- Путь провалился, - сокрушенно сказал машинист. - Дорога временная, шили на скорую нитку, рельсы клали не на насыпь, а просто на мерзлоту, а она подтаяла. У нас тут в каждом рейсе то в одном, то в другом месте проваливается. Сделай одолжение, друг, организуй ребят, у меня и лопаты и кирки есть, даже деревянные носилки, - в дороге это постоянно требуется. Если навалимся все разом, минут за пятнадцать восстановим.
- Пойдем взглянем.
Седюк спрыгнул на землю. Метрах в тридцати от паровоза на месте насыпи образовалось небольшое болото, и над ним, прямо в воздухе, висели рельсы с прикрепленными к ним шпалами, образуя своеобразный виадук метров в восемь длиной.
- Придется подбивать грунт под шпалы, - сказал Седюк. - Твоя черепаха здесь действительно не пройдет.
- Вот и я так думаю. Когда мы грузы везем, мы с помощниками сами управляемся, только у нас это часа два берет.
Когда Седюк возвратился к платформе, она уже была пуста. Пассажиры соскочили на землю и прохаживались вдоль пути, разминая затекшие доги. Седюк отобрал десять мужчин, казавшихся более крепкими.
У запасливого машиниста, очевидно не в первый раз "организующего" пассажиров, нашлось пять лопат, три кирки, две пары деревянных носилок. Почему-то остановка в пути вместо досады вызвала общее веселье, и все работали охотно и дружно. Особенно отличался Жуков. Он с такой силой и умением орудовал лопатой, что наполнял землею носилки в два раза быстрее, чем любой другой. Подносчиками у него были Козюрин и Редько. Седюк с Турчиным работали на насыпи. Турчин нагружал носилки, потом относил их с Седюком. Движения его были четки и скупы. Рядом с Жуковым копал землю Непомнящий, и то ли у него сил было совсем мало, то ли не хватало сноровки и привычки к труду, но он чаще прибегал к кирке, чем к лопате. Даже разрыхлив грунт киркой, он набирал на лопату совсем немного земли.
- Тяжелая штука мерзлота, - сказал он, словно оправдываясь, хотя копали они не мерзлоту, а верхний, подтаявший слой.
Козюрин посмотрел на него, потом на Жукова, и на лице у него выразилось уважение.
- Хорошо работаете лопатой, товарищ! - сказал он Жукову. - Прямо без кирки - это даже удивительно.
- Руки к лопате привычные, - ответил Жуков, весело подмигивая Козюрину. - С детства работал на себя, потом чужой дядя командовал - набил руки.
Турчин посмотрел на него и насмешливо улыбнулся.
- Десять минут так проработать можно, а через час сил не останется, - сказал он Седюку с профессиональным презрением мастера. - Показуха, а не дело. Видишь, одной силой берет.
Минут через двадцать насыпь была готова, и все разошлись по своим местам.
Видимо, чтобы наверстать потерянное время, машинист шел на самой большой скорости - платформы дребезжали сильнее, чем раньше, чаще сталкивались буферами, люди хватались за борта и друг за друга, чтобы удержаться. Но долго идти на этой скорости не пришлось. На горизонте, среди красных холмов, затмевая своим блеском лужицы многочисленных озер, появилось сияние большой воды, вода стала расти и превратилась в широкое, длинное озеро. На берегу озера стояли водокачка, деревянная платформа, заваленная углем, и станционный домик - на стене его было выведено мелом крупными буквами: "Станция Медвежья". Навстречу поезду вышел одноглазый, весь заросший серо-черной бородой дежурный.
- Далеко до Ленинска? - крикнули ему с платформы.
- Километров тридцать пять. Часа за четыре доедете, - ответил дежурный. - Паровоз подзаправится водой, пропустим встречный, и пойдете прямиком. Ночью выспитесь в поселке.
Встречный поезд появился минут через пятнадцать. Он состоял из восьми платформ, груженных каменным углем. На многих платформах, прямо на угле, сидели люди с мешками и чемоданами.
- Как в Ленинске? Идет строительство? - спросил одного из них Седюк.
- Какое, к черту, строительство! - ответил тот сердито, спрыгивая на землю. - Ничего нет, а ты - строительство! До будущей навигации, кроме как клопов давить, другого дела не остается. Жрать вволю не дают, одежды нет, а зима катит!
Варя с печалью смотрела на сразу помрачневшего Седюка. Она сказала:
- Не принимайте его слов близко к сердцу. Что он может знать? Просто недовольный.
- Конечно, Варя, он мало знает. Но, очевидно, там непорядки, если люди открыто всем недовольны.
На последней платформе, подложив под голову мешок с вещами, лежал на угле молодой парень и нежился на солнце. Увидев подходивших Варю и Седюка, он лениво приподнял голову.
- Скажите, пожалуйста, как дела идут в Ленинске? - спросила Варя.
- А хорошо идут, - с охотой отозвался парень. - Строительство большое, работают тысячи людей, в столовых кормят вволю - никто не жалуется. Если бы не послали на выгрузку, сам ни за что бы не уехал.
- Слышите? - сказала обрадованная Варя. - Приедем - сами все узнаем.
На станции оказался кипяток, в вещах Романовой нашелся вместительный чайник, у каждого были кружки, необходимые в обиходе эвакуации не меньше, чем мыло и полотенце. Пассажиры расселись на бревнах, валявшихся на станции, на кучах угля и просто на траве и распаковали свои припасы. Варя попробовала муксуна, предложенного ей Непомнящим. Муксун оказался жирным, нежным, но чрезмерно соленым - от второго куска она отказалась.
- Пригодится в Ленинске, - сказал Непомнящий, аккуратно заворачивая рыбу. - Не хотите ли прогуляться по саваннам этой марсианской равнины?
- Я охотнее поспала бы, - заметила Варя.
- И хорошо сделаете, если уснете, - сказал Седюк.
- Именно, - подтвердил Непомнящий. - Сон на открытом воздухе укрепляет здоровье. Наука установила, что час сна заменяет триста калорий пищи. До Ленинска вы вполне можете принять полторы тысячи калорий сна. Я сейчас так размещу вещи в вашем углу, что вы заснете, как на пуховой перине, и будете видеть детские сны.
Он вправду очень ловко и умело разместил чемоданы, тюки и свертки. Получилось нечто вроде настоящей постели, и Варя с наслаждением на ней вытянулась. Ногам, утомленным от сидения на корточках, стало легко, а в голове от еды и усталости зашумело, как от водки. И, еще не заснув, сквозь дремоту, она слышала, как на платформу влезали пассажиры, ощутила по мягкому и широкому теплу, повеявшему от борта, что рядом с ней уселся Седюк. Потом раздались свистки, удары колес о стыки. Свежий ветер мягко обдувал ее лицо. Это была лучшая минута сна, потому что затем все резко изменилось: солнце пропало, полил ледяной дождь, а из туч вырвались черные самолеты со свастикой на крыльях - из брюха у них вываливались похожие издалека на личинок, крутящиеся, со свистом падающие бомбы. Она бежала по пустынному бульвару, мимо закрытых наглухо домов, ноги ее подкашивались от бессилия и ужаса. А кругом взлетали беззвучные, как в немой кинокартине, облачка разрывов, и временами - тоже беззвучно - падали стены домов и целые дома. Последнее, что она помнила, было наклонившееся над ней в испуге и смятении доброе, до боли знакомое лицо. Чьи-то руки трясли ее за плечо.
- Вставайте, Варя! Подъезжаем к Ленинску. Она вскочила, испуганная, ничего не понимающая.
Огненно-красная тундра уходила в сторону. Поезд шел по склону горы. Вершина ее больше чем на полкилометра поднималась над равниной. Впереди вставали новые горы, белые от снега. Потом дорога углубилась в лес. Лес был странен и неожидан. Карликовые деревья, искривленные и согнутые, стелющиеся по земле, как смятые бурей травы, тесно жались, наползали одно на другое, как бы схватившись в ожесточенной драке за место. Но по мере того, как поезд углублялся в горы, лес менялся и вырастал, деревья выпрямлялись, раскрывали свои кроны. Варя с удивлением и радостью стала узнавать среди них березу, ель, ольху, плакучую иву - знакомый с детства лесной народ.
- Ленинск! - крикнул чей-то голос на платформе.
За поворотом дороги открылся поселок - фабричные здания, каменные и деревянные дома, пожарные вышки, мачты радиостанции. Была видна широкая улица, по ней неслись автомашины, рысцой трусили лошади, впряженные в брички.
Поезд, свистя и сбавляя ход, подкатил к деревянному двухэтажному зданию с вывеской: "Ленинск-1". Пассажиры спрыгивали на землю, тащили свои вещи, кричали отчаянными голосами, словно они не приехали, а собирались уезжать и могли опоздать к поезду.
У самого вокзала стояло несколько машин и грузовых телег. Встречающих не было, кроме высокого седого человека, сидевшего в телеге. Он всматривался в пассажиров, слезавших с платформы, и, увидев Романову, крепко обнял ее, поцеловал в щеку, а она, прижавшись головой к его плечу, заплакала горькими старческими слезами.
- Ничего, Анна Ильинична, ничего! - говорил седой человек, сам всхлипывая. - Не у нас одних горе, тут слезами не поможешь. Успокойся, Анна Ильинична!
На них смотрели с удивлением - встреча больше напоминала горестную разлуку, чем радостное свидание. Потом седой человек взял чемоданы и понес их, идя рядом с женой.
- Это, Романов, Василий Евграфович, конвертерщик с Кавказа, - сказал кто-то громко.
К вокзалу подкатила старенькая "эмка", из нее вылез худой человек в военном кителе и распахнутой шинели и пошел вдоль поезда, внимательно оглядывая пассажиров.
- Скажите, пожалуйста: кто будет Михаил Тарасович Седюк? - спросил он у Вари.
- Вот здесь он, - ответила Варя, указывая на Седюка, снимавшего с платформы ее чемоданы.
Военный подошел к нему и поднес руку к фуражке.
- Моя фамилия Григорьев, я референт начальника комбината, полковника Сильченко, Бориса Викторовича, - отрекомендовался он. - Прошу немедленно в машину. Вас ждут.
- Через десять минут, не раньше, - сказал Седюк. - Я должен разместить вещи этой девушки и как-нибудь устроить ее.
Референт даже оглянулся, как будто Седюк сказал что-то непозволительное, что нельзя было никому слышать.
- Ни в коем случае! Ни одной минуты! Уже полчаса, как началось заседание. Не хватает только вас. Сперва будет информация товарища Сильченко, потом ТЭЦ и ваш завод. Валентин Павлович уже передал по телефону выговор диспетчеру дороги за задержку вашего поезда на станции Медвежьей. Сейчас же садитесь в машину. А о девушке не беспокойтесь - здесь находится комендант Гурко, он на телегах и машинах доставит всех в отведенные им общежития. Все организовано, баня готова, в столовой выписаны продукты, желающим покажут кинокартину, а кто не захочет, может сразу отдыхать.
- Мне нужно помыться и поесть.
- После заседания - пожалуйста. Заседание экстренное, решаются важные вопросы в связи с прилетом Валентина Павловича из Москвы. Да вы не смущайтесь, Михаил Тарасович, у нас это часто, что не успеваешь помыться и поесть. Работа каторжная, все привыкли, вот Валентин Павлович прямо из самолета отправился к себе в кабинет, а потом уже домой. Все это нормально. Идемте, а то мне будут неприятности. О своих вещах тоже не беспокойтесь, их доставят прямо на место - Валентин Павлович сам отдавал распоряжение комендатуре.
- До свидания, Варя. Вечером, после заседания, зайду к вам, - сказал Седюк, крепко пожимая руку девушке. - А сейчас надо ехать. Не исключено, что этот неведомый Валентин Павлович влепит выговор и мне, как тому диспетчеру, если я опоздаю на минуту. - И, разместившись на заднем сиденье, он обратился к Григорьеву, усевшемуся рядом с ним: - Кстати, кто этот Валентин Павлович, о котором вы за полторы минуты успели мне столько наговорить?
Григорьев смотрел на Седюка с недоверием и недоумением, - казалось, он старался определить, шутит тот или говорит серьезно.
- Вы о товарище Дебреве? Разве вы с ним не знакомы? Это главный инженер комбината. По его просьбе вы откомандированы в Заполярье.
5
Машина остановилась у двухэтажного деревянного дома с ярко освещенными окнами.
Григорьев шел первым и поминутно оглядывался - Седюк не торопился и с любопытством все рассматривал, словно не замечая, что это раздражает референта. Дом был стандартный, того обычного типа, какой характерен для всех административных домов, на начинающихся строительствах, - коридорная система, множество дверей, дешевая дорожка на полу. Пол, аккуратно выструганный и довольно чистый, был плохо сколочен или сколачивался из сырого дерева - между досками образовались щели, и самые доски были изрезаны трещинками. "Много нужно уборщиц, чтобы держать в чистоте этот некрашеный пол", - мельком подумал Седюк. Дом был населен плотно - в нижнем вестибюле, на лестнице, в коридорах толкалось много народу, слышались громкие восклицания, споры. Почти все были одеты в новые стандартные белые полушубки, очевидно недавно полученные со склада. Седюка удивило, что двое из этих людей - он был уверен, что никогда не видел их, - поклонились ему, как старому знакомому, небрежным дружеским поклоном. Еще больше удивился он, когда на втором этаже высокая, красивая девушка, тоже одетая в полушубок и в шали, как другие женщины, но в ботах и шелковых чулках, бросила на него быстрый, внимательный взгляд и, распространяя запах дорогих духов - Седюк не слышал этого запаха, вероятно, с начала войны, - пошла рядом с Григорьевым и стала уговаривать его громким, отчетливым шепотом:
- Евгений Леонидович, голубчик, вы ведь знаете, как мне это важно. Ну, скажите мне только: это он?
- Отстаньте, Лидия Семеновна! - отвечал Григорьев нарочито сердитым голосом. - Меня Валентин Павлович плеткой прибьет, если мы хоть секунду еще задержимся. Поймите: заседание технического совета!
- Да я сейчас и не буду приставать. Я подожду в проектном отделе, там работают в две смены. Вы мне только скажите: это Седюк?
- Ну да, конечно, кто же еще!
Она отстала и, прислонясь спиной к стене, пропустила Седюка мимо себя. В ее внимательном, серьезном взгляде не было ни праздного любопытства, ни кокетства. Она смотрела деловито, оценивая, как смотрят на новую и настоятельно нужную вещь, к которой еще не знают, как приступиться.
"А пожалуй, этот Зарубин прав и моя особа многих тут занимает, - подумал Седюк иронически. Странно, очень странно…"
Григорьев вошел в маленькую комнату - основную меблировку ее составляли четыре телефонных аппарата и большая, во всю стену, вешалка. У телефонов, читая газету, сидела пожилая женщина.
- Как там, можно, Александра Исаевна? - осторожно спросил Григорьев, сняв шинель и одергивая китель.
- Можно, можно! - поспешно сказала женщина и встала со стула. - Идите скорей, а то Валентин Павлович уже звонил на станцию. Достанется вам!
Григорьев открыл дверь и посторонился, пропуская Седюка. Они вошли в узкий и длинный кабинет. Три четверти его занимали два обширных стола, поставленные в форме буквы "Т", а по обводу этой буквы теснились стулья и кресла, занятые людьми. В комнате было человек двадцать. У стены, увешанной светокопиями чертежей, стоял высокий, худой человек и, докладывая, водил деревянной указкой по чертежам. При появлении Седюка он оборвал свою речь, и все головы повернулись к двери.
Навстречу Седюку поднялся председательствующий. Это был человек лет тридцати пяти, высокий, грузный, полный той нездоровой полнотой, которая, отличает людей, много работающих в кабинете и мало бывающих на воздухе. На его неправильном, широком лице с маленьким носом резче всего выделялись глаза, смотревшие жестко и умно. Над жидкими бровями широкой плитой нависал лоб. У каждого, кто впервые взглядывал на это лицо, появлялась мысль: "Как некрасив!", зато второй непременно была мысль: "А пожалуй, умен!"
- Проходите, проходите, Михаил Тарасович! - сказал председательствующий так приветливо, словно Седюк был его старым знакомым. - Вы как раз вовремя. Сейчас Семен Ильич Караматин, начальник нашего проектного отдела, закончит свое сообщение о последних проектных данных по строительной площадке ТЭЦ. Вот тут есть местечко, - он показал на стул у окна. - Прошу, товарищ Караматин.
Седюк пробрался на свободное место и сел. И сейчас же все, словно потеряв к нему интерес, снова повернулись к докладчику. Караматину было лет пятьдесят. Худое лицо его было составлено из крупных деталей: крупен был нос, крупен и широкогуб рот, огромные уши оттопыривались в стороны, большие роговые очки прикрывали не только глаза, но и мохнатые брови и часть впалых щек.
- Соображения Валентина Павловича, конечно, основательны, - говорил Караматин, продолжая, видимо, мысль, начатую еще до прихода Седюка. - Если бы нам удалось найти в другом месте хорошее скальное основание, можно было бы перенести площадку строительства в сторону. Но таких площадок в долине нет. Они есть на горах, но располагать ТЭЦ на склоне одной из гор мы не можем из-за трудностей в снабжении углем и водой. В долинах, кроме уже выбранной площадки, есть островки таликов в море вечной мерзлоты. Площадь каждого из этих таликов слишком мала по сравнению с площадью всех цехов ТЭЦ. Что же касается вечной мерзлоты, то возводить на ней сорокаметровое здание ТЭЦ совершенно немыслимо.
- Этого никто и не предлагает, - сухо заметил председательствующий.
- Совершенно верно, Валентин Павлович, такой глупости никто не предлагает. Я упомянул об этом только в порядке логического рассмотрения всех вариантов. Но в чем суть предложения строителей, которое мы сейчас рассматриваем? Строители предлагают использовать облегченные нормы военного времени, дающие значительную экономию материалов и гарантирующие срок службы порядка шести - восьми лет, вместо сорока - пятидесяти, на которые мы обычно делаем расчеты. В этом случае вполне возможно использовать островки таликов для котельного цеха и машинного зала. Что касается других цехов ТЭЦ - углеподачи, складов, подстанций и прочего, - то их придется разместить на вечной мерзлоте, приняв обычные меры для ее консервации, чтобы она не раскисла и не расползлась. Надеяться на полную консервацию, конечно, не придется, но несколько лет стены простоят. Я не признаю это решение блестящим, но какой-то выход из создавшегося положения оно дает. Новые сроки пуска ТЭЦ и медеплавильного завода, которые привез с собой из Москвы Валентин Павлович, практически неисполнимы, если ориентироваться на старый технический проект. Делать все солидно, по старому проекту, и пустить ТЭЦ первого февраля сорок третьего года - несовместимо.
- Допустим, будем делать солидно, по нормам мирного времени, - сказал человек, сидевший рядом с председательствующим. - Какая получается разница при сравнении того, что докладывал Валентин Павлович в правительстве, с тем, что показывают последние изыскания?
Седюк давно обратил внимание на этого пожилого человека - он чем-то выделялся среди других. У него было умное, строгое лицо, его седые, коротко подстриженные усы не прикрывали большого рта. Видимо, он был глуховат, так как прислушивался, поднося ладонь к уху. Перед ним на столе лежал блокнот - он иногда делал пометки. В его движениях, четких и скупых, Седюк уловил несомненную военную выправку.
- Кто это? - спросил он шепотом у сидевшего рядом с ним Григорьева, указывая на пожилого человека.
- Начальник комбината, полковник Сильченко Борис Викторович. Председательствует главный инженер комбината Дебрев, - прошептал Григорьев.