - кругом враги, ходи и оглядывайся на каждого прохожего. Одно он умеет по-настоящему - бить. Руководитель горлового типа. Кое-что это, конечно, дает - кому охота оказаться публично оплеванным? Только, по-моему, это не метод для настоящего инженера.
Седюк отметил про себя, что не ему одному бросаются в глаза недостатки Дебрева.
Янсон деловито возразил:
- Конечно, он груб и придирчив. Только это не вся правда о нем. Согласись: когда он приехал сюда, все сразу быстрее задвигалось. Вспомни, Валериан, - разве тебе самому он не подсказал, как лучше распределить работы по заказам? Сам ты по этой части - организации труда - не очень…
Лешкович пожал плечами.
- Всего у него я но отрицаю. Кое-что он, конечно, умеет.
- Самое важное - он прирожденный организатор, - продолжал Янсон. - Каждое новое дело он перекраивает по-своему - в общем получается лучше. Нужно только сработаться с ним, попасть в его колею. Правда, сейчас и ему нелегко, подобного сложного строительства на долю ему еще не выпадало. И потом - здесь он играет только вторую скрипку: Сильченко не такой человек, с которым можно не считаться.
На этот раз Лешкович возмутился.
- А что Сильченко понимает в технике! - воскликнул он. - Дебрев - человек неприятный, но хоть инженер, тут ничего не скажу. А Сильченко, если хочешь знать, политработник и только. Нас мучат производственные и технические вопросы, а он все на политику сворачивает.
- Ты неправ, Валериан, - возразил Янсон рассудительно. - Все вы знаете Сильченко со стороны, мало с ним сталкиваетесь, а ты так вообще только четыре месяца в Ленинске. Я же работаю с Сильченко ежедневно вот уже год и знаю, что все вы в нем ошибаетесь. Сильченко в технике разбирается не хуже Дебрева.
Седюк попросил:
- Расскажите мне о Кирееве, говорят, у вас тут есть такой начальник опытного цеха. Что это за личность?
- Дерьмо! - коротко произнес Янсон и пояснил: - Это не ругань, а квалификация. .
Лешкович снова возмутился.
- Не верьте ему! - сказал он Седюку сердито. - Киреев - человек своеобразный, с норовом, но, если хотите знать, талант.
Седюк расхохотался.
- Я все-таки не знаю, чему же верить: от дерьма до таланта дистанция обширная!
- Представляете, парень два года назад окончил институт и уже задрал нос, - говорил Янсон, не обращая внимания на возражения Лешковича. - Вы посмотрите, как он разговаривает с людьми - свысока, сквозь зубы, глаза скосит в сторону или вообще отвернется. А с подчиненными? Он их всех третирует, как мальчишек. Сейчас у него много инженеров знающих, способных, более опытных, чем он, - все, конечно, эвакуированные, - а он с ними только так: "Чепуху изволите нести!", "Вздор!", "Я приказал - выполняйте!", "Что вы мне суете ваши законы? Реакция пойдет так, как я указываю!" Даже Газарину он как-то бросил: "Вы просто прячетесь за Фарадея, чтобы не мыслить".
- Характер у него, конечно, собачий, не лучше твоего Дебрева, - возразил Лешкович серьезно, - но голова у него на плечах хорошая.
- Знаний в этой голове мало, вот беда! - презрительно бросил Янсон. - По каждому вопросу у Киреева возникают свои идеи, и ни одна из них обсуждению не подлежит. Кроме того, все они вспыхивают без предупреждения и в огромном количестве. Про него говорят: "Семь идей в семь дней, и все гениальные!" Переубедить его невозможно - он очень упрям, спорить с ним опасно - обругает при всех. Работать с таким человеком очень трудно. Правда, сейчас его сотрудники нашли хороший способ обращения с ним, Газарин называет эту штуку: "Реакция нейтрализации начальства". Нужно с ним во всем соглашаться, но с выполнением не спешить, "тянуть резину". Идея, не встречающая сопротивления, быстро перегорает, ее сменяет другая, потом третья, одна другой великолепнее, потом он случайно добирается до истины - тут нужно немедленно начинать работу, осуществлять идею, пока она горячая, и все в порядке.
- Ну вот, сам говоришь - десять раз соврет, один раз умное скажет. Поверь, эта десятая мысль по значению своему оправдывает все предшествующие девять случаев вранья. Хоть бы этот цементный завод на местном сырье: первую мысль об этом подал Киреев, ведь так?
Официантка принесла Седюку целый поднос вторых и третьих блюд - рагу, котлеты, компот, чай, пирожное. Янсон, только что закончивший второй стакан чаю, с удивлением уставился на поднос. Даже Лешкович изумленно присвистнул.
- Неужели вы все это осилите! - воскликнул он. - Что вы прикрепили? Три карточки?
Седюк в замешательстве смотрел на расставленные по столу тарелки и стаканы. Он попытался оправдаться:
- Я прикрепил карточку и литер. Здесь, очевидно, не только обед, но и завтрак - я утром в столовую не заходил.
- У вас же первый литер, - догадался Янсон. - По первому литеру очень хорошее снабжение.
Седюк заметил, что Янсон смотрит на еду голодными глазами. Он предложил собеседникам помочь ему. Лешкович отказался, а Янсон, не заставляя себя просить, придвинул ближе рагу и компот.
- Я дам вам хороший совет, - сказал он, энергично работая челюстями: - прикрепляйте только рабочую карточку на завтрак и обед - этого вам вполне хватит. А литер выбирайте сухим пайком - это пойдет на ужин, и часть можно будет отправить на материк посылками. Я, например, около трети своего пайка, - а у меня второй литер, это много меньше вашего, - отправляю матери в Горький, она туда эвакуировалась из Ленинграда.
- Опять врешь, - возразил Лешкович. - Вы не верьте ему, он все врет. Точно известно, сколько он в этом месяце отправил матери, - три четверти пайка. Теперь он питается только хлебом и один раз в день ест в столовой горячее. Сегодня он первый раз в сентябре будет сыт - с помощью вашего рагу. Янсон густо покраснел. Он сказал, словно оправдываясь:
- Навигация закрывается уже в этом месяце. Когда начнутся регулярные рейсы самолетов - неизвестно. А в Горьком со снабжением сейчас неважно, тем более мать у меня пенсионерка, ей шестьдесят пять, работать она уже не может, еле-еле ковыряется в огородике. Нет, серьезно, - сказал он горячо, - собирайте посылку кило на десять, не больше, я помогу вам отправить, среди речников у меня много хороших знакомых.
- Мне некому отправлять, - ответил Седюк.
- Скажите, а куда вы деваете табак? - полюбопытствовал Лешкович. - По первому литеру выдается семь пачек махорки в месяц, не считая папирос. Вы ведь некурящий, правда?
- Некурящий.
- Послушайте, отдавайте мне ваш табак, - попросил Лешкович. - Все, что получите, - папиросы, трубочное зелье, особенно, конечно, махорку. Я уже две нормы курю - не хватает.
- Да пожалуйста, - с готовностью согласился Седюк.
Янсон поинтересовался, сколько человек живет с Седюком в комнате.
- Не вам одному плохо, - заметил он. - Я вот живу с Валерианой. Спасает только то, что он сутками пропадает в своем цехе. А Лидии Семеновне, дочери Караматина, еще хуже: взрослая девушка, а размещается с отцом в одной комнатушке, да еще чужой - Дебрева потеснили.
Лешкович насмешливо посмотрел на Янсона.
- Ты, конечно, страдаешь. Самая красивая девушка в Ленинске - и такие жилищные трудности! Негде принять поклонников, при отце неудобно глазки строить.
- Думаю, Лидия Семеновна и в Москве была среди самых красивых, не только в Ленинске, - спокойно сказал Янсон. - А насчет глазок, так она не играет, а убивает ими. Слабого человека ее взгляд, если ей что не нравится, может оглушить, как удар молота по голове. Вот попробуй при случае рассердить ее.
- Была охота! - пренебрежительно пробормотал Лешкович.
Все вместе они вышли из столовой. Прощаясь, Лешкович взял Седюка под руку.
- Послушайте, я насчет вашего табачного пайка, - сказал он осторожно. - Чтоб разговор был крепче, возьмите с меня деньжата.
Седюк высвободил свою руку.
- Если бы вы были моим другом или просто хорошим знакомым, я дал бы вам по уху за такое предложение, - сказал он, озлившись.
- Это меня вполне устраивает, - миролюбиво отозвался Лешкович.
11
Варе Кольцовой Ленинск понравился. За вокзалом начинались каменные дома, такие же, как и в других городах. Улица была прямой и мощеной, через каждые сто метров стояли фонари, в нижних этажах виднелись магазины, пошивочные ателье, парикмахерские - она с удовольствием прочла надпись: "Маникюр". А в конце улицы, замыкая ее, поднималось двухэтажное рубленое здание с вывеской: "Баня № 1". В общежитии у Вари услужливо приняли чемодан и тюк, отвели комнату и сразу выдали талоны на обед и ужин. Она достала белье и побежала в баню, а оттуда в столовую. В столовой она встретила Непомнящего, они вместе пообедали и весело болтали. Непомнящий успел раздобыть билеты в кино. Варя картину уже видела, но картина от этого не стала хуже. После кино они погуляли. Варя решила, что самая красивая улица - Рудная: большие, трехэтажные дома, и вся она залита светом - это было и непривычно и радостно. Люди, проходившие по улице, были одеты в стандартные демисезонные пальто либо в новые светлые полушубки - ни унтов, ни дох, ни прочей северной экзотики. Вечером пошел дождь - он был пронизывающе холодный, но не хуже, чем осенние дожди у нее на родине, - нужно не думать о том, что это происходит в самом начале сентября. И мало-помалу Варя забыла о своих тревогах и страхах. А в общежитии ее со всех сторон окружили девушки. Девушек было очень много, они приходили из других комнат, и Варя знакомилась со всеми сразу.
- Ну, расскажите, расскажите же! - кричали они наперебой. - Как в Москве? Очень страшна бомбежка?
- Ой, я бы, наверное, умерла, если бы услышала взрыв бомбы! - кричала невысокая, быстрая Зина Петрова, соседка Вари - их койки стояли рядом. - Я ведь такая трусиха! Вчера недалеко взорвали скалу - я чуть не упала со страху. Давайте скорее рассказывайте, как вы к нам попали.