Он попал в самый пожар страстей. Во всех семнадцати комнатах проектного отдела уже второй день не было ни одного работающего человека. Отдел превратился в распавшееся на семнадцать очагов политзанятие или митинг. На чертежных досках были расстелены газеты, над каждой газетой склонялись десять голов, еще десяток человек, не добравшись до вожделенной помятой полосы, стояли рядом, слушали и вмешивались в споры. Обсуждения и страстные дискуссии открывались посреди чтения и едва ли не после каждой статьи. Прочитанную газету передавали на следующий стол или уносили в соседнюю комнату, где обменивали на другую.
Седюк хотел знать одно: что со Сталинградом? Он пустился отыскивать ту комнату, где читали самые ранние газеты, чтобы проследить все сводки по порядку. Вот уже два месяца изо дня в день, утром и вечером, радио сообщало только о боях в районах Сталинграда и Моздока. Давно уже прошло то время, когда в каждом сообщении мелькали все новые и новые названия оставляемых городов, покидаемых речных рубежей, люди уже не находили в самой сводке картины отступающих армий, брошенной техники, окруженных, пробивающихся с боями дивизий. Но люди научились читать и слышать между строчками. Если диктор говорил, бои идут упорные, напряженные, ожесточенные и тяжелые, то все понимали, что все это совсем различные бои. Когда только упорные - еще не страшно, войска удерживают свои рубежи. Если напряженные - значит, нам трудно, у немцев перевес, мы напрягаем все силы. Если ожесточенные - немцы рвутся вперед, атаки сменяются контратаками, земля горит под ногами, таков ожесточенный бой. А уж когда тяжелые - так в самом деле тяжко сверх меры, мы отступаем, теряем людей и технику. Самые лучшие бои - активные: мы продвигаемся вперед, выбиваем немцев. И по радио в сообщениях о Сталинграде чаще всего слышались самые грозные слова: напряженные и тяжелые бой. Еще нигде не было сказано, что сражение, вспыхнувшее у стен Сталинграда, - величайшее, решающее сражение всей войны, но каждый чувствовал, что это так. И никогда за все время войны ни одна сводка не порождала такой тревоги, такого молчаливого ожесточения, как простая, изо дня в день повторявшаяся сводка Сталинградского сражения. Первые известия о вторжении немцев в Сталинград, об уличных боях, о сражении в заводских корпусах вызывали страх и ненависть. Теперь к этому чувству прибавилось новое - гордость за великий, истерзанный, непобедимый город. Сводки еще говорили о немецких успехах: враг прорвался к Волге, разрезал наши армии надвое, захватил центр города, все исступленнее грохотала битва в цехах тракторного и металлургического заводов, один за другим падали все новые и новые городские кварталы, улицы и дома. Но слово "Сталинград" уже означало не высшую точку фашистского наступательного движения - это был образ великой стойкости, несгибаемого мужества, неслыханных трудностей и блистательного умения преодолевать их.
Седюк с жадностью читал газету за газетой. В статьях военных корреспондентов вставали живые картины великого сражения: бои за овраги, улицы и дома, битвы с танками в разрушенных заводских цехах, ночные переправы через Волгу под бомбежкой, схватки в воздухе.
- Какие заводы погибли! Лучшие заводы нашей страны! - услышал Седюк.
Он повернулся и увидел Телехова. Старик страдал. Седюк вспомнил, с какой любовью Телехов описывал сталинградский завод качественных сталей. На этом заводе неистовее всего бушевала война, именно здесь непоправимее всего были разрушения. Седюку захотелось сказать Телехову что-нибудь ласковое, что-нибудь такое, что отвлекло бы его от мрачных мыслей. Но он не решился.
В комнату строителей густо повалил народ, ожидался доклад прилетевшего в Ленинск фронтовика Симоняна. Люди размещались на стульях, столах, подоконниках, даже на чертежных досках. Потом появился Телехов с Симоняном - высоким, быстрым человеком в военной шинели. У Симоняна было темное лицо с огромным носом и пылающим глазом - второй был прикрыт черной повязкой. Голос у Симоняна был тонкий, пронзительный, всюду слышный.
После доклада Седюк пошел в опытный цех. Ему хотелось увидеть Варю. Она была в лаборатории и заканчивала расчеты по анализам. Седюк, не раздеваясь, принялся выкладывать новости. Во время его рассказа в лабораторию вошел Киреев и тоже стал слушать. Даже сидевшая к ним спиной Бахлова бросила свои рабочие журналы и повернулась к Седюку. Только Ирина слушала его невнимательно, посреди разговора она поднялась и вышла.
- Что с ней, Варя? - спросил Седюк, прерывая свой рассказ. - Что-нибудь нехорошее случилось? На ней лица нет.
- Не с ней, а с Владимиром Леонардовичем, - ответила Варя. - Полчаса назад к нему пришел один из новых, прилетевших с этими самолетами. Это его старый друг, фамилия его Федотов. Сейчас они сидят и разговаривают. Федотов привез Владимиру Леонардовичу вести о его семье, вести нехорошие, Ирина мельком слышала.
Ирина снова показалась в дверях. Она села в стороне, чтобы не мешать беседе, но не справилась с собой - из глаз ее закапали слезы, она вытирала их, отворачивалась. Варя подошла к ней и стала молча гладить по голове. Седюк не мог уже больше рассказывать, даже Киреев с каким-то странным для его высокомерного лица виноватым сочувствием следил за Ириной. Седюк встал и дотронулся рукой до ее плеча.
- Ирина Сергеевна, - сказал он с волнением, - вы знаете, Владимир Леонардович всем нам дорог, скажите: что там происходит у них?
- Я случайно услышала, - прошептала Ирина. - Если Владимир Леонардович узнает, он рассердится..
- Он ничего не узнает, - горячо вмешался в их разговор Киреев. - Расскажите нам, мы будем молчать.
Ирина, останавливаясь и прислушиваясь, не идет ли Газарин со своим гостем, передала, что ей удалось услышать, когда она заходила в комнату и стояла в прихожей, где помещались аккумуляторы. Федотов рассказал Гагарину, что видел его жену, Лизу, и детей. Он встретил их на улице. Жена Газарина с дочкой Сонечкой тащили детские санки, на них лежал завернутый в газету детский трупик - трехлетний сын Коля. Федотов помог им тащить санки на кладбище. Лиза сказала, что муж в Москве, прислал ей со знакомым летчиком посылку, если бы не эта посылка, они все давно бы погибли. Федотов обещал зайти к Лизе, но не успел - его свалил тиф, - а через месяц, в феврале, перед самой своей эвакуацией, он добрался к ним и узнал от соседей, что Лиза с Соней исчезли. За несколько дней до его прихода у Сони открылся бред, она потеряла сознание. Лиза совсем обезумела, схватила девочку, закутала ее и унесла куда-то. Соседи отговаривали, удерживали, но не смогли. Лиза твердила: "Тут она умрет, я пойду искать лекарства, помощи!" С тех пор ее никто больше не видел, а на столе остались хлебные карточки - единственный источник жизни… Федотов сказал: "Таиться не хочу - по всей видимости погибли".
Она замолчала. В глазах Киреева стояли слезы. Он вдруг скверно выругался и быстро вышел из аналитической, хлопнув дверью. Бахлова повела в его сторону головой, она одна не подошла к Ирине и не расспрашивала ее. Но ее лицо было полно молчаливого отчаяния. Крепко закусив губу, она неподвижно смотрела в одну точку.
Из энергетической вышел Газарин со своим гостем. Сквозь стеклянную дверь лаборатории их было хорошо видно. Высокий и толстый Федотов шел, опираясь на палку. Он такими глазами взглянул на людей, сидевших в аналитической, словно это были его злейшие враги. Через минуту Газарин возвратился. Ирина, выйдя в коридор, преградила ему дорогу.
- Владимир Леонардович, - сказала она отчаянно, - разрешите мне к вам? Мне очень нужно.
Он с недоумением смотрел на нее. Ее слова не сразу доходили до него. Потом он испуганно махнул рукой.
- Нет, нет, Ирина, позже, через час, - сказал он поспешно. - Вы меня извините, мне хочется поработать, кое-что написать. Надо одному…
Ирина возвратилась в лабораторию. Варя взяла ее за руку.
- Пойдем, Ирина, - проговорила она ласково. - Завтра поговорите.
Но та покачала головой.
- Я не могу уйти, - прошептала она горько. - Пойми, я не должна оставлять его одного. Я подожду немного и постучусь к нему.
Варя с глубоким волнением смотрела на ее полное смятения, покрытое красными пятнами, ставшее вдруг совсем некрасивым лицо. Ирина была единственной в Ленинске, кто не понравился ей при первом знакомстве. А сейчас Варе казалось, что еще не встречала она человека, поступки и чувства которого были бы так близки ей самой. Она до боли, до слез понимала, как можно страдать горем другого, любимого человека, как можно хотеть все, даже жизнь, отдать за то, чтобы этот человек был счастлив - сам, не с тобой…
12
В середине сентября Седюк пустил в опытном цехе свой малый опытный медеплавильный завод - так теперь официально называлось это сооружение. Здесь уже работали обогатительная линия, сушильная и отражательные печи, электролизные ванны. Юношей нганасан Седюк отдал Романову, а девушек определил на электролизные ванны. Вначале дело у них шло плохо. Девушек пугал темно-синий раствор, кипевший от выделявшихся в нем пузырьков водорода и кислорода. Стрелка вольтметра, бегавшая, как живая, по всей шкале, внушала им ужас. Но постепенно они освоились. Юноши же не только быстро привыкли к печам, но и увлеклись новым занятием. Когда Яша Бетту впервые удачно загнал ломиком глиняную затычку в летку и струя расплавленного металла, брызнув искрами во все стороны, оборвалась и иссякла, он бросил ломик и с визгом и хохотом затопал ногами.
- Одурел, парень! - говорил Романов, снимая очки и сам от души смеясь счастливому хохоту Яши.
- Все теперь могу! - кричал опьяненный успехом Яков. - Все теперь сделаю, как другой! Правда, Василь Графыч?
- Правда, правда, - подтверждал Романов, вытирая прослезившиеся от смеха глаза.
Сбежавшиеся со всех сторон нганасаны радостно хлопали Якова по спине и смотрели на него с уважением.
Среди других гостей, каждый день навещавших опытный цех, появилась и Караматина. Она никого не предупредила о своем приходе. Романов в это время готовился разливать черновую медь в изложницы. Седюк и Киреев прохаживались по цеху. Появление Лидии Семеновны раньше всех заметили нганасаны - они с криками побросали свой металлургический инструмент и окружили ее. Киреев, никогда до того не видевший Лидию Семеновну, возмутился таким непорядком. Он подошел к ней и тронул ее плечо - она, разговаривая с нганасанами, стояла к нему спиной.
- Слушайте, гражданочка, здесь не бульвар, - сказал он бесцеремонно. - Прошу отсюда уйти!
- Да это Караматина, главный начальник наших учеников, - проговорил Седюк, засмеявшись и останавливая Киреева.
- Все равно, без пропуска в цех посторонние не входят, - твердил упрямый Киреев, еще больше разозлившись от заступничества Седюка.
Но Лидия Семеновна сама знала, как постоять за себя. Она пренебрежительно отвернулась от Киреева, не пожелав услышать его слова. Сняв варежку, она пожала руку Седюку.
- Здравствуйте, - сказала она. - Ну, показывайте мне ваше предприятие, мои мальчики в общежитии говорят теперь только о печах.
- С охотой, - проговорил Седюк, беря ее под руку и отводя в сторону от печей.
Он оглянулся с усмешкой на Киреева. С Киреевым произошло неожиданное превращение - он был укрощен. Он смирно и молчаливо плелся за Седюком и Караматиной. На лице у него было такое постное и смущенное выражение, что Романов, дававший объяснения по ходу операции, поглядывал на него с недоумением и тревогой.
- Можно мне поработать? - попросила Лидия Семеновна.
Она натянула длинные рукавицы, взяла у Романова металлургическую ложку с двухметровой ручкой и, подойдя вплотную к разливочному желобу, осторожно подставила сбоку к струе край ложки и отобрала пробу меди, не брызнув, не расплескав ни капли, что было бы опасно для двух рабочих, державших изложницу у самой струи. Скупой на похвалы Романов не удержался от одобрения.
- Молодцом, девушка! - сказал он, надевая очки, которые всегда держал в руках, и осматривая Караматину, будто только сейчас впервые ее увидел. - Вам бы в металлурги идти, ей-богу! А оделись как на танцульку, - добавил он с осуждением. - Вот прожжет вам фетровые валеночки и чулочки, кожу пораните - что тогда делать придется?
- Ничего, перевяжусь, - отвечала Караматина весело. Она сияла от удовольствия.
Стоявший рядом Киреев схватил Седюка за руку и отвел его в сторону.
- Вот ловкая девка, а? - сказал он с уважением. - Я думал, какая-нибудь фря из управления комбината, смотрите, как она разодета, даже надушилась, а она возле печи управляется, как около самовара. - И добавил почти с завистью - А какая красивая!
- Хороша Маша, да не наша, - ответил Седюк, улыбаясь. - Хотите, познакомлю. Выскажете ей свое восхищение.
Высказать свое восхищение Караматиной Киреев, однако, не сумел. Краснея оттого, что приходится быть вежливым, он пробормотал, что на печи сегодня много газу; непривычному человеку требуется противогаз. Не желает ли товарищ Караматина посмотреть другие помещения опытного цеха? Он может проводить. Лидия Семеновна согласилась пойти по опытному цеху.
- Пойдемте снами, - шепнула она Седюку.
Они шли втроем. Киреев, стараясь продлить удовольствие совместной прогулки, показывал каждый уголок, и тупик, и окошко, словно все это были очень важные, достойные изучения вещи. В своем увлечении он ткнул пальцем даже в Бахлову и проговорил: "А это наш начальник лаборатории, Надежда Феоктистова!" Лидия Семеновна начала кланяться, но возмущенная неожиданным вторжением посторонних Бахлова повернулась к ним спиной. Киреев, не смущаясь, повел их в лабораторию Гагарина. Седюк по дороге кинул несколько слов Варе, взвешивавшей на аналитических весах пробу руды. Гагарина не было, и объяснения по электростатической сепарации углей давала Ирина Моросовская. Караматина интересовалась всем, но смотрела не столько на сепаратор, сколько на Ирину.
Когда все было осмотрено и они вышли из цеха наружу, Киреев стал горячо просить Лидию Семеновну приходить почаще: ученики ее народ хороший, но посматривать за ними нужно, лучше, если она сама детально ознакомиться с их работой. Он пытался задним числом оправдаться в своей грубости.
- Я вас сначала не узнал, - сказал он. - Мне показалось, это новая любопытная из управления, там в техническом отделе сидят какие-то девушки.
- А я вас сразу узнала, - возразила Караматина. - Вы именно такой, как вас описывают. - Она попросила Седюка: - Проводите меня немного, Там меня ждет машина.
Седюк по дороге сказал Лидии Семеновне со смехом:
- Сегодня я впервые по-настоящему узнал силу вашего взгляда. Янсон прав, Киреев был ослеплен и повержен.
Она возразила с досадой:
- Ах, все это чепуха, не нужно мне этого ничего! Но Седюк продолжал смеяться:
- Нет, теперь я твердо верю - нет такого сердца, которое бы не загорелось под действием ваших глаз. По части покорения людей вы чемпион.
Она сказала с ласковым упреком:
- Я не заметила, чтобы ваше сердце очень пылало, Михаил Тарасович.
Он сразу стал серьезным.
- Я - другое дело, Лидия Семеновна. Я неизлечимо поражен бациллами женоустойчивости.
- Знаете, одна неудача больше огорчает любого чемпиона, чем радуют десятки побед. Вы, впрочем, клевещете на себя насчет женоустойчивости. Кто эта девушка, которой вы так нежно улыбнулись?
- Нежно? - изумился он. - Вам показалось, Лидия Семеновна.
- Нежно, нежно, - настаивала она. - А она покраснела. Это, наверное, та самая, с которой вы приехали в Ленинск и ходите в кино? Постойте, как ее зовут? Кажется, Варя? Варя Кольцова? Так? Вас удивляет моя осведомленность? Мне рассказывал Янсон. У меня память хорошая, я сразу все запоминаю. Значит, это Варя? Ну, я с Янсоном не согласна, он говорил, что она серенькая, а у нее очень миленькое, доброе лицо. Мне она даже чем-то понравилась.
Слова эти больно его укололи. Веселый и пустой разговор превращался во что-то совсем не веселое и не приятное. Он хмуро сказал:
- А вы, оказывается, злая. Это очень нехорошо. Она ничего не ответила и заторопилась к машине.
13
В один из редких свободных вечеров Седюк решил исполнить свое обещание и навестить Козюрина.
Козюрин жил в третьем общежитии, в двухэтажном доме по Пионерской улице. В этот дом вселяли только лучших рабочих разных строительных площадок и цехов. Он был более благоустроен, чем другие дома, - в нем работали центральное отопление и водопровод.
Седюк шел по коридору первого этажа и осматривался. Широкий коридор был тускло освещен двумя лампочками. Оштукатуренные стены не были побелены, кое-где штукатурка отваливалась, в углах проступала сырость.
По коридору тащился пьяный парень. Он громко икал и хватался рукой за стену, чтобы не упасть.
- Где здесь живет Ефим Корнеевич Козюрин? - спросил Седюк.
Парень медленно поднял голову и минуту молча смотрел на него. Значение слов, видимо, с трудом доходило до его сознания. Потом лицо его просветлело.
- Ефима Корнеича? - переспросил он. - Это можно. Тут Ефим Корнеич. Второй этаж, комната двадцать три. Хороший человек, Ефим Корнеич, понятно?
- Понятно, - ответил Седюк. - А скажи, друг, как тебе удалось так угоститься, когда нигде нет спирту?
Парень хитро усмехнулся.
- Военная тайна, - сказал он более твердым голосом. - Отдал полкарточки продуктовой - выпил вволю. А рассказывать не буду, нет.
- А жить как будешь без продуктов? - спросил Седюк.
- Полмесяца протяну, - презрительно пробормотал парень и широко зевнул. - Ребята помогут.
Он поплелся дальше.
Седюк поднялся на второй этаж. В коридор выходило двадцать одинаковых дверей, и ни на одной не было надписи. Седюк постучал в первую попавшуюся. Ему открыл широкоплечий человек, немолодой, с характерным широким лицом коренного сибиряка.
- Скажите, в какой комнате живет Козюрин? - спросил Седюк, силясь вспомнить, где он видел это недоброжелательное лицо.
- Номера не знаю, а Козюрин и все его хулиганы живут там, - ответил человек, показывая на вторую дверь наискосок. - Могли бы и не спрашивать - идите прямо на ругань и крик и попадете в свою компанию.
- Да ведь вы Турчин! - воскликнул Седюк. - Здравствуйте, вижу, не помните? Мы вместе ехали в Ленинск. Помните, в Пинеже на поезд садились, еще в дороге лопатой орудовали - путь поправляли. Вы тогда всех удивили - подносчик за вами не успевал.
Теперь и Турчин призвал Седюка. Если бы Седюк не сказал о его хорошей работе, он, наверное, с треском захлопнул бы дверь. Но обидеть человека, сохранившего о нем такое хорошее воспоминание, он не мог. Он с усилием согнал с лица недоверие и принужденно улыбнулся.
- Что-то вспоминаю, - сказал он почти приветливо. - Вы тогда всеми нами командовали, кому где становиться.
- Был грех. - Седюка вдруг охватило желание подразнить этого, как он помнил, нелюдимого и всем недовольного человека. Он сказал с ласковым укором - Что же это вы, товарищ Турчин, так за дверь схватились, я и сам без приглашения не зайду.
- Да нет, я так, - смешался Турчин. - Заходите, пожалуйста.
Он потеснился, открывая проход, и хотя Седюк видел, что Турчин приглашает его через силу, он все-таки зашел, сел и с любопытством осмотрелся.