Здесь он упал. Падая, он ушел повернуться, чтобы не ушибить Зине голову, и свалился набок. Левую ногу резанула острая боль. Когда он, не выпуская из рук Зины, пытался подняться, все кругом странно и зловеще изменилось. Линия туманного сияния, отмечавшая расположенную впереди дорогу, вдруг исчезла. Погасли прожекторы на здании углеподачи. Вся площадка строительства была охвачена непроницаемой, бешено несущейся, грохочущей тьмой.
Он не понял, что произошло. Он знал лишь, что уже не может встать и идти. Обнимая одной рукой Зину, другой рукой загребая снег и твердую землю, точно пловец воду, с силой отталкиваясь неповрежденной ногой, он полз туда, где была невидимая сейчас дорога. Минутами он замирал, припадал головой к снегу, судорожно глотал воздух, потом снова полз. Но он понимал, что ползет слишком медленно. Из глаз его хлынули слезы ярости.
Наконец он ощутил под рукой не бугристую неровность склона, а укатанную гладкость дороги. Он даже не обрадовался. Он только стал ползти еще исступленнее, хотя ползти по гладкой дороге было труднее, чем по склону. В какой-то миг у самой его головы прошли чьи-то ноги, и он ухватился свободной рукой за валенок. Человек, за которого он уцепился, упал на него, и тотчас на них свалилось еще двое. Подбежали еще и еще люди, засветились фонари. Костылин видел сквозь лед, намерзший на ресницах, что Зину подняли и понесли, ноги ее волочились по земле.
Он схватил руками эти ноги, чтобы помочь нести Зину, но не смог сам подняться и потянул ее тело назад. Все происходило словно в глубоком сне: он видел с полной ясностью, что совершается с Зиной, но не видел и не понимал, что делается с ним самим. Его подняли и понесли три человека, а он, не понимая этого, все держал в руках ноги Зины, и ему казалось, что он сам несет ее и помогает тем, другим, что держали ее тело и шли вперед, освещая фонарями дорогу.
Очнулся он в обогревалке. Над ним наклонилось встревоженное лицо Турчина. Властный бас Зеленского отдавал приказания, кругом все суетились. Костылин лежал рядом с Зиной. Он пытался встать - поврежденная нога еще сильно болела, но уже можно было опереться на нее.
Зина лежала на чьей-то шубе, руки ее были раскинуты, лицо безжизненно, на щеке виднелась ранка. Над ней, сосредоточенно прислушиваясь к (пульсу, склонился фельдшер - лицо его было мрачно.
- Ну и крепкий же ты парень, Семен! - донесся до Костылина голос Симоняна. - Два раза пытался разжать тебе пальцы - не смог даже рукавицу с них содрать.
Пронзительно гудя, пришла карета скорой помощи. Санитары положили Зину на носилки. Костылин, прихрамывая, подошел к стоявшему в дверях шоферу и попросил:
- Товарищ, разреши с вами поехать.
- Посторонних не берем, - не поворачивая к нему головы, ответил шофер.
- Не посторонняя она мне, - тихо сказал Костылин и прибавил неуверенно: - Жена моя!
Шофер окинул его презрительным взглядом.
- Рановато женился! - оказал он насмешливо. - Ври дальше!
- Не вру! - с горячей обидой в голосе ответил Костылин. - Понимаешь, подруга моя. Одна у меня, понимаешь?
На этот раз шофер, видимо, понял, взгляд его, смягчился.
- Садись ко мне в кабину, - проговорил он. - В кузов нельзя - санитары обижаются.
К Костылину подошел Турчин.
- Сеня, окажи доктору, чтоб он повнимательнее обошелся, - наказывал он взволнованно. - Скажи, что не девушка это, а чистое золото. И сам это помни, крепко помни, парень: тебя выручать она бежала!
- Помню, Иван Кузьмич, - ответил Костылин, и губы его дрогнули.
Костылин вошел в больницу вместе с санитарами. Зина уже пришла в сознание и тихо, жалобно стонала. В приемном покое над ней наклонился главный" врач Никаноров. Санитары по его указанию обнажали пораженные места. Костылин с ужасом видел, что по всему телу девушки расползлись полосы и пятна.
- Вовремя вытащили вас, девушка, - ласково сказал врач. - Придется теперь полежать в больнице, кончик уха отхватим, а там будете еще здоровее прежнего.
Зину унесли в палату. Никаноров заметил стоявшего в углу Костылина.
- А вам что надо, молодой человек? - спросил он недовольно. - Как вы сюда попали?
- Я насчет этой девушки, - заторопился Костылин. Ему сейчас было страшно стоять перед этим высоким человеком со строгими, проницательными глазами. - Знакомая моя. Как ей, очень плохо будет?
- Вы, наверное, тот самый человек, о котором Зеленский пишет, что он спас Петрову, рискуя жизнью? - догадался Никаноров. - Скрывать от вас ничего не стану, ушиб незначителен, но обморожение третьей степени, больше четверти всей кожи поражено. Надейтесь на лучшее, молодой человек, но будьте готовы ко всякому. А теперь идите, посторонним нельзя находиться в больнице.
Костылин не двинулся с места. Ему многое нужно было сказать главному врачу: и то, что это не девушка, а чистое золото, и то, что она шла спасать его, Костылина, и если она погибнет, то он, Костылин, будет виноват в ее гибели, и тогда уж лучше погибнуть самому. Но слов не было, и Костылин стоял молча, крепко сжимая губы.
- Идите, - повторил врач.
- Не пойду я, - тихо оказал Костылин.
- Как не пойдете? - удивился врач.
Костылин молчал. Никаноров внимательно рассматривал его открытое, веснушчатое лицо с белыми бровями и большим лбом.
- Василий Иванович, - обратился Никаноров к проходившему мимо санитару, - выдайте этому молодому человеку халат и приспособьте к делу. А если будет лениться, окажите мне - тут же выставим наружу, - добавил он сердито.
- Не буду я лениться! - горячо воскликнул Костылин.
Никаноров и сам знал, что Костылян не будет лениться - сердитый тон был нужен лишь для того, чтобы у парня не разошлись нервы и он не заплакал при всех от благодарности.
В больнице работы было много. Костылин вместе с другими санитарами перетаскивал больных, разносил еду, помогал при перевязках. Только к полуночи поток пострадавших уменьшился и Костылину удалось пробраться в палату тяжелобольных к Зине.
Она была вся забинтована - бинты охватывали голову, половину лица, шею, кисти рук, грудь и ноги. У нее был жар, глаза блестели, на щеках проступал кирпичного цвета румянец.
- Ничего, Зина, все в порядке, - утешал ее Костылин, весело улыбаясь. - Я говорил с Никаноровым, он обещает, что скоро выздоровеешь.
- Ухо у меня отрежут, Сеня, - со слезами пожаловалась девушка. - На ноге два пальца отрежут…
- Чепуха! - возражал Костылин еще веселее. - Я сам слышал - не ухо, а кончик уха. Ты лучше расскажи, Зина, как ты свалилась.
- Ой, это такой ужас был, Сеня! Я даже не думала, что так бывает. Понимаешь, на вершине я не могла сделать ни шага, потом я упала, и меня несло, я за что-то цеплялась. И больше ничего не помню. - Она помолчала и закрыла глаза. Из глаз выкатилась слеза и поползла по щеке. - Это ты меня спас, Сеня, - сказала она тихо. - Не побоялся пойти один.
- Да подумаешь, большое дело! Ураган-то ведь кончался, - возразил он небрежно, стараясь не видеть ее слез.
- Совсем не кончался, а стал еще хуже, - настаивала она. - Я знаю, мне сестра говорила, да я и сама слышу, как он сейчас бушует! - Она снова помолчала. - Теперь мне ни танцевать, ни бегать, другие первое место возьмут по бегу.
Разговор утомил ее. Она снова закрыла глаза и прерывисто дышала. Потом из-под закрытых век опять покатились слезы.
- Буду теперь уродой. Ты теперь на меня, без уха, и смотреть не захочешь.
- Вот еще глупости! - возмутился он. - Как у тебя язык поворачивается такое говорить! Честное слово, если бы ты не была больная, я бы рассердился!
- Я знаю, ты только так говоришь, - возражала она, - а как увидишь меня безобразной, совсем другим станешь. Ты со мной сразу поссоришься.
Он облизнул внезапно пересохшие губы. Когда он заговорил, его дрожащий голос зазвучал так странно, что она открыла глаза и посмотрела на него с радостным изумлением.
- Слушай, Зина, - сказал он, - ты ведь меня знаешь - ты для меня всегда самая хорошая. Я всегда только о тебе думаю и на других век не смотрел и не посмотрю. Верь мне, Зина!
Она снова заплакала. А он с глубокой нежностью смотрел на ее пылающее от жара лицо и твердо знал, что каждое его слово - правда и что она, единственная, дорогая, стала ему теперь еще дороже.
26
Непрерывная, огромная, изнурительная работа - вот все, что помнил об этой ночи Седюк. Кроме работы, были грохот ветра, колючий, сухой снег, глухая тьма, скудно прорезанная светом аккумуляторных лампочек.
Бугров оказался умным и распорядительным начальником спасательной команды. У него была удивительная память, он помнил, кто в каком котловане работает, знал, кто не пришел в помещение, и вел спасателей прямо туда, где находились люди.
Пока Бугров осматривал последние котлованы, Седюк отправился на трубу. Строительство трубы подходило к концу. Козюрин, назначенный мастером по кладке, ночевал на трубе: шатер из досок и крепкой парусины надежно охранял от снега и ветра, печурка защищала от мороза, горело электричество - что еще человеку надо?
Когда началась буря, Козюрину помогали двое подсобников. Один из них, молодой робкий парень, сразу испугался и заскулил, когда парусина стала выгибаться под давлением ветра.
- Молчи, сорока! - сердито прикрикнул на него Козюрин. - Клади кирпич ровнее - все твое дело!
Потом в щель шатра стал проникать снег, прекратилась подача горячего раствора - бетономешалку остановили. Снизу крикнули, чтобы все спускались, - поступил приказ прекратить работу. Но у Козюрина возник другой план. Пурга долгой не будет, это ясно, часа через два она кончится. Чем слоняться на ветру по площадке, лучше передохнуть тут: тихо, светло, тепло, и мухи не кусают. План показался разумным, но осуществился он только частично - мухи и впрямь не кусали. Когда рабочие кончили закладывать круговую щель досками, погас свет и прекратила работу электрическая воздуходувка, нагнетавшая в трубу под шатер теплый воздух. Теперь в темноте по обледенелым скобам, вбитым в стену трубы, спускаться было просто опасно - Козюрин, вздохнув, предложил подсобникам укладываться на боковую до лучшего времени.
Седюк, проникнув в канал трубы, встретил горы снега, завалившего все механизмы и штабеля кирпича. Седюк полез наверх - под шатром, на трехметровой стене трубы, крепко спали, обнявшись и прижимаясь друг к другу, Козюрин и его рабочие.
Приведя трубокладов в контору и убедившись, что больше отыскивать некого, Седюк впервые за эту ночь присел отдохнуть. Непомнящий завел в конторе новые порядки: в комнатах находились только раненые и обмороженные, они лежали на диванах и просто на полу, здоровые же были изгнаны в коридоры и обогревалки.
- Хотелось всех пострадавших собрать в одном месте, - деловито пояснил Непомнящий. - В обогревалках оказалось много обмороженных, всех их перенесли сюда. Я сам, Михаил Тарасович, три раза ходил в обогревалки, - добавил он с гордостью. Бугров с одобрением сказал:
- Паренек расторопный, и пищу и помощь организовал аккуратно, он даже отдельную комнату освободил для спасателей, чтоб отдохнули, чайку попили.
В конторе Седюк встретился с Назаровым, обмороженным, охрипшим от усталости. Ему этой ночью пришлось узнать, почем фунт лиха, - в районе огромных северных котлованов буря не встречала никаких препятствий. Спасателям не раз приходилось спасать самих себя, восемь из них были уложены с перевязками среди других пострадавших.
- Всего двадцать восемь человек вытащили, - говорил Назаров. - Двенадцать из них тяжело ранены и обморожены, а четверо мертвы, спасти не удалось… Если бы не поспешили с помощью, еще хуже было бы. Правда, намучились, ребята просто с ног валились.
"А ты все же неплохой парень! - думал Седюк, разглядывая обмороженное, измученное лицо Назарова. - И работать ты, пожалуй, умеешь - когда загоришься по-настоящему".
- Я прикорну часок, - сказал Назаров, зевая. - Ты не подежуришь, Михаил Тарасович?
Седюк обещал подежурить.
В семь часов утра заработал телефон. Голос монтера, спрашивавшего, хорошо ли его слышат, был сразу прерван голосом Дебрева. Дебрев потребовал, чтобы на электростанцию было отправлено тридцать здоровых мужчин.
- Самая срочная работа сейчас - восстановление электростанции, - говорил Дебрев. - Синий организовал замену обгоревших кабелей и половину из них уже переложил. Меня, когда я полез в кабельную траншею, он покрыл последними словами и закричал, что ему нужны не начальники, а запасной кабель с базы техснаба. Кабель ему доставили.
- Молодец! - не удержался Седюк.
- Молодец, правильно! - в голосе Дебрева слышалась улыбка: ему, видимо, нравилось, что в Ленинске нашелся человек, который осмелился его обругать, и что этим человеком неожиданно оказался дипломат Синий, умевший со всеми ладить и всем говорить только приятное. - Он два раза обмораживался, но не уходил. А вот твоему Лесину нужно выговор вынести: растерялся и сразу же вышел из строя.
Отобрав людей и отправив их на электростанцию, Седюк прилег на диван.
К полудню скорость ветра упала до двадцати метров в секунду, и вахты стали пропускать возвращавшихся домой рабочих. Седюк передал проснувшемуся Назарову все поступившие по телефону распоряжения и поспешил в проектный отдел - узнать, что с Варей.
Варя сидела на своем обычном месте. Переночевав в вестибюле столовой, она утром, когда ураган стал стихать, добралась в управление и принялась за работу. Седюк посмотрел подготовленные ею расчеты и чертежи. Потом он прошел к Сильченко и доложил ему о спасательных работах. Секретарша Сильченко вручила Седюку давно обещанный ему ордер на отдельную комнату в новом доме - строители планировали сдать этот дом к празднику, но не успели.
- Воображаю, что наделала буря в этом пустом доме! - со смехом сказал Седюк, пряча ордер.
Следующие три дня были заполнены напряженной борьбой со снегом. Строительные работы нигде не возобновлялись. Некоторые предприятия, находившиеся на низменных местах, были занесены целиком - среди них цементный завод и опытный цех. Опытному цеху пришлось всего труднее. Он начисто исчез. На том месте, где он стоял, теперь простиралась снеговая равнина, из-под снега виднелась только дощатая площадка с установленным над ней трансформатором и торчали, словно пеньки, верхушки нескольких железных труб.
Киреев двадцать минут перечислял Янсону по телефону разрушения, нанесенные цеху бурей и подлежащие немедленному исправлению. Когда он дошел до переборки покоробившихся деревянных полов И покраски стен, Янсон бросил карандаш и оказал насмешливо:
- Сидор Карпович, вы, вероятно, думаете, что буря имела специальное задание обеспечить капитальный ремонт вашего цеха? Такие штуки не выжмешь даже из урагана жесткостью в сто один градус.
Теперь в опытный цех можно было войти только по снеговому туннелю длиною в пятьдесят метров. Вначале его пытались укрепить бревнами, как штольни подземных выработок, потом догадались полить водою. Образовался ледяной купол, прочно предохраняющий снег от обвала. Когда опытная установка работала, со стороны казалось, что дым выходит прямо из снега.
Больше всего народа работало на очистке железнодорожных путей. Почти все щиты были сорваны - их приходилось отыскивать, ремонтировать и устанавливать заново. Все выемки на железнодорожных путях, все пути, проходившие по крутым склонам гор, были полностью забиты снегом. На второй день работ откопали заваленный снеговым обвалом снегоочиститель - в нем спали у остывшей топки машинист и кочегар. Оба были целы и невредимы, но сильно проголодались. Через час снегоочиститель вступил в строй и стал быстро расчищать пути. К концу третьего дня и автотранспорт и железная дорога работали нормально.
Когда на всех площадках возобновилось строительство, было созвано совещание партийно-хозяйственного актива. Кинозал был полон и походил на палату военного лазарета - забинтованные лица, руки на перевязи, палки вместо костылей.
Сильченко начал свой доклад с того, что прочитал телеграмму Забелина:
"Ветер в тридцать пять метров в секунду представляет нормальную трудность строительства в вашем районе. Считаю причины остановки комбината неубедительными. Требую немедленного разворота всех строительных и монтажных работ с расчетом пуска объектов в правительственные сроки. Телеграфируйте мероприятия по ликвидации разрушений и меры по предотвращению их в дальнейшем. Представьте наиболее отличившихся при ликвидации аварий к награде. Забелин".
- Это оценка всей нашей работы, - сказал Сильченко, - сделанная опытным заполярником. И оценка эта заслуженно сурова. Мы потерпели поражение в первом крупном бою с суровой природой. Бои будут продолжаться, зима только разворачивается. Мы должны извлечь уроки из наших неудач, у нас нет права терпеть поражения.
В президиум вошел шифровальщик и подал Сильченко телеграмму, Сильченко встал. Он видел перед собой сотни нетерпеливых глаз. Голосом, полным торжества, он сказал:
- Наступает и на нашей улице праздник, товарищи! Наши армии под Сталинградом перешли в генеральное наступление с юга и с севера. Фашистский фронт прорван! Наступление развивается и нарастает, железное кольцо смыкается вокруг гитлеровских армий у Сталинграда!
Гром ликующих аплодисментов, крики "ура" покрыли его слова. Весь зал кричал, топал ногами, бил в ладоши. Потом кто-то запел "Интернационал", и сотни голосов мощно подхватили ликующий, грозный гимн.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Седюк влетел к металлургам и взволнованно крикнул:
- Слышали, товарищи? Наши наступают под Сталинградом! К нему кинулись проектанты и, перебивая друг друга, потребовали подробных объяснений. Он видел сияющее, счастливое лицо Вари, она тоже спрашивала - взглядом, словами, - но в общем гуле голосов он ничего не слышал.
- Получена радиограмма из Москвы - наши прорвали немецкий фронт, фашисты окружены, больше ничего не знаю, честное слово!
Говоря все это, он пробирался к Варе, но его оттирали, хватали за пальто, теребили.
- Товарищи! - крикнул кто-то. - Айда к строителям, через пятнадцать минут вечерняя московская передача!
Проектанты повалили в коридор, хватая по пути стулья. Седюк протянул обе руки Варе. Они вышли из комнаты последними. Он с упоением повторял:
- Наступаем, Варя, черт возьми, наступаем!
В опустевшей комнате металлургов остался один Телехов. Он что-то писал на оборотной стороне ненужных синек, переплетенных в большую тетрадь - в этой тетради обычно Телехов делал свои расчеты. Седюк сказал ему с негодованием:
- Алексей Алексеевич, неужели в такой час вы можете работать?
- Могу, - отозвался Телехов. Он встал, держа в руках исписанную тетрадь и глядя на Седюка блестящими, молодыми глазами. - Только в этот час и можно писать то, что я пишу. Прочтите и скажите свое мнение.