Все началось с того, что он с пристрастием допросил себя: почему, в самом деле, он с таким холодком относится к этому важному делу? Только ли потому, что оно не такое срочное? И он честно ответил себе, нет, не только поэтому, а еще потому, что дело это нудное. Уж кто-кто, а он знал, что значит возиться с производством серной кислоты, когда оно не основное, а вспомогательное! Он вспомнил свои муки на кавказском заводе, когда отходящие газы отражательной печи передавали в пристроенный к заводу маленький сернокислотный цех. Печь лихорадило, рабочие и мастера сбивались с ног: то получался очень бедный для получения кислоты газ, то пережигали концентраты и теряли много меди. Тогда, на Кавказе, у него было много времени на эксперименты, были опытные рабочие, можно было пожертвовать несколькими десятками тонн меди. Сейчас нет ни времени, ни настоящих мастеров, ни лишней меди. Кислота, конечно, для меди необходима, но производство ее на месте затруднит выдачу меди, а медь - это главное, это помощь фронту! Нет, все, что угодно, только не производство кислоты из тех концентратов, которые потом пойдут на плавку! На это соглашаться нельзя. И хотя он уже согласился на это в разговоре с Караматиным, он отменит свое согласие, предложит другой способ.
Он думал теперь только об этом другом способе. Он вспоминал статью, прочитанную два года назад в одном специальном журнале, - о возможности производить серную кислоту из отбросных конвертерных газов. В самом деле - чем не сырье? Каждый медеплавильный завод ежегодно выбрасывает из своих труб миллионы кубометров сернистого газа, этот газ оседает на землю, сжигает растительность, отравляет людей. Пустыня, мертвая пустыня окружает всякий такой завод. А если этот газ уловить, не выпуская его в воздух и направить в контактные аппараты, то получится серная кислота, та самая серная кислота, без которой они не могут производить медь.
Так, разговаривая с самим собой, все более увлекаясь, он пришел на совещание к Сильченко. Назаров сухо поздоровался с Седюком. Его обида еще не прошла, и он нарочно подогревал ее. Докладчиком был Назаров - уж одно это доказывало, что совещание созвано по его инициативе и что он не скрыл разногласий со своим главным инженером. Но в докладе его, как и ожидал Седюк, не было ничего нового и спорного: без кислоты не обойтись, проект и строительство сернокислотного цеха нужно форсировать, чтобы еще до пуска завода накопить достаточные резервы кислоты.
Сильченко повернулся к Седюку.
- Ваше мнение?
Седюк понимал, что от него ждут возражений. Он сказал спокойно:
- Что же, доклад правилен. Кислота нужна. Сильченко удивленно переспросил:
- Значит, возражений у вас нет?
- Нет, - подтвердил Седюк. - Но стандартная схема в наших местных условиях очень неудобна. Она приведет к большой потере меди. У меня есть другое предложение.
Он начал излагать свою мысль.
Удивление и настороженность на лицах слушавших его людей показывали, насколько новой и смелой кажется им всем его идея.
Когда Седюк кончил, Сильченко спросил:
- На каком-нибудь заводе уже опробована эта предлагаемая вами схема?
- Не знаю, Борис Викторович. Возможно, в других странах есть что-нибудь похожее. Я не читал о работающих цехах, но идея такого производства упоминается во многих местах.
Как Седюк и предполагал, с ним стали спорить. Караматин решительно отверг новую идею. Он хмуро заметил, что ему трудно выступать против этой своеобразной и так энергично обоснованной схемы. Но он проектант и обязан в своих чертежах предлагать только то, что не вызывает сомнения. Конечно, осуществление схемы товарища Седюка сулит огромные преимущества, но при одном "если": если она осуществима. Он, Караматин, считает, что проектировать нигде не испробованный процесс - безумие.
Назаров поддержал Караматина: если схема, предлагаемая главным инженером медеплавильного, не пойдет или пойдет плохо, это приведет к провалу всего завода, - о таких вещах надо заранее думать и думать.
Вслед за Назаровым встал Телехов. Его лицо порозовело, сам он, казалось, помолодел. Седюк почти с нежностью смотрел на старого инженера. Этот человек когда-то на заре пятилеток был одним из самых смелых новаторов страны, одним из создателей отечественной электрометаллургии, его курс, ставший настольным для студенчества, при своем появлении вызвал нападки и споры, он был расценен как вызов всем признанным авторитетам, как потрясение всех священных догм. И вот сейчас усталый, осуществивший, может быть, все, что ему полагалось осуществить в жизни, он встрепенулся, как только услышал новое, свежее слово.
Он смело защищал схему Седюка, требовал ее осуществления. Когда он кончил, Сильченко негромко сказал Седюку:
- Еще один вопрос к вам. Всякому интересно утилизировать отбросные газы, вместо того чтобы отравлять ими землю и людей, а между тем нигде это не делается. Как вы думаете, почему?
Вопрос этот был естественным и логичным. Седюк сам задавал его себе. Но от этого он не становился более простым. Конечно, безоговорочно нельзя ручаться ни за что, и трудности с новым методом неизбежны, и сам по себе он очень непрост. Ясно одно: преимущества предлагаемого метода так велики, что стоит пойти на любые трудности, лишь бы осуществить его.
- Дайте-ка мне, Борис Викторович, - проговорил молчавший до этого Дебрев.
Он сразу разглядел в поведении Сильченко недоверие к новой идее. Уже одно это заставило его защищать Седюка: в последнее время Дебрев ощущал непреодолимую потребность везде, где можно, делать все наперекор Сильченко. Кроме того, ему в самом деле понравился новый метод.
- Вы говорите, новый процесс? - сказал он, обращаясь к Караматину. - А почему мы не можем попробовать в Ленинске новый процесс? Нигде в мире не применяли высоковольтного электропрогрева, а мы попробовали - и ничего, пошло! Мы не ставим все на одну карту, как азартные игроки. Если опыты покажут, что переработка конвертерных газов в кислоту идет плохо, мы всегда успеем возвратиться к испытанной схеме. Я предлагаю: без всякого промедления пристраивать к опытному цеху экспериментальную сернокислотную установку и ставить на ней новый процесс. А Семен Ильич пока, конечно, пусть делает свой стандартный проект. - И, повернувшись к Сильченко, Дебрев проговорил с еле заметной, но всеми сразу угаданной иронией: - Вы часто говорите, Борис Викторович, что нам необходимо сейчас дерзать, творить, прокладывать новые пути. Чем это не новый путь в технике?
Мнение Дебрева решило спор. Сильченко, в отличие от Дебрева, защищавшего любое свое мнение, раз уж оно сказано, часто уступал главному инженеру в технических спорах.
После совещания Седюк вернулся в опытный цех. Теперь, когда ему удалось отстоять свою идею, все повернулось совсем иной стороной. Он вспоминал возражения Караматина и Назарова, пытливые вопросы Сильченко. Да, он, пожалуй, поторопился. Конечно, старый процесс был сложен, наладка его могла затянуться и снизить выдачу меди. Но новый процесс неясен, шут его знает, какие еще неожиданности в нем откроются. Сильченко прав, специалисты до сих пор нигде не пускали еще процесса на конвертерных газах, а он прочитал об этом процессе в случайной статье и еще два-три слова в учебниках и сразу бахнул: "Мы можем!" Нет, Сильченко молодец, он в серной кислоте никак не разбирается, но всем своим опытом старого хозяйственника понял - рискованно. И Караматин, если говорить по-честному, прав - он не может проектировать нигде не испробованные процессы. Телехов, старик, загорелся от первого его слова - он, наверное, вспомнил, как ему самому приходилось копья ломать, - но ведь он не химик, поддержка его от принципа, что все новое и передовое нужно поощрять. "Правда, и Дебрев поддержал, и крепко поддержал, а он уж разбирается в деле, - возразил себе Седюк. Но тут же строго прикрикнул на себя - Не гордись! Это не потому, что план твой хорош, нет! Просто он верит в тебя, он тебя откопал, и пока ты оправдываешь его надежды. А тут ты опозоришься… А может, не опозоришься?"
С этими невеселыми мыслями он зашел к Кирееву.
Киреев в плавильном отделении испытывал только что пущенную опытную отражательную печь. Плавкой руководил Романов, но Киреев поминутно вмешивался в его распоряжения. Переведенные на прошлой неделе в опытный цех нганасаны Яков Бетту и Семен Яптуне, в брезентовых спецовках и кожаных рукавицах, подбрасывали лопатами флюсы в раскрытые окна печи. Киреев, раздражаясь, доказывал Романову:
- Ста градусов не хватает, понимаете? Если вы немедленно не добавите факела, вся плавка пойдет в брак!
Романов говорил просительно:
- Хватает температуры, Сидор Карпович, ей-богу, хватает. Вот разрешите мне довести плавку до конца - сами увидите. Поверьте старику, за последние тридцать лет ни разу плавку в брак не выпустил.
- Бросьте, пусть Василий Евграфович сам ведет плавку, - посоветовал Седюк. - А вы лучше пойдите со мной, надо посоветоваться насчет новых исследований.
Киреев был рассержен, что Седюк его не поддержал, и слушал невнимательно. Он прервал Седюка уже на пятом слове.
- Все знают, что серная кислота необходима, в Ленинске об этом говорят даже в детских садах, - сказал он грубо. - Возьмите любой учебник по основной химии и списывайте: обжиг сульфидов или элементарной серы, окисление сернистого газа в серный, поглощение его серной же кислотой - и больше ничего. Что тут исследовать? Только то, насколько полученная таким образом серная кислота окажется дороже золота.
- В том-то и дело, что мы хотим получать ее из отвального сырья, которое ничего не стоит, - объяснил Седюк. - И вот я сейчас сомневаюсь: не слишком ли смело браться за такое дело?
Смысл предложения Седюка наконец дошел до Киреева. Он задумался. Как это с ним порою бывало, он вдруг разом переменил свое мнение, теперь он уже был убежденным сторонником нового метода.
- Вздор! - закричал он запальчиво. - Какие тут могут быть сомнения! Именно конвертерные газы! Ведь этой дряни будет до черта, она всю растительность нам погубит, а тут мы ее перехватим и пустим в полезное дело…Нет правильно, правильно, только конвертерные газы! Я уже давно об этом процессе подумывал!
- Ничего вы об этом не думали, - возразил Седюк. - Просто у вас дурная привычка хвататься за всякое новое дело только потому, что оно новое. Ручаюсь, что до этого дня вы думали о серной кислоте не больше, чем я об украшениях вождя негров банту.
Необидчивый Киреев на этот раз сильно обиделся.
- Я кончил Ленинградский технологический по основной химии, - возразил он с достоинством. - Две моих практики проходили на сернокислотных заводах, курсовой проект был посвящен кислоте. Если это, по вашему, украшения вождя банту, так какого черта вам еще надо?
- Ладно, допустим, в этом я неправ, - сказал Седюк. - Но новый метод от этого не становится ни легче, ни яснее.
- Вы говорите чепуху! - снова закричал Киреев. - Все это вздор, потому что вы правы - нужно использовать конвертерные газы, и, отвергая это, вы неправы.
- Вздор… Правы… Неправы!.. - досадливо проговорил Седюк. - Ей-богу, голова трещит от этой неразберихи. Остыньте немного, тогда поговорим. А сейчас я пойду к Кольцовой, - помнится, она кое-что смыслит в серной кислоте.
Но Киреев не отставая провожал Седюка до самой химической лаборатории и все убеждал его браться без страха за новое дело.
9
Седюк вошел к Варе, когда она, кончив смену, надевала пальто.
- Вы меня проводите, Михаил Тарасович? - спросила она.
- Непременно провожу, Варя. Но сейчас снимите пальто, у меня к вам дело - и длинное. Скажите, вы имеете какое-нибудь отношение к серной кислоте?
Она ответила, что отношение к кислоте у нее самое прямое - дипломный проект она защитила по камерному производству кислоты, первый завод, на котором ей пришлось работать, тоже был сернокислотный. А зачем ему знать это?
- Я ничего не слыхала о таком методе, - сказала она, выслушав Седюка. - На тех заводах, где мне пришлось бывать, он не применялся.
- Не удивительно! - рассмеялся Седюк. - Зачем в обычных условиях перерабатывать сложные по составу и сильно запыленные газы, когда есть чистая кусковая сера и железосернистые руды? Вся суть в том, что мы в глухом Заполярье, отрезаны от всей страны. Приходится мудрить.
Варя с сочувствием слушала его. Она понимала его тайный страх, хотя он в страхе не признавался. Теперь, после того как он настоял на своем, ему нельзя было ни отступать, ни колебаться. Он должен быть твердо убежден в своей правоте, а убежденности этой не было. Помолчав, она спросила:
- А чем я могу вам помочь?
- Очень многим, Варя. Вы примете участие в исследованиях и проектировании, будете монтировать промышленную установку. Как вы отнесетесь к тому, что я порекомендую вас в главные инженеры сернокислотного цеха? Не пугайтесь, не боги чертежи выпускают. Мы все поможем вам.
Они вышли к семи часам. Сторож запер за ними дверь, в цехе оставался один Киреев. Недавно промчалась пурга, и снег, отполированный ветром, сухо скрипел под нотами. Седюк повернул от широкой автомобильной дороги на тропинку. Варя остановила его:
- Михаил Тарасович, в лесу снежные нанеси. Но он не хотел идти по автомобильной дороге.
- Пойдемте, Варя. Мне надоели вечные фонари на столбах. А снег здесь твердый, как камень - не провалимся.
Он взял ее под руку и увлек с собой. Дорога с каждым шагом становилась хуже, узкая стежечка, проложенная в снегу, скоро потерялась в темноте. Седюк оставил Варю и пошел вперед, прокладывая новую тропку.
Вокруг них темнела и поднималась ввысь огромная праздничная ночь. Было совсем тепло, не более двадцати градусов мороза. Тучи разорвались и ушли, над лесом висели неяркие, похожие на льдинки звезды. Их затмевало неистовое, метавшееся по небу сияние. Оно начиналось в полной тьме, горизонт вдруг вспыхивал желто-зеленым пламенем, из этого пламени вырывались бурно расширяющиеся языки, с запада на восток мчались огромные сияющие реки. Реки сияния кружились, заворачивались в кольца и раскидывали сверкающую всеми цветами бахрому - она расширялась, превращалась в копья и стрелы и опадала. Небо роняло эти сияющие копья и стрелы, как дерево на осеннем холодном ветру роняет свои листья.
- Интересно, сколько люксов дают все эти беспорядочные танцы электронов в ионосфере? - шутливо спросил Седюк.
Но Варе не по душе был такой трезвый разговор. Совершавшееся в небе сумрачное пышное торжество вызывало в ней совсем иные чувства. Она сказала тихо:
- А мне кажется, небо страдает и корчится от мук. Эти языки пламени и копья - безмолвные крики, вырывающиеся наружу.
- Слишком много поэзии, - рассмеялся Седюк. Он снова взял Варю под руку. - Пойдемте, Варя. Эта небесная кинокартина, конечно, великолепна, но зал не отапливается, и долго стоять на одном месте не рекомендуется.
Все же он был взволнован и покорен развернувшейся над ними великолепной картиной, и она это чувствовала. Седюк крепко прижимал к себе ее руку, и теперь это было совсем иное пожатие, чем обычно, когда они возвращались домой и он поддерживал ее. Он шел медленно, словно для того, чтобы не прогнать быстрым шагом ощущение близости и теплоты, возникшее между ними. Снег завалил низкорослые деревья по самую макушку, на твердых его сугробах и пластах кое-где торчали, словно иглы, вершинки лиственниц. Потом, когда они выбрались из долинки погребенного под глухими завалами ручья, снега стало меньше, а деревьев больше, и деревья стали вытягиваться в рост человека. Седюк и Варя молча и неторопливо пробирались между лиственницами, карабкались на сугробы и холмы, и это их долгое взволнованное молчание в сияющей темноте праздничной ночи казалось им важным, до предела наполненным захватывающе интересным разговором.
На вершине холма, где они когда-то открыли заросли цветущего кипрея, Седюк остановился передохнуть. Он всматривался в непроницаемое пространство, но ничего не было видно, кроме редких лиственниц, неясно встающих вблизи, и неистового сияния, пляшущего в небе. Варя положила руку ему на плечо. Он повернул к ней лицо, она догадывалась, что он улыбается: ему было приятно прикосновение ее руки. И тогда внезапно для самой себя она спросила, чувствуя, что, сейчас можно и даже необходимо об этом говорить, и замирая от собственной смелости:
- Михаил Тарасович, скажите… Мне говорили… я знаю… Где ваша жена?
Она не знала, какой непрерывно ноющей и скрываемой ото всех раны коснулась. А он удивился тому, что ее вопрос не рассердил его. Еще совсем недавно Сильченко спросил его о том же, и он готов был наговорить Сильченко дерзостей, лишь бы не отвечать. А сейчас этот проклятый, мучительный вопрос казался ему естественным и неизбежным, казалось даже странным, что Варя до сих пор никогда не спрашивала об этом. Он видел ее лицо, светящееся в сумраке, вглядывался в ее большие, ставшие теперь темными глаза. Он вдруг понял, что ни разу в жизни у него не было такого хорошего и близкого друга, как эта недавно ему встретившаяся, мало еще знакомая девушка. И то, что надо было настойчиво защищать от пытливой проницательности Сильченко, можно, даже непременно нужно было ей рассказать - все рассказать, ничего не скрывая, ничего не прикрашивая. Все же он помедлил с ответом - не хватало слов.
- Не знаю, Варя… Может быть, просто покинула меня. Может быть, умерла. Она пропала, Варя!
- Не понимаю.
Он горько засмеялся и заговорил весело, своим обычным насмешливым тоном:
- А что тут непонятного? Обычная история: муж - здесь, жена - там. Многие семьи у нас стянуты такими некрепкими обручами, толкни - и все разваливается. - Он умолк, потом продолжал уже серьезно - А факты, Варя, таковы: она осталась по ту сторону фронта. Соседи эвакуировались, а она осталась. Последнее письмо было из Ростова. Она писала, что не знает, где я, и спрашивала, что ей нужно сейчас делать. Я дал ей телеграмму - немедленно уезжать, она не ответила. Я потом разыскал соседей - они сообщили, что Мария в день их отъезда даже не готовилась к эвакуации. Даже не готовилась, вы это понимаете?
- Может быть, она не верила, что наши войска сдадут город? - спросила Варя.
- Оставьте, Варя! Дело не в этом.
- Так в чем же, Михаил Тарасович?