Седюк с презрением пожал плечами. После обстоятельного и делового разговора с Караматиным шумная тревога Назарова казалась неуместной, наивной и попросту глупой. Она возмутила Седюка: к строительству завода Назаров был равнодушен, спокойно терпел недостатки и прямые провалы, а тут над проблемой далекого будущего раскудахтался, словно курица над яйцом…
Дружной работы с Назаровым у Седюка, как он и предполагал с самого начала, не выходило. Они были слишком разными натурами. Седюку теперь казалось, что он до конца понимает своего начальника. Назаров принадлежал к категории инженеров и руководителей, которых испортили слишком легкие удачи. В молодые годы он прошел хорошую школу рабочего и мастера на одном из уральских заводов, еще и сейчас он со знанием дела говорил о ходе печи, завалке ее, о том, как спасаться от "козла". В рабфаке его, как хорошего производственника, усиленно "тянули", в институте снисходительно не придирались к нечетким ответам, да и курс у него попался особый, ускоренного выпуска, с бригадными зачетами и прочими поблажками. За несколько лет производственной деятельности он прошел всю служебную лестницу, от дежурного инженера до начальника завода, и приобрел дополнительно ровно столько знаний, сколько требовалось, чтоб командовать более знающими людьми, то есть выдавать им задание и спрашивать с них ответы. Кроме того, он был ленив. Седюку эта черта его характера казалась особенно отвратительной. Сейчас у них обоих появились кабинеты - Лесин выстроил на площадке новое помещение для конторы строительства и отвел в этом помещении три маленькие комнатки дирекции будущего завода. Назаров захватил себе самую большую комнату и проводил в ней целый день. Но день этот был пуст. Назаров появлялся только к десяти часам, полчаса делал зарядку, запершись в кабинете, лотом открывал двери и ждал посетителей, которые не являлись. Изредка он заходил к Лесину - послушать, как идут дела у строителей. Любимым же его занятием было изучение личных анкет своих будущих (работников. Этому последнему делу Назаров отдавался с увлечением. Он мог в любое время по памяти назвать фамилию жены или матери любого сколько-нибудь видного работника завода. Седюку все это казалось пустой тратой времени.
У дирекции медеплавильного появился и секретарь, помещавшийся в средней комнате, между кабинетами Назарова и Седюка. Это была вертлявая, хорошенькая девушка, по паспорту Катерина Петровна Дубинина; ее, как вскоре выяснил Седюк, телефонные голоса самых различных тембров называли одинаково - Катюша. Она сама краснела и смущенно хихикала, когда кто-нибудь обращался к ней по имени-отчеству. Она скоро усвоила, что Седюка всегда нет, а Назаров всегда имеется, но занят анкетами или гантелями, и так уверовала в это, что временами отвечала в трубку: "Михаила Тарасовича нет, когда будет, неизвестно" - и в минуты, когда Седюк сидел в кабинете. Она с чуткостью прирожденного секретаря сразу разобралась в неладах начальников. В ее изложении все это выглядело примерно так: "Николай Петрович - человек солидный, за него работают другие, а Михаил Тарасович сам всюду бегает, никого не приспосабливает, вот и нет у них согласия".
Седюк все же попытался "приспособить" к работе своего начальника и сделал это достаточно грубо, чтобы тот огрызнулся. Седюк твердо верил, что добрая ссора лучше худого мира, во всяком случае, яснее его. Он зашел к Назарову, когда тот ходил по кабинету и зевал на стены. Назаров обрадовался появлению своего главного инженера, а Седюк возмутился.
- Я только что от Лесина, с планерки, - сказал Седюк раздраженно. - Кроют нас - мало интересуемся строительством.
- Да ведь ты на каждой планерке присутствуешь, - изумился Назаров.
- Ну и что? Просиживать штаны на заседании - дело небольшое. Не забывай - у меня и проектный отдел, и опытный цех, и всякие комиссии, а теперь вот этот учкомбинат наваливают. Возьми контроль над строителями на себя. Сейчас не время игрушками увлекаться, - он с презрением указал на гантели.
Назаров колебался. Грубый намек на его безделье обидел его, да и трудно было расставаться с этим до предела заполненным строем безделья. С другой стороны, во всем его формально законном ничегонеделании имелось много плохого: его никто не знал, с ним мало считались, он сам слышал, как у строителей говорили: "Этот Седюк с медного - парень с головой, он своего добьется", - о нем, Назарове, с таким уважением не отзывались. Все это задевало Назарова, заставляло желать перемен. Он все же постарался ценою своего согласия поставить несколько условий, из тех, что и раньше выдвигал перед Седюком и которые тот отверг.
- Я не возражаю, двоим заниматься одним делом не к чему, - заявил он. - Не только контроль над строителями, а и вообще все взаимоотношения с ними беру на себя, включая и совещания у Дебрева. А ты занимайся опытным цехом и проектировщиками.
Это было разумно - и проектирование и исследовательские работы интересовали Седюка больше, чем постоянные споры со строителями. Но он уже привык к беготне по площадке, к беседам с рабочими, к помощи Лесину, жалко было вдруг все это оставить. Седюк пробовал уговорить Назарова, что им хватит работы для двоих, незачем так строго разграничивать области деятельности. Но обычно легко уступавший нажиму Назаров на этот раз заупрямился.
- Ты, кажется, думаешь о себе, что незаменим, - сердито сказал Назаров. - Могу тебя уверить, ничего не провалится на площадке, если ты займешься более подходящими для тебя делами.
С этого дня Седюк совсем перестал появляться в своем кабинете на площадке; если и забегал иногда, то лишь после длительных телефонных просьб Катюши подписать бумаги, или по прямому вызову Назарова. Исчезновение его незамеченным не прошло. Лесин, встречая Назарова на планерке, с удивлением осведомился: "А что, Михаила Тарасовича и сегодня не будет?" Дебрев же по-прежнему передавал ему приказы и распоряжения по строительным делам. На одно из таких телефонных распоряжений Седюк дерзко ответил:
- Вы не по адресу, Валентин Павлович, я теперь строителями не занимаюсь.
- То есть как "не занимаюсь"? - возмутился Дебрев. - Кто тебе разрешил не заниматься?
Седюк объяснил:
- Мы с Назаровым разделили функции: он взял строителей, а я - проект и науку.
- Тоже дипломаты нашлись, сферы влияния разграничивают! - ворчливо сказал Дебрев. - Славы и шишек на всех хватит.
Он, однако, и сам скоро привык к тому, что Седюк от строительных дел отходит, и все меньше дергал его: очевидно, в предложенном Назаровым разделении областей была серьезная внутренняя логика, раз и Дебрев ее принимал. По привычке Седюк каждый день расспрашивал у строителей, как идут дела на площадке. Он узнавал заодно, что Назаров опаздывает на планерки, в плохую погоду на открытом воздухе не появляется, произносит идеологически безукоризненные речи на заседаниях, но практической помощи от него - грош. Седюк чувствовал, что отношения с Назаровым приведут к крупной ссоре.
Все это сказалось на разговоре с Назаровым, когда тот прибежал в опытный цех. Седюк не посчитался с тревогой своего начальника.
Вместо того чтобы спокойно сказать ему, что берется проектировать сернокислотный заводик, Седюк резко ответил:
- А что кислота? Она будет нужна только через полгода. Не хочу ломать голову из-за вещей, которые терпят.
Назаров поразился.
- Кислота терпит? Да что ты говоришь! Пойми - без кислоты ни одной электролизной ванны не пустить.
Седюк вспылил. Он грубо прервал:
- Можешь не стараться, Николай Петрович, я эту твою химию в девятом классе сдавал! Вот детишкам в нашем учкомбинате рассказывай - им на пользу пойдет.
Назаров был глубоко уязвлен. Впервые Седюк видел его таким рассерженным. Едва сдерживаясь, он ответил:
- Я тебя не учу, согласен, что производство серной кислоты ты лучше меня знаешь. Вот это меня и поражает: больше всех разбираешься, а так спокоен. Почему?
Сейчас, пожалуй, было самое время прервать начавшуюся ссору и перевести ее в деловой разговор. Седюк уже сам понимал, что хватил лишку - спор был нелепым. Но раздражение против Назарова нарастало слишком давно и требовало выхода. Седюк сказал непримиримо:
- Вот потому и спокоен, что больше вас всех разбираюсь.
Назаров сделал над собой усилие и постарался говорить мягко:
- Извини, но я этого не понимаю, Михаил Тарасович. Возможно, моих знаний не хватает. Мне кажется, это самая трудная наша проблема и нужно заниматься в первую очередь ею. Об этом я и хотел с тобой посоветоваться.
- Не вижу, о чем нам советоваться, - пожал плечами Седюк. - Заниматься серной кислотой я не буду. А Караматин уже приступает к проектированию сернокислотного цеха, будет потихоньку выпускать чертежики - так что и в этом вопросе первым не будешь, проектанты инициативу перехватили.
- Караматин проектирует? А почему ты мне сразу об этом не сказал? - с негодованием воскликнул Назаров. - Мы ведь с тобой не игры играем!
На это Седюк ничего не ответил. Он понимал, что истинная причина его резкого отпора Назарову - личная к нему неприязнь. Говорить об этом он не мог, а находить какие-либо иные причины - значит лгать.
- Да пойми, - сказал он с досадой, - не считаю я это срочным. Первая кислота понадобится не раньше, чем через полгода.
- Вижу, нам с тобой не сговориться, Михаил Тарасович, - сказал Назаров холодно. - Придется решать это дело иным способом.
- Приказом меня обяжешь? - усмехнулся Седюк.
- Приказы мои для тебя - пустое слово, - спокойно возразил Назаров. - Я штатные права хорошо вытвердил и знаю твою самостоятельность в технологической области. Нет, мы сделаем по-другому - пускай Сильченко и Дебрев решат наш спор.
- Твое дело, иди к начальству. А сейчас извини, Николай Петрович, мне пора на занятия в учкомбинат, - сказал Седюк, вставая.
6
Весь путь от опытного цеха до учкомбината Седюк думал о своем разговоре с Назаровым. Разговор этот вставал в нем как отрыжка непереваренной пищи. Седюк знал уже, что был неправ - нельзя обращаться с Назаровым так неоправданно грубо. Конечно, Назаров не гений, пороху он не выдумает и звезду с неба не уведет. Но затруднения с кислотой волновали его искренне, впервые Седюк видел, что Назарова мучает дело, а не соображения мелкого престижа и приятельских отношений. Вот тут бы и поговорить с ним по-хорошему, может, даже и сойтись с ним на этой почве настоящего дела. Вместо этого получилась глупая ссора, чуть ли не бабья свара - нехорошо, нехорошо!
"Крепко же он верит в свою правоту, если собирается идти на меня с жалобой к Дебреву!" - удивленно и одобрительно подумал Седюк.
Ему даже начинала нравиться смелость Назарова. Уж кто-кто, а он, Назаров, знает, что это не так просто - открыто напасть на Седюка в кабинете у Дебрева. Сумрачный, со всеми одинаково неприступный и сдержанный, Дебрев сильно привязался к Седюку. Внешне это выражалось только в том, что он взваливал на него работы невпроворот и спрашивал строже, чем со всех. После того как удался электропрогрев, не было такой комиссии по проверке предприятий и строительных контор, куда бы он не совал Седюка председателем или членом. Однажды, когда Дебрев выговаривал ему за какие-то лесинские грехи, Седюк воскликнул:
- Валентин Павлович, пойми, я не двужильный и за всем в мире наблюдать не берусь.
- Не двужильный, верно, - спокойно согласился Дебрев. - Но жила у тебя крепкая, это нужно учитывать.
Все знали пристрастие главного инженера к Седюку и использовали это.
- Может быть, вы сами пойдете к Валентину Павловичу? - говорил Караматин, когда надо было утвердить какой-нибудь проект. - У вас это скорее пройдет, чем если мы все заявимся!
Разные люди то и дело просили Седюка походатайствовать перед главным инженером, а Янсон однажды сказал язвительно:
- Доказывать вам, Михаил Тарасович, бесполезно, вы с Дебревым все равно по-своему повернете.
"Любопытно, как он изобразит меня перед Дебревым - неучем, ничего не понимающим в технологии, или лентяем, не желающим влезать в трудное и срочное дело? - думал Седюк, шагая во тьме. - А я буду оправдываться и обещать исправиться - забавное положение!"
Только придя в учебный комбинат, Седюк оставил эти волновавшие его мысли.
Занятия в комбинате шли уже три недели. Труднее всего было отыскать хороших учителей, но Караматина добилась от Дебрева специального приказа: все инженеры, у которых она найдет хотя бы маленькое педагогическое дарование, должны шесть часов в неделю отдавать школе. Она извлекла из этого приказа все, что было можно: педагогический талант был найден у Зеленского, у постоянно насупленного Прохорова, начальника ремонтно-механического завода, у насмешливого Янсона и проектанта Пустовалова. С ней не спорили - никто не хотел получать от Дебрева замечания. Не спорил и Седюк, хотя в нем Караматина открыла педагогический гений - ему были отданы все основные дисциплины по металлургии.
Работу свою Караматина, видимо, очень любила и была отличной руководительницей школы - властной, внимательной, чуткой и настойчивой.
Янсон, читавший математику, в начале своей педагогической деятельности совершил крупную ошибку и много крови себе попортил, пока ликвидировал ее последствия. "Посидим, поболтаем, поухаживаем за Лидией Семеновной", - так легкомысленно представлял он себе работу в школе. Один раз он прогулял, другой раз опоздал - Лидия Семеновна не сделала ему замечания, но пришла в класс на занятия и с молчаливым презрением смотрела ему прямо в лицо. Он признавался потом, что это были самые тяжелые часы его жизни. "Еле доплыл до звонка", - жаловался он приятелям.
Его пример оказался хорошей наукой другим. О Зеленском было точно известно, что он держит в своем столе учебники по железобетону и монтажу конструкций и зубрит их в обеденный перерыв.
Седюк не ограничился наваленными на него специальными курсами. После разговора с Караматиной его заинтересовали нганасаны. В их группе преподавались только элементарные предметы - русский язык, арифметика, география, политграмота. Седюк взял арифметику - она не требовала подготовки. Лидия Семеновна ввела его в небольшую комнату, увешанную карандашными рисунками, и сказала ученикам:
- Ребята, я привела к вам нового учителя. Его зовут Михаил Тарасович. Вы должны его слушаться и хорошо учиться.
Нганасаны, как по команде, разом встали, потом сели. Многие засмеялись - им нравилось это шумное вставание, и они с охотой повторили бы его. Лидия Семеновна сказала вполголоса:
- Я пойду, Михаил Тарасович, без меня вы лучше познакомитесь с ними.
Он стал выкликать ребят по журналу. Их было пятнадцать человек - одиннадцать мальчиков и четыре девочки. Они сидели в своих национальных костюмах - мальчики в тяжелых пыжиковых сакуях с капюшонами, девочки в нарядных песцовых коротких малицах, расшитых цветным бисером. В комнате было тепло, и Седюк спросил, не жарко ли им. Они шумно заговорили все разом.
- Жарко! Очень хорошо, жарко! Очень хорошо! - кричали они.
"Ну да, - подумал Седюк, - девять месяцев зимы и холода - тут поневоле полюбишь тепло".
Он старался затвердить их имена и освоиться с их лицами. Больше всего ему запомнились в тот первый день самый старший из мальчиков, восемнадцатилетний Яков Бетту, худенький, бледный Най Тэниседо и очень красивая и стройная Манефа Скорликова, девочка со смуглым полурусским лицом - ее отец и в самом деле был русским. Эти трое держались свободно и командовали другими ребятами. Когда Седюк, окончив перекличку, встал, чтобы пройтись по классу и рассмотреть рисунки, Яша Бетту что-то громко крикнул и все вскочили. Седюк объяснил, что вставать всём вместе нужно, только когда входит или выходит из класса учитель, а в остальное время должен вставать только тот, кого он вызовет. Ученики согласно закивали головами, но все-таки еще несколько раз вскакивали все вместе, когда он обращался к ним.
Седюк в живописи разбирался плохо, но и его поразили недетская точность и тонкость рисунков нганасан. Картинки, развешанные на стенах, изображали сценки кочевого быта - санки, запряженные оленями, олень, пьющий воду в ручье, несущаяся по следу собака, песцы, попавшие в капканы. Перед пьющим оленем он остановился - с удивительной точностью были переданы движения склонившего голову и согнувшего передние ноги оленя.
- Кто рисовал это? - спросил Седюк.
- Най! - закричали все, вскакивая и показывая на Ная Тэниседо.
Най тоже поднялся и ткнул себя пальцем в грудь:
- Най!
- Хорошо рисуешь! - сказал Седюк.
У него было два часа, и он не торопился начать занятия. Он разговаривал с ними, спрашивал, откуда они, что знают. По-русски они говорили с трудом, слов у них не хватало, но отвечали они охотно. Все они учились в начальной школе и знали сложение и вычитание. Манефа помнила и таблицу умножения. На всякий случай Седюк начал с нее - он выписал на доске всю таблицу и принялся объяснять.
- У меня есть вопрос! - крикнул с места Най. Все дружно зашумели:
- Най, говори! Говори, Най!
- Говори, - разрешил Седюк.
- Скажи, Гитлер - он какая бывает? - опросил Най.
Седюк, удивленный вопросом, в первую минуту не знал, что ответить. Сказать, что этот вопрос на уроке математики неуместен, он не мог - все пятнадцать нганасан, вперив в него настойчивые, ждущие глаза, молчаливо требовали ответа. Он видел, что вопрос Ная интересует их гораздо больше, чем таблица умножения. И он стал рассказывать о Гитлере, описал его внешность, лающий, хриплый голос. Он скоро увидел, что его слушатели разочарованы - его точное описание не объясняло им природы Гитлера. И тогда он сказал:
- Гитлер - это хищный волк, Гитлер - это взбесившаяся собака, которая кинулась кусать мирных людей. Гитлера надо поймать в капкан и застрелить.
Это объяснение понравилось куда больше - видимо, оно походило на их собственное представление о Гитлере, - они радостно закивали.
Лидия Семеновна ожидала Седюка в учительской. Она тотчас же, как только он вошел, спросила:
- Ну как, они вам понравились?
- Чудесные ребята, Лидия Семеновна!
Она вся расцвела, услышав это, и посмотрела на него так благодарно, словно он похвалил ее самое.
С каждым уроком нганасаны нравились ему все больше. Это были веселые, добрые, непоседливые и шумные ребята. Их все интересовало и волновало - машины, проезжающие по улице, гигантские экскаваторы на строительных площадках, электрический свет на улицах, каменные многоэтажные дома. Объяснения учителей они слушали с самозабвенным вниманием. Все новое - новый закон, новое математическое правило - вызывало у них взрыв восторга. Неудачи свои они переживали так остро и открыто, как это бывает только в минуты великого горя. Когда у Ная Тэниседо не вышла задача на именованные числа, он у доски расплакался, и из сочувствия к нему расплакались все. Яков Бетту, получивший от Седюка свою тетрадку с двойкой, в бешенстве разорвал тетрадку в клочья и долго топтал ее ногами. Если же кого-нибудь из них хвалили, они все вскакивали и неистово кричали, хохотали, радуясь за товарища. Даже хмурого Прохорова трогал пыл, бушевавший в его учениках.
- Знаете, Лидия Семеновна, - говорил он во время перемены медленным басом, единственным в Ленинске по густоте, - удивительный народ ваши ученики, ей-богу! Еще не встречал таких. Из них выйдет толк.
- А что, что случилось? - спрашивала Лидия Семеновна, сразу оживлявшаяся, когда хвалили ее учеников.