Эта мысль - гнать с энергоплощадки всех обанкротившихся руководителей - все более овладевала Дебревым. Он думал о ней в кабинете и дома. Понимая, что он натолкнется на сопротивление Сильченко, он деятельно готовил почву для задуманной крупной ссоры. В своей борьбе он собирался опереться на парторганизацию строительства. На энергоплощадке секретарем был недавно прилетевший Симонян, прораб южного участка. О Симоняне было известно, что он носится быстрее ветра, днюет и ночует на площадке и на каждом партсобрании неистово разносит всех руководителей за нерадивость, особенно достается Зеленскому. В своих планах Дебрев отводил Симоняну роль начальника строительства ТЭЦ вместо Зеленского. В одно из посещений энергоплощадки Дебрев поделился с Симоняном своими организационными проектами.
- Ни к чертовой матери не работает ваше начальство, - сказал он недовольно.
- Ни к чертовой матери, - быстро согласился Симонян. - Я тут три недели и вижу - ничего не получается. Два раза уже ставил этот вопрос на парторганизации.
- Что вы предлагаете, товарищ Симонян? - спросил Дебрев. Он надеялся, что Симонян сам скажет эту желанную для него фразу: "Гнать беспощадно…".
- Как что? - изумился Симонян. - Не давать покоя ни вам, ни Сильченко, требовать побольше взрывчатки, мобилизовать всех жителей поселка, всех мужчин: пусть каждый дополнительно к своей работе день в неделю отработает на ТЭЦ - отдыхать будем после войны! Недавно я прямо сказал Зеленскому: "Чего ты трусишь? Бери телефон, требуй от Дебрева и в выражениях не стесняйся, не надо!"
Дебрев глянул на Симоняна, но сдержался.
- Ну, а если бы вы были начальником энергоплощадки, - спросил он, помолчав, - смогли бы вы исправить положение? Зеленский явно не справляется.
- Если он не справится, так никто не справится, - решительно ответил Симонян. - Зеленский - орел, поймите! Я ему вчера прямо это сказал: "Ты последний дурак, Саша, - лучше всех знаешь, как разрабатывать скалу, и терпишь, чтобы тебе со стороны устанавливали нормы расхода материалов. Иди к главному инженеру и стукни кулаком по столу!"
Дебрев повернулся и пошел прочь от Симоняна: новый работник энергоплощадки, кажется, слишком походил на него самого, Дебрева, чтобы оказаться удачной заменой Зеленскому.
Но мысль привлечь на свою сторону общественность поселка не оставляла его. Он все более вмешивался в то, что до сих пор составляло область работы одного Сильченко, - вызывал к себе редакторов многотиражек, секретарей низовых парторганизаций, стремился всюду создать атмосферу тревоги и недоверия. "Не справляются наши технические руководители! - прямо сказал он на совещании редколлегии поселковой газеты. - Берите их за бока, невзирая на чины, крепко берите, товарищи, терпеть более нельзя". С этого совещания Зеленский стал любимым героем газетных очерков и статей, его фамилия одна поминалась чаще, чем все остальные, вместе взятые, и поминалась в сочетании с одними и теми же фразами: "Плоды зазнайства и верхоглядства", "Вельможа в роли начальника", "До каких пор это можно терпеть?" Зеленского спасало только то, что времени читать все статьи у него не было, а сотрудники конторы умалчивали о них, потому что уважали его.
Дебрев пытался привлечь к своей борьбе и Седюка, и это неожиданно оказало важное действие на весь ход начатой им войны. Расчет его казался безошибочным: Седюк был самым близким ему человеком в поселке, он, так же, как и сам Дебрев, яростно восставал против всех непорядков, был прям и крут и, конечно, должен был поддержать главного инженера. Дебрев учитывал и то, что влияние Седюка в Ленинске непрерывно росло - он был членом бюро заводской парторганизации, самым деятельным членом техсовета, самым энергичным и смелым из всех заводских инженеров. Вызвав как-то к себе Седюка, Дебрев стал жаловаться на обстановку.
- Помнишь, я тебе говорил в первый вечер о наших либералах? - сказал он. - Теперь ты сам разбираешься в окружении и можешь оценить, насколько я прав. Одно скажу: из-за любви к своему спокойствию, из-за сладенькой веры, что все кругом хорошо, Сильченко проваливает ответственное задание правительства.
Так открыто о своей вражде к Сильченко Дебрев еще не говорил с Седюком, хотя не стеснялся в оценках других руководителей. И всегда при этих разговорах Седюк сжимался и отмалчивался. Он мог поддерживать любую техническую беседу и спор, но не терпел личных дрязг. Кроме того, он знал самое главное - его отношение к людям было иное, чем отношение Дебрева. Увлеченный своим гневом, Дебрев обычно не замечал осуждающего молчания Седюка, ему казалось, что молчание это только подтверждает его, Дебрева, характеристики и выводы. Но Седюк понимал, что на этот раз отмолчаться не удастся. Он спросил:
- Что собираешься предпринять, Валентин Павлович?
- Как что? Бороться! Подняться всем фронтов на эту либеральщину. Люди теряют не только бдительность - элементарную честь советского гражданина. Поплевывают в потолок, когда война бушует у стен Сталинграда! Как можно это вынести? Я вчерне набросал доклад Забелину - требую назначения наркоматской следственной комиссии для проверки хода строительства. Думаю, человек десять отдадут под суд, в первую голову Зеленского, - сразу станет легче дышать. Для начала надо разнести всю эту бражку на комбинатской партконференции, которая открывается через неделю. Крепко надеюсь на тебя, подготовь хорошее выступление против Лесина и Зеленского.
Седюк сурово молчал. Дебрев с изумлением смотрел на него.
- Ты что, не согласен?
- Нет, - сказал Седюк твердо, - не согласен. Дебрев был так поражен, что некоторое время не мог ничего сказать и только молча глядел округленными глазами на Седюка. Потом он вскочил.
- Как так "не согласен"? - закричал он, останавливаясь перед Седюком. - Да ты отдаешь себе отчет в своих словах? Выходит, ты на стороне всех этих бездельников и шляп?
- Отчет в своих словах я себе отдаю, - возразил Седюк. - Все дело в том, что я не считаю их бездельниками и шляпами. Мне кажется, ты теряешь элементарную объективность, Валентин Павлович.
Дебрев возвратился к своему креслу. Он вытянул на столе волосатые, крупные руки, они дрожали, но он не замечал этого.
- Значит, элементарную объективность теряю? - сказал он мрачно. - Интересно, очень интересно! А в чем, разреши узнать, теряю?
- А возьми хотя бы того же Сильченко, - ответил Седюк убежденно. - Помнишь, ты мне говорил, что он не справится в Пустынном, что надо ехать тебе? Я верил, потому что никого не знал. А он справился, неплохо справился, разве можно это отрицать? Потом - Зеленский. Сколько можно его бить? Просто удивляюсь тебе, Валентин Павлович, неужели ты сам не видишь, что требуется не нажим, а инженерное решение, что-нибудь вроде газаринского электропрогрева? Думать нужно, а не размахивать кулаками. Дебрев уже овладел собой. Теперь он стремился прекратить этот неожиданно неудавшийся разговор.
- Ладно, иди! - бросил он. И, не удержавшись, сказал с горечью: - Всего мог ожидать, но не этого, чтобы ты переметнулся к Зеленскому и его бражке. Смотри, как бы и тебе заодно с ними не досталось на партийной конференции. Насколько я знаю, народ настроен по-боевому, на прошлые заслуги смотреть не будет, потребует от каждого руководителя, чтоб, наконец, руководили, а не болтали.
- Может, и достанется, - ответил Седюк, пожимая плечами. - Я не болтаю, а работаю, Валентин Павлович, а в работе и промахи случаются, законно, если взгреют за них.
После ухода Седюка Дебрев дал волю своему гневу. Он заперся в кабинете и в мрачном раздумье шагал по ковровой дорожке. Он был потрясен. Неожиданное сопротивление Седюка было ему еще тяжелее, чем вся начатая им война, чем все нападки на него со стороны его врагов. Здесь на него восстал друг, самый близкий ему человек. "Да как это возможно? Нет, как это возможно? - все снова страстно допрашивал он себя. - Седюк, Седюк в чистильщики сапог к Сильченко записался! Как это можно вытерпеть?" У него появилось такое ощущение, будто он уверенно поставил ногу на прочное, хорошо ему известное, надежное место и нога внезапно провалилась в пропасть. Что же, неужели он ошибся и нет у него той поддержки, на которую он рассчитывал? Может, все они, как Седюк, таятся и скрыто ненавидят его? Нет, это немыслимо, кругом творятся безобразия и разгильдяйство, не он один видит это, не он один борется против этого!
Дебрев терпеливо и придирчиво вспоминал все, что было сейчас важно: поддержку, оказываемую ему местной газетой, выступления по комбинатскому радио, резолюции партколлективов, речи рабочих на собраниях, вывешенные кругом плакаты. Правильно, не он один замечает назревающий провал, все его видят - вся партийная и рабочая масса взбудоражена. Вот она, широкая и прочная поддержка, - производственный коллектив всего комбината. Что перед этим трусливая осторожность каких-то отдельных работников! "Ладно! - бешено думал теперь Дебрев о Седюке. - Посмотрим, посмотрим, как ты справишься! Может, потому ты так и защищаешь Зеленского, что сам недалеко от него ушел?"
От этих мстительных мыслей ему становилось легче. Они вносили порядок и успокоение в смятенный строй его мыслей. В Дебреве росло и крепло новое чувство - недоброжелательство к Седюку. Этот человек был хуже их всех, хуже Сильченко, хуже Лесина, даже хуже Зеленского. Те просто были плохие люди, толстовцы, малоинициативные руководители, а этот - двурушник, прямой двурушник! Как он отмалчивался, как уклончиво усмехался и смотрел в сторону, когда приходилось разносить при нем его незадачливых приятелей - Зеленского, Лесина! Те хоть огрызались, хоть сами злились, а он, Седюк, трусливо отворачивался. Теперь он заговорил, сразу всю свою душу вывернул - больше ее не спрячешь, нет!
"Ладно, посмотрим! - все снова думал Дебрев. - По результатам твоей работы узнаем, что ты за человек!"
17
Выходя от Дебрева, Седюк столкнулся в коридоре с торопившимся, как всегда, Симоняном. Симонян вгляделся в расстроенное лицо Седюка и понимающе свистнул.
- Нагоняй получил? - сказал он быстро. - За что ругали? За кислоту? Или еще чего-нибудь нашли? Не огорчайся, товарищ Седюк, Дебрев без брани не может, пора уже привыкнуть.
- Да нет, меня он не бранил, - отмахнулся Седюк. - Дело хуже, Арам Ваганович. И скорей тебя с Зеленским касается, чем меня.
Встревоженный Симонян потащил Седюка в конец коридора, где было спокойнее разговаривать, и потребовал объяснений. Симонян за то недолгое время, что он находился в поселке, познакомился со всеми комбинатскими работниками и со многими успел подружиться. Седюк был в числе его новых друзей. Седюку нравились энергия Симоняна, его горячность и прямота, увлечение, которое он вкладывал в каждое свое дело.
- Говори! - настаивал Симонян. - Все рассказывай!
Седюк в подробностях передал свою беседу с Дебревым. Выразительное лицо Симоняна вспыхнуло от гнева, единственный его глаз засверкал.
- Ай, нехорошо! - воскликнул он. - Ты понимаешь, что это такое? Интрига! Дебрев думает, что он готовится к партконференции, а он склоку разводит. Вот почему он так отзывается о Сильченко - собирается свалить старика и сам на его место забраться. Ну, это дудки, ножки у него коротки - на такую высоту лезть! Разве не так, Михаил?
Симонян на второй день знакомства обычно всем говорил "ты" и называл по имени. Седюк, озабоченный неприятным разговором с Дебревым, возразил:
- Думаю, все не так просто, как ты представляешь, Арам Ваганович. Дела-то ведь у нас в целом идут неважно, из Москвы, конечно, требуют решительного перелома. Вот на что собирается опереться Дебрев - на необходимость перестройки. И он будет доказывать, что Сильченко и Зеленский мешают этой перестройке, еще и других руководителей прихватит.
- Пусть всех прихватывает, не боюсь! - категорически решил Симонян. - За свой коллектив ручаюсь: люди видят сами, кто чего стоит и где причина неполадок. Еще ему всыплем - мало сам он глупостей делает, что ли? Ого, сколько еще, если только покопаться!
Седюк качал головой. У Симоняна появилась новая мысль.
- Знаешь, что сделаем? - сказал он торопливо. - Меня вызывает Сильченко на совещание по текущим делам. Сейчас я ему все расскажу, что Дебрев задумал. Пусть старик знает, какая под него мина подводится. Это же логика, понимаешь? Сильченко это дело так не оставит. У него первый доклад, пусть он Дебрева разнесет, а мы поддержим выступлениями с мест. Хороший план, правда? Ты где будешь? В проектном отделе? Жди меня, от Сильченко забегу к тебе, все узнаешь.
Симонян, не слушая возражений, умчался. Седюк, пожав плечами, пошел к Телехову.
К Сильченко был вызван не один Симонян. Совещание тянулось больше часа. Нетерпеливый Симонян не мог усидеть на месте. Когда Сильченко закрыл совещание, Симонян пробрался к нему сквозь толпу поднявшихся людей.
- Борис Викторович, у меня важное личное дело, очень прошу немедленно принять, - попросил он.
Аккуратный Сильченко посмотрел на запись в настольном календаре - сейчас ему нужно было ехать на промплошадку, где его уже ждали, вызванная машина стояла у входа в управление.
- Зайдите вечерком, товарищ Симонян, - предложил Сильченко. - Часов в десять.
Он взял карандаш, чтоб сделать отметку в листке календаря. Симонян поспешно положил руку на календарь.
- Очень прошу: сейчас! - повторил он. - Ну, очень прошу, понимаете? Важный разговор. Не обо мне, а обо всех.
- Вы же говорили - личный разговор? - возразил Сильченко, снова садясь. - Ну, хорошо, минут пятнадцати вам хватит?
Симонян так торопился рассказать о том, что услышал от Седюка и что сам знал, что вначале не обращал внимания на то, как слушает его Сильченко. Случайно взглянув на лицо начальника комбината, Симонян сразу осекся, словно споткнувшись в беге о лежащее на дороге бревно. Сильченко, выпрямившись в кресле, осуждающе смотрел на Симоняна.
- Зачем вы мне все это говорите? - спросил он негромко.
- Как зачем? - заторопился Симонян. - Дебрев же пишет доклад Забелину, требует следственной комиссии. А на партконференции он будет вас ругать, целую гору обвинений готовит против вас, Зеленского, Лесина. Это же склока, Борис Викторович! Надо единым фронтом…
- А вы думаете, я собираюсь себя хвалить? - холодно прервал его Сильченко. - Или вас с Зеленским по головке гладить? Не вижу, за что нас нужно расхваливать. А вот за что ругать всех нас следует, вижу очень хорошо. Жаль, очень жаль, что вы не замечаете безобразных недостатков в нашей работе, - кому-кому, а вам, товарищ Симонян, как партийному руководителю, следовало бы быть более само, - критичным.
- Это же не критика недостатков! - закричал Симонян. - Это же интрига, Борис Викторович, вот это что такое! И я вам прямо говорю, это общее наше мнение: молчать мы не будем на конференции, пусть Дебрев не ждет.
О выдержке Сильченко знали все. Никто не помнил начальника комбината взбудораженным, разгневанным или просто раздраженным. И Симонян не поверил самому себе, когда увидел, что Сильченко взволновался и рассердился.
- Хватит! - резко сказал Сильченко. - Вот это и есть склока - то, что вы сейчас делаете. Я категорически запрещаю приходить ко мне с подобной чепухой! У вас все, товарищ Симонян?
Он отвернулся от Симоняна, стал перелистывать лежащие на столе бумаги. Симонян, красный и сконфуженный, выскочил из кабинета. В коридоре он остановился, недоумевающе передернул плечами, растерянно поджал губы. Проходивший мимо Янсон с любопытством посмотрел на него.
- Чего примчался в управление, Арам? - поинтересовался он. - Сильченко уже десять минут назад уехать надо было, а ты заперся с ним. Что-нибудь сногсшибательное?
- Сногсшибательное! - свирепо огрызнулся Симонян. - Ты на ногах, во всяком случае, не устоишь. И раз ты так точно осведомлен, сколько я минут сидел с Сильченко, то, наверное, и сам догадываешься, о чем мы говорили.
Янсон насмешливо улыбнулся.
- Догадаться нетрудно, Арам. О предстоящей партийно-хозяйственной конференции. О том, как вам на энергоплощадке грехи свои прикрыть и выйти сухими из воды. Разве не так?
- Нет, не так! - крикнул вконец разозленный Симонян. - Не об этом говорили, ясно? А о том, как тебя самого в холодной воде выкупать. И высокому покровителю твоему заодно всыпать куда следует.
Озадаченный Янсон долго смотрел вслед торопливо уходившему Симоняну.
- Интересно! - пробормотал он недоверчиво. - Очень интересно! Боюсь, что-то тут Валентин Павлович крупно недоучитывает. Це дило - навоз, придется его розжуваты!
Когда Симонян появился у проектировщиков, Седюк сразу понял, что разговор с Сильченко прошел неудачно.
- Ничего не понимаю, - мрачно признался Симонян, отводя Седюка в сторону. - Старик с ума спятил. Никакой логики нет в его поведении. Человек действует против интересов строительства, против собственных интересов, наконец…
Седюк усмехнулся.
- Логика у него есть, Арам Ваганович. Я все больше убеждаюсь: очень непростой человек наш Сильченко, куда сложнее Дебрева. Многое мы не понимаем в его поступках, но смысл в них есть.
- Вздор! - запальчиво закричал Симонян. - Нет ничего проще логики! И если человек по логике поступает, каждый его шаг понятен. Ребенок разберется, ясно?
Седюк сказал серьезно:
- Нет, не ясно! И ты не кипятись, Арам Ваганович, а выслушай один пример. Во время второго шахматного матча с Алехиным Эйве признался корреспондентам: "Я проигрываю потому, что не вижу логики в игре Алехина. Он играет неожиданно и нелепо, я не могу предугадать, что за ход он сделает в следующую минуту, и оттого не успеваю парировать этот ход". Ты понимаешь, насколько Алехин был выше Эйве, если тот даже логики его игры не понимал. Поверь, Сильченко разумнее, чем тебе кажется.
Шахматный пример не убедил Симоняна. Он пробормотал:
- Это же игра, там всякие жертвы и комбинации. А у нас строительство, тут надо работать, стены выгонять вверх, без всяких комбинаций, понимаешь?
Сильченко в это время, задумавшись, сидел за своим столом. С промплощадки уже второй раз звонили его референту, Григорьев, хорошо знавший Сильченко, отвечал: "Нет, вероятно, не приедет - очень занят". Сильченко в самом деле не поехал. Он ходил по пустому кабинету, никого не принимая, присаживался, снова вставал. Он размышлял над сообщением Симоняна. Мысли его были просты и логичны.
В известиях, принесенных Симоняном, не было, в конце концов, ничего нового. И без Симоняна было ясно, что Дебрев готовится к крупной схватке и не остановится ни перед чем, чтобы добиться в ней успеха. Меньше всего Сильченко страшился поражения в этой навязанной ему борьбе. Он боялся не за себя - слишком многое стояло за его спиной, двадцать пять лет, проведенных им в партии с марта семнадцатого, были трудовыми годами, имя его было известно каждому строителю. Он знал, что Дебрева ожидает неудача, сокрушительный провал. Сильченко страшился провала Дебрева. Он боялся потерять Дебрева.