- Молодец Семен Семенович, - с уважением сказал Крылов, возвращаясь к Сильченко. - Ледок не шелохнется теперь месяцев восемь, а то и больше. Промедли мы еще часа четыре - вмерзли бы у самого Пинежа, а сюда не добрались бы. Я шел сзади, мне легче было - поверишь, сердце так и колотилось. Скажу тебе, Борис Викторович, нет на Каралаке другого такого водника, как Дружин.
К ним подошел чистый, одетый в доху Бойко.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться, - сказал он, смущенно поздоровавшись. - Ребята меня поедом едят: иди, мол, извинись за грубость. Так что не сердитесь!
Сильченко рассмеялся и крепко обнял кочегара.
- Что же извиняться! Ты прав, товарищ Бойко, во время работы нечего посторонним путаться под ногами.
4
Теперь Сильченко не в силах был ни часу сидеть в Пинеже. Он попытался вызвать Дебрева, но линия на Ленинск была повреждена еще со вчерашнего вечера, ее исправляли. Дрезина, по сообщению диспетчера, была задержана на полдороге - там путь перемело снегом, она опаздывала часов на пять. Сильченко позвонил в аэропорт - самолетов не было. Был, правда, учебный самолет, его как раз испытывали в воздухе после смены колес на лыжи. Но в голосе начальника аэропорта слышался ужас - он решительно отказывался отправлять начальника строительства на такой ненадежной машине.
- Я письменное распоряжение напишу, - пригрозил Сильченко. - Сейчас же готовьте машину к отлету!
Он быстро сдал дела Зарубину, простился с капитанами и командами и сел в сани. Аэродром был в семи километрах за поселком, и эти семь километров показались Сильченко тяжелыми. Было уже по-настоящему холодно, резкий ветер обжигал шею, леденил щеки. Возчик, одетый в доху, сочувственно посматривал на согнувшегося, поднявшего воротник, посиневшего от холода Сильченко.
Самолет был уже подготовлен к вылету. Начальник аэропорта, увидев легкую одежду Сильченко, возмутился. На улице девятнадцать градусов мороза, в воздухе - все двадцать пять. Выпустить человека в открытой машине, когда на нем только шинель и фуражка, он не может, пусть товарищ полковник не сердится, нужно переодеться - вот полушубок, шапка, валенки, маска для лица.
- Черт с тобой, - устало сказал Сильченко, - давай сюда полушубок и шапку.
Под плоскостями самолета проплывала дикая, однообразная земля - застывшая суша, застывшие озера, голые, сумрачные холмы. Сильченко закрыл глаза и проснулся лишь при посадке. Самолет подруливал к домику в два окна - это было здание временного вокзала на аэродроме в Ленинске. Сильченко выскочил из кабины, скинул полушубок и шапку с маской.
- Отдашь своему начальнику, - сказал он летчику.
Застывшая шинель была неприятно холодна. Из домика выскочил начальник аэродрома и пригласил зайти погреться. Сильченко отказался и направился к стоящему в поле грузовику. Около него, лежа на спине, возился шофер. К тому времени, как подошел Сильченко, шофер вылез, виртуозно выругался и, еще не закончив ругательства, вытянулся в струнку и откозырял. По всему было видно, что он парень бывалый и лихой.
- Ты меня знаешь? - спросил Сильченко.
- Знаю, товарищ полковник! - бойко ответил шофер.
- Что у тебя с машиной?
- Все в порядке, товарищ полковник. Зажигание отказало, еще кое-что - уже наладил.
- Куда едешь?
- В Ленинск. Привозил бочки с бензином.
- Придется тебе прихватить меня. Мою машину вызывать долго, меня не ждут. Свезешь на площадку медного и ТЭЦ.
- Какой может быть разговор! Прошу, товарищ полковник, в кабину. Доставлю быстрее легковой. Распишетесь потом у меня в путевке, чтобы завгар не лаялся, - и порядок!
- Ты, я вижу, себя в обиду не дашь и перед любым завом оправдаешься.
- Битый, товарищ полковник. Но и наш зав дока, литра бензина у него не изведешь - сам всю шоферскую науку прошел.
Шофер вывел машину на дорогу к Ленинску и дал газ. Сильченко заметил неизвестное ему строительство - рядом с опытным цехом возводилось кирпичное здание, вдвое большее, чем цех. Грузовик лихо промчался по Рудной улице и свернул в гору. У вахты медеплавильного завода сторож остановил машину и потребовал пропуск, но, узнав начальника комбината, отошел в сторону.
На площадке произошли значительные изменения - многие из них были Сильченко неясны. Людей было меньше, чем раньше, и они уже не бродили по всей территории строительства. Виднелось много новых зданий. На левом склоне холма, на участке, где предстояло сделать самую большую выемку грунта, стоял деревянный помост и на нем громоздилась какая-то закрытая брезентом машина, похожая на большой трансформатор. Прибавилось несколько железнодорожных линий - на одном километре пути грузовик четыре раза пересекал колею. Потом встретился состав - небольшой паровозик тянул семь платформ, груженных выше бортов землей. От земли поднимался пар. "Откуда столько незамерзшей земли?" - изумленно и радостно подумал Сильченко. Он высунулся из кабины, но впереди ничего не было видно, кроме гор и сжатой им долинки.
Грузовик круто завернул за выступ, и Сильченко понял, откуда берется незамерзшая земля. Они объехали холм и вдруг увидели что большая его часть уже вынута. На ровную площадку шли железнодорожные рельсы, два состава под парами грузились свежей землей, и машинисты свистели, подавая следующую платформу. Еще не снятая половина холма нависала над площадкой крутым обрывом. Два экскаватора, негромко рыча и вздрагивая, легко вгрызались трехкубовыми ковшами в обрыв, поднимали полные ковши и сбрасывали их на платформы.
- Подожди меня, - сказал Сильченко шоферу. - Придется тебе, друг, померзнуть здесь на холоду, а я пройдусь по площадке. Потом поедем на ТЭЦ.
- Какие могут быть холода в Заполярье! - сказал неунывающий шофер. - Меня не проймет, а машина укутана в ватник, тоже не замерзнет.
Сильченко вышел из кабины и подошел к месту работ. На каждую платформу грузилось два ковша земли. "Не менее ста пятидесяти кубометров в час, - быстро подсчитал в уме Сильченко. - Интересно, как они справляются с транспортировкой?" Он потрогал землю - несмотря на мороз, она была мягкая, теплая, влажная. Машинист экскаватора, высунув лицо в окно кабины, с недовольным видом следил за Сильченко. Сильченко спросил с волнением - ему еще продолжала казаться невероятной вся эта картина:
- Как грунт, хорошо берется?
- Ничего грунт, работать можно, - равнодушно ответил машинист, видимо не узнавая начальника комбината. - Электрики разогревают хорошо, земля мягкая. Не в грунте сила - транспортировка отстает.
- Сильно отстает?
- Посудите сами. К каждому экскаватору прикреплено только два состава. - В голосе машиниста слышались возмущение и обида. - Мне наполнить состав только четверть часа времени, а он пока смотается, пока разгрузится, проходит час. Так две трети времени простаиваем. Конечно, можно бы копать целину, подготавливать рыхлый грунт - мы так сначала и пробовали. Не выходит - разрыхленный грунт сразу же схватывается на морозе, лучше его один раз брать. Кроме того, учтите - во время прогрева все кругом оцеплено, близко подойти нельзя. Вот и получается, что работаем день за три.
- Давно работаете?
- Дней двенадцать. Смотрите, какую гору своротили! А дали бы размаху, уже и планировку закончили бы.
В конце тропинки, замыкая ее, стоял "балок", собранный из старых фанерных ящиков и жести. Сильченко пошел прямо к нему. "Балок" состоял из одной темной и тесной комнаты. В нем стояли две скамьи, некрашеный столик с телефоном и репродуктором, у стены поднимался щит с приборами и аппаратурой дистанционного управления. На скамье, уронив голову на стол, сидел человек и крепко спал. Сильченко потряс его за плечи, но он не проснулся. Вдруг зазвенел телефон, и человек, словно только и ждал этого звонка, разом схватил трубку.
- Алло, слушаю! - крикнул он, и Сильченко узнал Седюка. - Да, я… Приезжайте, если хотите, Валентин Павлович, но я сам уже все проверил. Дело у Лесина в самом деле идет к концу - осталось не больше двух метров разогретого грунта… Да, да, вы правы, сегодня нужно пускать новый разогрев.
Седюк положил трубку и вопросительно посмотрел на начальника комбината.
Сильченко приветливо протянул руку.
- Большие дела у вас тут происходят?
Только теперь Седюк узнал его. Сильченко присел на скамью.
- Ну, рассказывайте, Михаил Тарасович!
Седюк стал рассказывать, Сильченко слушал его не перебивая. В комнату, тяжело ступая и шумно дыша, вошел Дебрев, за ним показался Лесин. Тесная комната сразу стала еще теснее. Обычно хмурое и настороженное лицо Дебрева выражало живую радость. Он крепко потряс руку Сильченко.
- С приездом, Борис Викторович! И с приездом, и с прилетом. - Он расстегнул ворот меховой куртки и присел на скамью рядом с Сильченко. - Полчаса назад разговаривал с Зарубиным по телефону, он кое-что сообщил о ваших каралакских приключениях. Так как же с цементом, Борис Викторович, неужто весь вывезли?
- Весь, до последнего мешка! Дебрев с облегчением вздохнул:
- Ну, гора с плеч свалилась. Самое тяжелое у нас здесь - это цемент.
Сильченко повернулся к Лесину:
- Я вижу, у вас попросту блестящие достижения, Семен Федорович. А помнится, на совещании вы сомневались, удастся ли усовершенствовать электропрогрев.
Слова Сильченко были приветливы, сам Сильченко улыбался. Но Лесин не любил, когда ему напоминали о том совещании. Все, словно сговорившись, тыкали ему в лицо речь, которую он тогда произнес. Неприятно было и то, что Сильченко заговорил об этом в присутствии Дебрева. Лесин сдержанно возразил:
- Я строитель, Борис Викторович, а не работник научно-исследовательского института. Одни открывают новые пути, другие строят. Мое дело - строить, а не открывать.
- Боюсь, просто нам работать в эту зиму уже не удастся, - задумчиво сказал Сильченко. - Сначала придется открывать, а потом строить, Они вышли наружу. Было всего три часа дня, но уже темнело. В сумраке с горы несся переметаемый ветром снег. Сильченко поднял воротник - ветер резал лицо. Дебрев встал к ветру спиной.
- Вот она и наступает, наша полярная ночь, - негромко, ни к кому в отдельности не обращаясь, проговорил Сильченко и, запрокинув лицо, долго, испытующе вглядывался в вершины нависших над площадкой гор: над ними еще мерцало какое-то неясное, розоватое сияние - отблеск уже исчезнувшего солнца.
- Борис Викторович, вы сегодня увидите поселок, погруженный в арктическую тьму, - сказал Дебрев. - Если тучи разойдутся и обещанное метеопапашей Диканским полярное сияние наконец состоится, будет даже красиво. А сейчас вы куда? Может, съездим на площадку ТЭЦ? Звонить не будем, нагрянем неожиданно!
Машина Дебрева стояла у самого "балка". Сильченко посмотрел на нее и пошел в другую сторону. Дебрев удивленно окликнул его:
- Вы не туда, Борис Викторович! Сильченко ответил:
- Я на минутку - подписать шоферу грузовика путевку, а то завгаражом взгреет его.
5
Радость, с которой Дебрев встретил вернувшегося Сильченко поблекла уже на второй день. Начальник комбината не просто принял от него временно занятый им кабинет и директорские права, но подробно перечитывал каждый изданный им приказ и требовал объяснений и обоснований. Дебрев и сам не всегда контролировал свои поступки и не терпел придирчивого контроля со стороны. Он сидел насупленный и злой и следил сердитыми глазами за Сильченко который неторопливо перелистывал папку распоряжений. Папка была пухлая: нагоняи нерадивым работникам сменялись выговорами, выговоры превращались в угрозы, угрозы приобретали материальный облик следственных комиссий. - не было уголка в Ленинске, куда бы не заглянуло бдительное око Дебрева, не было работника, которого бы не настигла его карающая рука.
- "Авария на механическом заводе, - читал Сильченко. - Строгий выговор начальнику завода Прохорову с указанием на несоответствие должности". За что, Валентин Павлович? Неужели за опоздание на три дня с заказами Лесина? А как у него месячный план?
- Выполнили, - нехотя ответил Дебрев. - Прохоров не уходил с завода, пока полностью не рассчитался с Лесиным. И аварию ликвидировали на второй день.
- Вот видите, старик болеет за свое дело. Я с ним работаю уже второй год, по-моему, он должности своей соответствует.
Дебрев сказал, не скрывая раздражения:
- Выговор подстегнул их, заставил побегать. Вы думаете, что без нажима сверху они выправились бы так быстро?
- Насчет Прохорова могу сказать, что тут в нажиме надобности нет, - твердо сказал Сильченко.
Он перелистал еще несколько приказов и отложил папку в сторону.
- Крепко, крепко! - проговорил он, усмехаясь. - Между прочим, у вас маленькое несоответствие: пятнадцатого сентября Караматину строгий выговор с предупреждением за срыв графика, шестнадцатого - просто выговор за ошибку в каком-то чертеже.
- Ну и что же? За крупный проступок - строгий выговор, за маленький - простой. При чем здесь числа? - Дебрев подозрительно посмотрел на Сильченко. - Думаете отменять мои распоряжения? Предупреждаю - я не позволю…
Сильченко прервал его:
- Отменять я ничего не буду, в мое отсутствие вы были облечены всей полнотой власти. Я хочу предложить вам другое. Многие ваши выговоры и меры пресечения изжили себя - люди выправились, непорядки ликвидированы. Прошу вас, пересмотрите все это и выпустите за своей подписью еще один приказ - о снятии ненужных взысканий. Вам это удобнее. - Он протянул Дебреву папку и, сделав вид, что не замечает его мрачного лица, продолжал: - Еще одно, Валентин Павлович. В Ленинске, оказывается, строго скрывают, что на наш караван в Полярном море было совершено нападение. Никто толком не знает, что произошло и каковы размеры постигшего нас бедствия. Считаю это совершенно неправильным.
- А я считаю правильным! - резко возразил Дебрев. - Гибель морского каравана - военная тайна. И я не собираюсь выдавать эту тайну нашим врагам!
- Это для немцев, что ли, тайна, что наши суда Погибли! - усмехнулся Сильченко. - Вы преувеличиваете, Валентин Павлович.
Но Дебрев, взбешенный нападками Сильченко, упрямо стоял на своем:
- Положение наше незавидное, сами лучше всех знаете. Сообщите людям, сколько у нас продовольствия, кирпича и цемента, - сразу паника начнется. Этого, что ли, вы добиваетесь - паники? Нам нужно работать, бешено работать, чтобы оправиться с трудностями, а не слухи плодить. Руки у людей опустятся, если вы расскажете все начистоту.
- Вы не понимаете главного, - проговорил Сильченко с досадой. - Ведь не одни мы с вами патриоты, не одни болеем за наш успех. Меня неделю назад сердитый кочегар чуть лопатой не огрел: "Убирайся! - кричит. - Не один ты родину любишь!" Интересно, что бы вы ему ответили? Поймите, одни мы с трудностями не справимся, нужны объединенные усилия всего коллектива. А чтобы творчески работать, надо сообщить людям все - пусть они знают размеры беды, пусть почувствуют ответственность, падающую на каждого. Ведь это неуважение к своим друзьям и сотрудникам - скрывать от них правду. И вредно это, поймите. Конечно, кое-кто ударится в панику. Зато другие будут ломать голову, как выкрутиться, будут придумывать новое и важное, а это как раз то, что нам требуется.
- Звучит это гладко, - презрительно бросил Дебрев, - только вряд ли вам позволят рассказывать каждому встречному о всех наших неудачах. Сообщение поступило шифровкой - этого вы не забывайте. Я, например, даже и не запрашивал разрешения на опубликование.
- И напрасно, - возразил Сильченко. - В Пустынном я сам не распространялся - было ни к чему. А в пути запросил по радио разрешения. Вот ответ из Москвы.
Он протянул Дебреву радиограмму. Дебрев криво усмехнулся.
- Предусмотрительно, - оказал он, вставая. - Все же думаю, что больше сыграем на руку нашим врагам, чем принесем пользы. Разрешите идти, товарищ полковник?
Страшные слухи о морском бое в арктических водах давно уже ползли по поселку. Как это часто бывает, зерно правды тонуло в болоте лжи. Сперва говорили о гибели цемента, серной кислоты и железа. Потом передавали из уст в уста "почти достоверные" слухи о высадке вражеского десанта на побережье океана и о марше на Ленинск. И так как все это было до очевидности вздорно, то многие начали подумывать, что никакого морского боя не было, а грузов из Архангельска надо ждать со дня на день.
В сумятицу Слухов доклад Сильченко ворвался, как вспышка молнии, озаряющая тревожную тьму.
Доклад этот был необычен. Сильченко не клеймил тех, кто не выполнил плана, не призывал напрячь усилия, не угрожал, не требовал. Не было в докладе и того, что обычно называется презрительным словом "накачка". Это была скорее сжатая лекция, беспощадный анализ - больше цифр, чем слов. Сейчас, в Ленинске, Сильченко говорил всю правду, все то, о чем он умалчивал на совещании в Пустынном.
И правда эта своей жестокой обнаженностью действовала сильнее самых пламенных призывов. Сильченко не был оратором, но речь его произвела неотразимое впечатление. Он развернул перед работниками комбината истинное положение дел. Да, конечно, многое им удалось доставить из Пустынного, это позволяет избежать немедленной катастрофы. Но требующейся нормы нет ни в чем. Не хватает продовольствия, железа и арматуры, огнеупоров, строительного кирпича, цемента и кислоты. Пущенный недавно местный цементный заводик - ныне главная надежда строителей, но пока он работает плохо. Хуже всего с серной кислотой - все запасы ее, две тысячи тонн, погибли в море.
- Вы сами должны сделать для себя выводы, товарищи, - закончил Сильченко свой доклад. - Будем работать по старинке - провал неизбежен. Если не добьемся перелома, строительство будет сорвано. Нужно творить, изобретать, всюду искать замену дефицитных материалов, проводить во всем жесточайшую экономию.
После доклада Телехов со вздохом сказал, взяв Седюка под руку:
- Слухи были страшны, а правда страшнее всех слухов. Ну что ж… Надо работать…
С этой мыслью - нужно работать, придумывать новое - уходил с доклада не один Телехов. Караматин на другой день пригласил к себе Седюка и заговорил о кислоте. Как относится он, Седюк, к тому, чтобы наладить в Ленинске производство серной кислоты? В прошлом он, кажется, немного занимался этим делом, сейчас опыт пригодится. Надо смотреть в глаза реальности - две тысячи тонн утерянной кислоты самолетами не забросить, а кислота заводу необходима, как хлеб.
Седюк лучше всякого другого понимал, что без кислоты электролиз меди не пойдет, а следовательно, не будет и самой меди. Вместе с тем не было у него и чувства тревоги, ощущения нависающей катастрофы. Первая тонна кислоты должна была понадобиться только через полгода. Те вопросы, которыми он сейчас занимался, были несравненно более срочны, они наступали на пятки, от их немедленного решения зависело проектирование и строительство. Кроме того, это и впрямь были вопросы - для того, чтобы решить их, приходилось ломать голову. А производство серной кислоты не таит в себе ничего неясного: технология стандартная, сырья вдоволь, те же руды и рудные концентраты.
- Я тоже думаю, что с кислотой мы справимся, - сказал Караматин. - Итак решено: мы потихоньку приступаем к проектированию, а вы нам помогаете.
В это разумное и ясное решение Назаров внезапно внес путаницу. Взволнованный, он примчался в опытный цех и чуть ли не с порога закричал:
- Так что будем делать с кислотой, Михаил Тарасович? Слыхал положение: кислоты в Ленинске с гулькин нос, только для химических анализов - и все! Нужно самым срочным образом решать это дело.