Седюк вслух прочел исписанную Телеховым страницу. Это было заявление председателю ГКО с просьбой направить его на восстановление металлургического завода в Сталинграде.
- Послушайте, да ведь завод-то в руках немцев! - возразил Седюк, удивленный.
- Ну и что же? - строго ответил Телехов. - Я все рассчитал: пока мое заявление придет в Москву, пока его рассмотрят и разрешат мне вылететь, пройдет не меньше месяца. Я приеду в Сталинград как раз вовремя. Понимаете, во всем Советском Союзе есть, может быть, только десять человек, которые так знают этот завод, как я. Место мое - там. Вы скажите одно: удалось все это мне убедительно изложить?
Седюк не стал спорить, он не хотел огорчать старика. В комнату возвращались веселые, шумно разговаривающие проектанты. Проходимость в эфире в этот вечер была хорошей, им удалось прослушать московскую передачу полностью. Седюк еще раз выслушал экстренное сообщение Информбюро, оглашенное Сильченко на совещании, и пошел с Варей из отдела.
На улице было морозно и ясно. В небе бушевало полярное сияние - гигантская многоцветная бахрома вспыхивала, кружилась и осыпалась над домами. Даже праздничная иллюминация, наспех устроенная в поселке по случаю радостного известия, не смогла стереть бурных красок небесного сияния. Седюк прошел с Варей в конец поселка и вышел на холм. И если на людях ему не хотелось говорить, то сейчас слова полились сами, радостные и взволнованные. Он вспоминал первые дни войны, горечь поражения, но сейчас недавняя страшная боль вдруг стала иной - она смягчилась надеждой, словно отблеск наступающей победы ложился и на прошлое. Варя слушала его, изредка вставляя свое слово.
- Это же важно, это же страшно важно, что мы начали наше большое наступление до того, как союзники открыли второй фронт! - говорил он с увлечением. - Конечно, второй фронт сразу бы нам помог. Но что мы можем наступать и без него - как этим не гордиться!
Он взглянул на Варю и увидел, что волосы ее стали совсем белыми от инея.
- Послушайте, я просто свинья! - воскликнул он с раскаянием. - Я заболтался и совсем не заметил, что вы окоченели. Почему вы не остановили меня?
- Я и сама не заметила, - оправдывалась она со смехом. - Этот холод подобрался совсем незаметно, мне все время было хорошо и тепло.
Он видел, что она говорит правду. Ее покрасневшее от мороза, полное оживления лицо было повернуто к нему, глаза блестели. Он понимал, что каждое его слово, каждая мысль вызывают в ней ответное чувство. Он наклонился к ней, с восторгом и нежностью заглянул в ее глаза. Он мот бы поклясться, что в сумрачном свете полярного сияния и далекой лампочки видит их так же ясно, как в солнечный полдень, - они были светло-серые, сияющие ярким, глубоким светом.
- Что вы так смотрите? - весело спросила она и отодвинулась. - Я ведь не обморозилась, правда?
- Нет, нет, - сказал он поспешно, - все в порядке, Варя.
- В самом деле холодно, - пожаловалась она. - Пойдемте обратно.
Но он еще помедлил. Сквозь меховую рукавицу он угадывал тепло ее руки. Он думал о том, что ничего ему не надо - только вот так быть с ней рядом. У него забилось сердце от сверкнувшей, как молния, все осветившей мысли. Вслед за мыслью ринулись торопливые, горячие слова, они рвались наружу, но будто железный обруч перехватил ему горло. Он знал все, что хотел сказать. Он слышал свое невысказанное объяснение, лихорадочно проносились в нем бессвязные слова: "Варя, Варя, милая, единственная моя!" - но он молчал и только все крепче сжимал ее пальцы. Встревоженная, она тоже молча ждала его слов.
- Ну что же, надо идти, - оказал он наконец хрипло, чужим голосом.
Движение согрело ее, в поселке, между домами, было теплее. Потом стали встречаться знакомые - взбудораженный поселок не засыпал. С одним из встречных пришлось поговорить, другой тоже кинулся к Седюку и что-то кричал, делясь своими мыслями о нашем наступлении. У дверей ее дома они остановились.
- Вот мы и пришли, - произнесла она с грустью.
- Давайте еще погуляем, - сказал он. Вынужденные разговоры со знакомыми отвлекли его, он успокоился. - Мне что-то совсем не хочется ложиться спать.
- Мне тоже, - призналась она. - Знаете, все это так радостно и необыкновенно, что мы сегодня слышали, что мне самой хочется сделать что-нибудь необыкновенное и важное. - Она рассмеялась. - Впрочем, этого мне хочется каждый день, как только сажусь за свой стол. Я каждый свой новый расчет начинаю с таким чувством, будто открываю великую, никому не известную истину. А к концу дня я либо обнаруживаю у себя ошибку, либо нахожу в книгах такие же расчеты, только лучше сделанные. Вот тогда и начинаешь понимать свою настоящую цену.
И ему было знакомо это чувство ожидания великих, но не совершенных открытий. Но он снова умолк. За линией центральных уличных огней, на окраине поселка, к нему возвратились волнение и немота. Он все крепче прижимал к себе ее руку и не видел того, что и молчание и волнение его мгновенно передаются ей. В конце улицы, в освещенном подъезде его нового дома, он повернул к ней побледневшее лицо. Он обнял ее за плечи и притянул к себе.
- Пойдемте ко мне, Варя, - сказал он глухо. - Посмотрите мою новую квартиру.
- Не сейчас, - ответила она с испугом, уже зная, что пойдет, и защищаясь от самой себя. - Потом. Завтра.
- Нет, сейчас, Сейчас, Варя…
Она схватила руками его лицо, заглянула ему в глаза долгим взглядом. И ее вдруг охватил ужас, что он заговорит, окажет словами то, что она так ясно видела в его бледном, смятенном лице. Как и все женщины, она мечтала об этих, еще не сказанных словах, ждала их. А сейчас она страшилась, что эти тысячу раз знакомые по книгам и рассказам слова погасят и спугнут то особое, захватывающе важное, что совершалось между ними.
- Зачем? - прошептала она. - Зачем? Скажи…
- Пойдем, - ответил он, словно не слыша ее вопроса. - Пойдем, Варя!
Она поднималась по лестнице, подчиняясь его требовательной руке. На поворотах она останавливалась, и если бы он хоть единым словом, как бы оно нежно и важно ни было, разорвал это огромное молчание, она вырвалась бы и убежала. На втором этаже, перед дверью его квартиры, она еще раз взглянула ему в лицо, и он снова ничего не ответил на ее опрашивающий взгляд.
Тогда она рванула дверь и первая вошла в его комнату.
2
В Ленинске говорили только о Сталинграде. Местное радио по нескольку раз в день передавало сообщение о наступлении наших войск. Все, что мучило и занимало людей, кроме войны, - трудный климат, нехватка продуктов, неудачи на работе, - все словно стерлось и отдалилось. И сами люди вдруг стали иными - заря, поднявшаяся в сталинградских степях, осветила все лица. Уже много месяцев неудачи на фронте давили и сковывали души, чаще встречались угрюмые лица, злые, недоверчивые глаза. А сейчас стоило людям собраться, как тотчас слышались смех и веселые восклицания. В людях ожила надежда, это преобразило их.
И в этом праздничном возрождении лучшего, что хранил в себе каждый человек, никого не удивила перемена в Седюке, хотя все ее заметили. Он стал другим и неожиданным даже для Вари. Три радости наполняли его всего: успех на фронте, удача в работе и любовь. Варя пробыла у него всю ночь. Утром, перед работой, он проводил ее домой и пошел к себе в опытный чех. А через час затосковал - ему захотелось увидеть Варю. Он изумился: желание было неразумным, он видел ее час назад, должен был увидеть в полдень, мог услышать ее голос то телефону. К двенадцати часам он почувствовал, что больше оставаться в цехе у него нет сил, и помчался через темный, заваленный снегом лес в проектный отдел. Варя вспыхнула, когда он вошел. Она тревожно спросила:
- Что-нибудь случилось?
- Да, - признался он. - Почувствовал, что умру, если не увижу тебя сейчас же.
Он присел около нее, коснулся рукой ее колена. Она обернула к нему счастливое, похорошевшее лицо и отодвинулась.
- Глупый! Ведь могут заметить.
- Пусть! - ответил он. - Лишь бы не отобрали.
- Мы же встретимся вечером, - говорила она, не замечая, что кладет свою руку на его и гладит ее. - А здесь кругом люди, ну, как ты не понимаешь?
Ей в самом деле была непонятна его горячность. Она любила его давно, любовь была с ней постоянно - это было ровное, глубокое течение. В иные минуты она видела, что все идет наперекор законам и обычаям. Она ждала, что любовь, как это всегда бывает, начнется с пустяков, с ухаживания, а дальше все станет серьезным и важным - недаром люди говорят о влюбленных: "Дело у них зашло далеко". А у них все началось с серьезного, у них сразу "дело зашло далеко", а потом вдруг стало чем-то легким, как игра: прежде серьезный даже в веселые минуты, Седюк с каждым днем молодел, в нем появилось что-то мальчишеское.
- Нет, мы оба сходим с ума, - говорила Варя. - Ну, скажи: зачем это? Ты думаешь, Алексей Алексеевич не видел, как ты поцеловал мне руку, когда поднимал упавший карандаш? Он все видел - он сразу же отвернулся.
- Нет, нет, ты ничего не понимаешь! - отвечал он, смеясь. - Я читал в детстве в старинной, насквозь (продранной книжке, что есть такие боги, им поручено охранять влюбленных. Они набрасывают невидимые покрывала на лица окружающих, и те перестают видеть все, что делают влюбленные. И тогда ничего не страшно - я могу поцеловать тебя в присутствии самого Киреева, а ему будет казаться, что мы спорим о степени окисления сернистого газа. Вот давай попробуем завтра, сама увидишь.
Но она наотрез отказывалась от таких рискованных экспериментов. Зато никогда они еще не проводили так много времени на открытом воздухе. Это казалось нелепым: у него была своя комната, теплая и даже уютная, несмотря на почти полное отсутствие мебели, на дворе же стояли жестокие морозы, то нависал туман, то налетали пурги. А их неразумно тянуло наружу - прогуливаться по пустым улицам. Как-то, вглядевшись в спиртовый термометр, висевший на стене управления, Седюк свистнул.
- Пусть теперь меня не пугают полярной ночью, - шутил он. - Законы физики на севере отменяются. Вот гляди - пятьдесят два градуса ниже нуля, а у нас ни разу губы не примерзли к губам.
В другой раз Варя сама отправилась из проектного отдела в цех. Когда она выходила, было морозно, туманно и тихо. Однако в дороге с горы ринулся, раскатываясь по твердому снегу, взъерошенный, яростный ветер. Варя ввалилась в цех полуослепленная, измученная, потерявшая от усталости голос.
- Бить тебя некому, Варя! - сказал Седюк. - Ты обо мне-то подумала? Ведь я просто извелся от тревоги, когда узнал по телефону, что ты ушла к нам. Я уже хотел идти навстречу, да не знал, по какой дороге.
- Я подумала, - отвечала она виновато. - Оттого, что я подумала о тебе, мне и захотелось прийти. Ты не сердись, хорошо?
Иногда Варю одолевали тревожные, горькие мысли. Прежде, когда она думала о своем будущем, она знала, что в ее жизни не будет легкой связи, легких отношений. Судьба Ирины была перед ней, Варя не раз предостерегала подругу. А что же сейчас? И что будет дальше?
Но Седюк не думал ни о чем. Когда-то любовь была для него источником горя, тревоги. Впервые в жизни любовь утоляла боль и тревогу, была источником покоя и радости. Он был счастлив.
3
В кабинете Лидии Семеновны всегда толкался народ. Специальной учительской не было, преподаватели отдыхали здесь, рассаживаясь вокруг обширного стола Караматиной - стол занимал чуть ли не четверть всей комнаты. Здесь же и ухаживали за красивой заведующей учебного комбината - она все вечера проводила на курсах. Зеленский, ревниво следя, чтоб другой не оказал Лидии Семеновне услуги, которую мог сделать он, готов был ежеминутно вскакивать и подавать ей то карандаш, то перо, то тетрадь, то газету. Янсон держался спокойнее, но и он способен был перейти через всю комнату, чтобы подать ей телефонную трубку, если она не могла дотянуться до нее со своего стула. Вдвоем они окружали Караматину плотной стеной, другим пробиться сквозь нее было нелегко.
Седюк, пожалуй, единственный не приставал к Караматиной с любезностями и болтовней. Читая газету или разговаривая с другими преподавателями, он часто поворачивался к ней спиной, в увлечении не слыхал ее вопросов. Янсон оказал ему с одобрением при встрече в столовой:
- У вас, оказывается, метода. Кривая дорожка в личных взаимоотношениях, конечно, путь более короткий. А вот я не могу - привык ломиться головой в дверь.
Седюк рассказал об этом забавном разговоре Лидии Семеновне. У него были последние уроки, он провожал Караматину, уходившую домой после всех. В этот вечер неистовствовала очередная пурга, они заблудились в снеговой тьме и больше часу проплутали среди разбросанных в тундре домишек, окружавших главную улицу поселка. Измученный, он наконец втащил ее в парадное ее дома. Она задыхалась от усталости, все лицо ее было покрыто наросшим льдом, она сдирала его, бросая на землю. Обретя голос, она прошептала с восхищением:
- Какая хорошая погода, правда, Михаил Тарасович? Ужасно люблю сильный ветер!
- Слушайте, не смейте так говорить! - отозвался он горячо. - А то я возьму и расцелую вас в обе щеки.
- Ну, этого я не боюсь, - возразила она, смеясь. - Вам это совсем не нужно.
Он тоже смеялся.
- Правильно, Лидия Семеновна, не все так проницательны, как вы. Янсон, например, считает, что это у меня особая манера ухаживания за вами.
Лидия Семеновна нахмурилась. Она сердито пожала плечами.
- Ах, как мне надоел Янсон! - сказала она с досадой. - И остроты его надоели, еще больше надоели, чем комплименты Зеленского!
Ему не хотелось уходить на пургу из освещенного и теплого парадного. Он весело поддразнивал Лидию Семеновну:
- Просто у вас принцип - держать поклонников в черном теле.
Она с укором посмотрела на него. - Вы уж этого могли бы не говорить. Мне казалось, что вы меня лучше знаете. Я очень хочу, чтоб за мной ухаживали, мне кажется, нет девушки, которая этого не хотела бы. Но я думала, что мужчины, ухаживая, становятся умнее, во всяком случае стараются показать себя с лучшей стороны. А Зеленский с Янсоном глупеют, чуть поворачиваются ко мне… Нет, не смейтесь, это страшно серьезно! Я один раз слушала Зеленского - он так описывал свои дела на энергоплощадке, все их трудности, что я поразилась: просто удивительно, как они работают! А потом он увидел меня и забормотал: "Как вы себя чувствуете? Вам не было холодно? Послать за вами машину?" Неужели это самое важное и интересное, как я себя чувствую? Я сказала, что мне с ним скучно, и ушла. С нганасанами мне лучше, чем с ним и Янсоном: я знаю, что с ними у меня не пустяки, а серьезное дело.
Он слушал ее с сочувствием. Ему казалось, что он понимает характер этой беспокойной, влюбленной в свою работу девушки.
Нганасаны по-прежнему оставались самой большой привязанностью Лидии Семеновны. Она вносила страсть во всякое дело, относившееся к ним. Она не могла говорить о них равнодушно, не терпела у других равнодушия. Она приходила к ним на занятия, часы проводила в их общежитии, контролировала их питание. И, вероятно, маленькая их кухня была единственной в Ленинске, около которой не приживались прихлебатели и паразиты.
Нганасаны отвечали на эту заботу о них любовью, переходившей в обожание. Когда она появлялась, они все бросали и с радостным визгом и хохотом кидались к ней.
Эта любовь к ней учеников неожиданно принесла ей массу огорчений. Сразу после пурги пропал Яша Бетту. Он оставил на кровати казенное обмундирование и переоделся в свою тундровую одежду - сакуй и меховые сапоги-бакари. Лидия Семеновна сбилась с ног, отыскивая его по всему Ленинску, даже пыталась умчаться на машине Дебрева в лес, чтобы там найти беглеца. Нганасаны отнеслись к исчезновению своего товарища спокойно. Седюк уверял Караматину, что Яша скоро вернется. Но она не хотела ничего слышать.
- Ах, вы ничего не понимаете! - сердилась она. - Ударит новая пурга - куда он денется в тундре, без товарищей, без чума, без оленей? Что он есть будет? Он ведь не взял с собой еды!
Немного успокоилась она, узнав, что Яша прихватил с собой силки, ружье и припасы. Все кругом говорили, что зверя в тундре стало много. Не только нганасаны, но и Прохоров вздыхал, упоминая об охоте.
- Денек бы! - гудел он в учительской. - Страшное дело, что происходит: ведь зверя и птицы второй год почти не бьют. Какое там денек - часа не выбрать! До конца войны так и не поохотиться!
Яша возвратился через неделю. Лидия Семеновна, Янсон, Седюк и Прохоров сидели в учительской, когда в нее ворвалась сияющая Манефа.
- Скорей, Лидия Семеновна! - кричала она, танцуя от радости. - Яша пришел!
Яша, ухмыляющийся, стоял посреди комнаты, увешанный песцовыми шкурками, зайцами и куропатками. Он свалил у ног Лидии Семеновны всю добычу, кроме двух песцовых шкурок и трех куропаток.
- Это тебе, - сказал он с гордостью. - Бери, Лидия Семеновна. А это Василь Графычу и Иге, - он показал на маленькую кучку.
Остальные нганасаны поддержали его дружным криком:
- Тебе, Лидия Семеновна! Бери, Лидия Семеновна!
Лидия Семеновна, восхищенная, погружала лицо в пушистый белый мех. Янсон тут же влил ложку дегтя:
- Песец вам к лицу, Лидия Семеновна, это бесспорно. Но вряд ли вам удастся украсить им свое пальто: по обстоятельствам военного времени частная торговля дорогой пушниной воспрещена.
Прохоров вступился в ее защиту:
- Носите, Лидия Семеновна! Какая же это частная торговля пушниной - подарок от всего сердца!
На другой день у отражательной печи произошла вторая торжественная встреча с блудным учеником. Обрадованный Романов, нацепив на мое очки, с силой бил рукой по плечу Яшу, а тот с восторгом возвращал удары. Устав от ударов, Романов и Яша обнялись и поцеловались.
Через часок Яша забежал к Непомнящему. Истосковавшийся в одиночестве, Непомнящий встретил его с радостью и напоил черным, как отработанное масло, чаем. Яша вручил Непомнящему подарок - рослую, как курица, куропатку.
- Да что я с ней делать буду? - ужаснулся Непомнящий. Он с недоверием и опаской потрогал ее пальцем - замерзшая птица была тверда, как камень.
- Кушай! Очень вкусно! - горячо уверял его Яша. - Чисти, вари и кушай!
Эта куропатка задала работы Непомнящему на три дня - день он ее чистил, день искал кастрюлю, день варил. Съели ее втроем после работы - Непомнящий, Мартын и Яша.
Новые отношения Седюка и Вари, как ни старались они их скрыть, скоро получили огласку. Охранные боги влюбленных, на которых надеялся Седюк, видимо, плохо несли свою службу. Первым поздравил Седюка с поворотом жизни бесцеремонный Янсон.
- Вы как же, забраковались? - осведомился он, встретив Седюка в приемной Дебрева. - Со всех сторон о вас сигналы сердечной тревоги.
- А вы не ко всяким сигналам прислушивайтесь! - разозлился Седюк. - Думаю, моя личная жизнь вас мало касается.
- Не сердитесь, - деловито посоветовал Янсон. - Я ведь не из пустого любопытства - все-таки одним соперником меньше. Такие штуки нужно учитывать.
Седюк не удержался от насмешки:
- Думаете, вам это поможет, Ян Эрнестович? Соперники не помешают там, где мешать нечему.