- Раз вы не возражаете, так и постановим, - решил Дебрев. - Я сегодня доложу полковнику, и мы выпустим приказ о том, что на участке монтажа турбин на вас возлагается ответственность за все монтажные и строительные работы. Теперь вы сами будете планировать, нужно ли вам допускать пыль и стрекотню и как все это переделать, не заваливая строительного плана.
Ошеломленный таким поворотом дела, Федотов пытался возражать. Его дело - турбина и ее ввод в эксплуатацию. Если говорить начистоту, то ни строительные работы, ни сроки пуска комбината его совершенно не касаются. Ко всем этим вопросам он не имеет прямого отношения, и они могут интересовать его лишь со стороны, как наблюдателя чужой работы.
Пи не может превышать права, предоставленные ему его заводом, и не собирается брать на себя дополнительные обязанности.
Лицо Дебрева снова приобрело обычное угрюмое выражение.
- Кроме обязанностей, изложенных в вашем командировочном удостоверении, у вас имеются еще обязанности советского человека, - возразил он грубо. - Пуск нашего комбината повышает обороноспособность нашей родины. Нужно ли так понимать вас, что вопросы изгнания фашистов из нашей страны пас интересуют как наблюдателя со стороны, лишь как чужая работа?
Федотов даже побледнел от негодования. В голосе его появились рычащие нотки.
- Я никому не позволю так ставить вопрос, - отрезал он. - Я согласился проводить все эти рискованные эксперименты с турбиной, я иду, может быть, на потерю своей репутации инженера, чтоб помочь вам, но делать за вас работу я не буду.
Дебрев почувствовал, что нанес жестокое оскорбление Федотову. Он переменил тон, стал мягко и настойчиво уговаривать Федотова. Понемногу уговоры Дебрева убедили упрямого шефа. Он понимал, что резон в новом предложении Дебрева есть - будет все-таки лучше, если строители и монтажники на турбинном участке станут под его властную руку.
- Ладно, выпускайте приказ, - сдался наконец Федотов. - Придется показать вашим неотесанным строителям, что такое настоящая культурная работа.
Дебрев отправился с новым начальником участка и Симоняном осматривать монтаж турбины. Зеленский сослался на занятость и отстал. Он торопился к Лешковичу в котельное помещение - там сегодня предстояла важная операция. Зеленский ничего о ней не сказал Дебреву, чтоб тот не мешал своим присутствием. На монтажной площадке котельного цеха, прямо на открытом воздухе, Лешкович монтировал первый котельный агрегат. План его был смел до дерзости, он сам определял его так: "Себя переплюну, больше такого не будет!" Он заканчивал подготовительные работы для подъема и установки на котле трубы. Двадцатиметровая стальная труба была собрана и сварена на земле, в стороне от котла.
На котельной площадке не было ничего похожего на строгий порядок турбинного помещения, которого неизменно требовал и добивался Федотов. Всюду валялись материалы, лебедки, тросы, кирпич. Тропки, проложенные в снегу, пересекали кабельные линии и трубопроводы, люди не ходили, а прыгали через препятствия. Площадка была залита светом прожекторов, в центре ее возвышался гигантский, весь покрытый снегом и льдом котел. Ветер свистел в конструкциях, но никто не обращал на него внимания, только временами кто-нибудь из сварщиков громко ругался, когда у него задувало плохо защищенную дугу.
Вокруг котла уже вырастало помещение. Голова котла еще смотрела в тучи, а кое-где с боков громоздились конструкции цеховых стен, на колонны укладывались рельсы мостового крана. Зеленский поднялся на стену, отделявшую машинный зал от котельного помещения. Далеко внизу виднелись шатры Федотова, в которых он монтировал свою турбину. Зеленский взглянул в провал и с волнением отвел глаза - даже отсюда, с тридцатиметровой вышины, лежавшая на земле, подготовленная к монтажу труба казалась огромной.
- Алло, Саша! - громко крикнул откуда-то сверху, из морозного тумана, голос Лешковича. - Через полчаса поднимаем!
Лешкович, веселый и живой, прыгнул на балку. Зеленский невольно отшатнулся, страшась столкновения на такой высоте. Лешкович жадно затянулся толстой скруткой махорки - бумага вспыхнула ярким пояском пламени.
Несколько мощных балок, протянутых по колоннам, образовали, скрещиваясь и переплетаясь, опору для трубы. Тросы, перекинутые через блоки, уходили вниз, к трубе и невидимым в котельном помещении лебедкам.
- Начинаю! - оказал Лешкович, вьплюнув скрутку и хватаясь опять за кисет.
- Пятьдесят один градус, - тихо проговорил Зеленский. - Я не поверил, позвонил Диканскому.
- Чепуха! - бодро отозвался Лешкович, всматриваясь в машинный зал. - Сейчас поздно перерешать. Об одном прошу: смотри, но не вмешивайся!
Каждое слово Лешковича передавалось многими голосами вниз - на балках стены: в несколько этажей стояли люди. Зеленский отошел в сторону, чтоб не мешать. Он слышал знакомое: "Вира, вира помалу!", "Майна!" Слова эти приобрели неожиданный и грозный смысл - десятки тонн металла пришли в движение, медленно поползли вверх. Покачиваясь в воздухе, труба, влекомая тросами, шла на свое постоянное место.
Зеленский знал, что ему предстоит невиданное зрелище. И хотя все расчеты показывали, что технического риска не избежать, только сейчас он всем своим существом ощутил ужас того, на что они решились. У него кружилась голова, тряслись руки, пересохло в горле. Внизу работали люди, десятки - нет, сотни людей: монтажники, наладчики, землекопы, машинисты, подсобные рабочие. В шатрах шла сборка турбины и генератора. Все могло быть. Проклятый мороз в пятьдесят один градус делает свое дело - сталь превращается в стекло, теряет прочность. Тросы старые, много раз бывшие в работе. Если хоть один из них не вынесет соединенного усилия мороза и непомерной нагрузки и лопнет, всем этим людям, всем этим машинам, всему их делу придет конец - тяжкие тонны металла, сорвавшись с такой высоты, превратят все в брызги. И ему, Зеленскому, тогда останется одно - вслед за трубой вниз головой, на свою изуродованную турбину.
Он подавил рвавшийся из груди крик - труба, остановившись в воздухе, покачивалась над шатрами. Зеленскому слышался звон лопающихся тросов. Но Лешкович невнятно прокричал какое-то ругательство, труба снова начала подниматься. "Людей-то мы ведь могли убрать! - отчаянно крикнул про себя Зеленский. - Зачем мы людей оставили?" Чуть не падая сам, он склонялся над провалом, глазами, стуком сердца торопя медленно двигавшуюся трубу.
А затем, как показалось ему - спустя целую вечность, труба тихо проплыла мимо Зеленского и стала подвигаться к котлу. Около нее, подпрыгивая на небрежно брошенных на перекрытия досках, сновали люди. Зеленский сорвал с головы шапку и, мгновенно окутавшись густым паром, вытер мокрые волосы и лоб. "Так люди седеют в один час!" - подумал он с облегчением. Он пошел вслед за остальными. Самое страшное кончилось. Если бы труба сорвалась сейчас, она рухнула бы на голую скалу, прикрытую снегом, в крайнем случае - на груду монтажных материалов. Еще несколько тревожных минут прошло, когда трубу выворачивали из горизонтального положения в вертикальное. Потом к Зеленскому подошел сияющий, ликующий Лешкович.
- Ну, что скажешь? - крикнул он. - Лихо, никто не подкопается, лихо!
Зеленский с изумлением смотрел на Лешковича. Ему казалось, что он впервые видит это подвижное, румяное лицо - на нем было только удовлетворение, ничего, кроме удовлетворения и гордости.
- Неужели ты не боялся? - крикнул Зеленский. - Ведь внизу люди, машины… все возможно на таком морозе. Поверишь, я стоял в стороне и обливался потом от волнения.
- Нашел на что тратить пот! - презрительно буркнул Лешкович. - Я же тебе показывал предварительные расчеты: мы исходили из морозов в пятьдесят пять градусов, взяли тройной запас прочности. Этого было вполне достаточно. Математика, как всегда, торжествует.
Но Зеленский как будто забыл, что он такой же инженер, как и Лешкович, он был еще во власти испытанного им потрясения. Он снова посмотрел на машинный зал и, содрогнувшись от того, что могло произойти, если бы они ошиблись, настойчиво продолжал:
- Я понимаю, расчет правильный. Но вот если бы не было наших особых условий - ну, войны, сроков и прочего, - ты пошел бы на это? Только честно, Валерьян, честно!
Лешкович неожиданно рассердился. - Убирайся к чертовой бабушке! - заорал он. - Слышишь? Немедленно проваливай! Чего пристаешь с глупостями?..
10
С Непомнящим происходили важные перемены. Он открыл, что в нынешних трудных условиях работать много интереснее, чем отлынивать от работы. Больше всего в мире он боялся скуки, а сейчас выходило, что лениться попросту скучно. Самые остроумные его шутки часто вызывали не смех, а раздражение - его не стесняясь называли трепачом. Если же он сообщал, какие ему удалось достать реактивы и материалы, его слушали почти с уважением. Непомнящий, раньше судивший о людях по их умению быстро сочетать слова и бойко их произносить и на этом основании относящийся к самому себе с любовью и восхищением, вдруг стал понимать, что играет мелкую и, пожалуй, жалкую роль.
Было и еще одно обстоятельство. Теперь вся его жизнь распадалась на две неравные части - до великой пурги и после нее. О чем бы он ни говорил, он сворачивал на пургу. Он не забыл, как валялся в снегу и погибал, но это казалось ему неважным по сравнению с тем, что было после.
- Все дело было в простой неожиданности, - утверждал он. - Я сразу перешагнул из уютной комнаты с водопроводом и электрическим освещением в девятый круг Дантова ада. Вы, кстати, знаете, что такое Дантов ад? Это солидное промышленное предприятие по изготовлению мучений, там имеется цех великих грешников, сероплавильное отделение для мелких путаников, лаборатория новых пыток. Заводы, производящие муки, расположены по берегам трех рек - Ахерона, Стикса и Коцита. Входная вахта возведена сразу за болотистой Летой. В центре этой обширной площадки смонтирован Люцифер, работающий в аду в должности главного вентилятора, - он навевает на голых грешников снежную пургу движением своих широких крыл. И вот я промчался по всему ледяному Коциту, от его хвоста до устья, и Люцифер ничего не мог мне поделать - через час я сам три раза выходил навстречу ветру и смеялся ему в рожу.
Это новое чувство уважения к себе сказывалось во всем. Раньше он ходил в учебный комбинат со скукой и, хотя быстро схватывал объяснения лекторов, ничего не знал, так как еще быстрее все забывал. А сейчас ему обидно было плестись в хвосте, и он легко занял первое место в своей группе. Он познакомился со всеми электриками площадки, а главный энергетик завода, болезненный, но знающий человек, читавший у них в группе курс электрических машин, очень привязался к нему. И никто - в том числе и сам Непомнящий - ничуть не удивился, когда приказом по медеплавильному заводу Непомнящий был назначен заведующим третьей аккумуляторной подстанцией.
Чистое, светлое помещение незаконченной подстанции сразу пленило сердце Непомнящего.
Он пришел обозревать свои новые владения вместе с верным Мартыном. Их сопровождал тощий и робкий прораб по монтажу электроустановок, измученный вечными придирками приемщиков. Непомнящий с ходу определил его характер.
- Можете информировать меня по всем вопросам монтажа подстанции, товарищ Лесин не возражает против того, чтобы все это мне предварительно докладывалось, - высокомерно сообщил Непомнящий прорабу.
Встревоженный прораб из кожи лез, представляя все в лучшем свете. Он показывал стены, бетонированные, но еще не застланные полы, щиты, аппаратуру. Непомнящий слушал его со скучающим и рассеянным видом, потом зевнул и кивком головы остановил объяснения.
- В основном мне ясно, - сказал он величественно. - Схема простая, и работа не пыльная. Если вы сделаете все, что обещаете, то будет просто недурно.
Конечно, в вашем монтаже имеются многие серьезные недостатки, но ведь и на солнце встречаются пятна.
- Простите, товарищ Непомнящий, какие недостатки вы обнаружили в монтаже? - осмелился опросить прораб.
- Многие, - строго пояснил Непомнящий. - Разве вам незнаком технический язык? Я повторяю - многие серьезные недостатки. Теперь понятно?
Прораб почтительно молчал.
После его ухода Непомнящий развалился на скамье и восхищенно оглядел стены.
- Мне здесь нравится, - сказал он Мартыну. - Помещение пусто и чисто, как сердце девушки. Я уже наметил ведущую точку для кипятильника. В вопросах эксплуатации оборудования хорошо приготовленный чай играет существенную роль. Но, по-моему, здесь все придумано однобоко. Вот целая панель уставлена лампочками, а сзади панели монтируются сирены. Дежурного на подстанции непрерывно атакуют световыми сигналами, звонками, воплями, ревом - и все это для того, чтобы сообщить ему, что делается с конвертерами в цехе. А о том, что делается с ним самим, никто не знает. У него, может быть, болит сердце, душа разрывается на части, в аккумуляторах взорвался газ, начался пожар на подстанции - и на все случаи жизни только одна телефонная трубка.
- А вы сделайте встречную сигнализацию в цех, Игорь Маркович, - посоветовал Мартын. - Хотя вряд ли проектный отдел согласится переделывать чертежи, - прибавил он с сомнением.
Непомнящему предложение Мартына понравилось.
- Чихал я на проектный отдел! - заявил он вдохновенно. - Сейчас мы с тобой пойдем к Газарину, он набросает мне схему сигнализации, и я вручу ее прорабу. Прораб у меня на крючке. Заметил, как он вертелся, когда я критиковал технические недостатки монтажа? Мартын, какое сегодня число?
- Двадцать второе декабря.
- Я всегда замечал, что гениальные идеи приходят только по четным числам, - сказал Непомнящий.
- Этот день и так особенный. Сегодня самый короткий день и самая длинная ночь в году. У нас в Сибири говорят: "Спиридон на повороте - солнце на лето, зима на мороз, медведь на левый бок".
Перед уходом Непомнящий и Мартын прошлись по цеху. Сорокаметровые стены плавильного цеха были уже выведены, заканчивался монтаж перекрытий и сборка крыши. Огромное помещение казалось еще больше оттого, что было пустынно - еще ни один агрегат не был смонтирован. Стены побелели от осевшего на них инея и льда. Несколько крупных ламп и два прожектора боролись с морозным туманом, густо заполнившим все помещение. Слышался тяжкий грохот - две бетономешалки смешивали цемент с гравием и щебнем. В цехе было много рабочих. Строители устанавливали в котлованы арматуру, плотники сшивали опалубку, сварщики варили конструкции.
- Здравствуйте, товарищ Бугров! - радостно сказал Непомнящий, подходя к Бугрову, которого еще не видел с той памятной ночи.
Бугров взглянул на него с недоверием - он плохо видел в морозном тумане, - но потом лицо его посветлело и он протянул руку, одетую в две варежки.
- Пришел нас проведать, Игорь? - спросил он. - А я уже думал, ты совсем пропал. Где работаешь?
- Здесь работаю, - сообщил Непомнящий, обрадованный, что встретил знакомого, который был свидетелем его мужественного поведения во время пурги. - Совсем перебрался сюда. Назначен к вам на подстанцию.
- Током заведовать будешь?
- Током. На днях принимаю подстанцию.
- Это хорошо, - одобрил Бугров. - С током у нас неважно. Нужно, чтобы бетон остывал постепенно, а ток никак не регулируется, дело идет без хозяйского глаза. Вот эти фундаменты для отражательной печи кончим уж без тебя, а на фундаментах конвертеров ты будешь у нас главным, станешь регулировать температуру по графику.
- Не подведу, - пообещал Непомнящий.
И, обернувшись к Мартыну, он сказал ему с гордостью:
- Знакомься, Мартын, с Иваном Сергеевичем Бугровым. Мы с ним старые знакомые - вместе людей спасали в ту бурю. Помнишь, я тебе рассказывал?
- Было дело, - пробормотал Бугров, пожимая рукавицей рукавицу Мартына.
На открытом воздухе туман был гуще, чем в цехе. Тянул маленький, жгучий ветерок.
- Круто поворачивает твой Спиридон! - недовольно заметил Непомнящий, отворачиваясь от ветра. - Просто свинство со стороны этого малопочтенного старичка!
Газарин был у себя и, выслушав просьбу Непомнящего, тут же набросал карандашом схему.
- Точки установки на щите звонков, сирен и ламп вы сами укажете рабочим, - пояснил он.
- За этим дело не станет, - заверил Непомнящий, благодаря Газарина. - Быстрая работа редко бывает точной, - рассудительно сказал он, выйдя от Газарина. - Его рука бегала по бумаге, как борзая по следу. Мартын, тебе здесь все понятно?
- А что же, схема простая, - ответил Мартын, просмотрев наброски Газарина. - Если хотите, я сам все это сделаю для вас.
Непомнящий важно спрятал схему в бумажник.
- Монтаж сделает прораб, я своих решений не меняю. Тебе могу сказать одно - Газарин меня восхищает. Он, кажется, кандидат? Я всегда утверждал, что звание - сила. Он выдает каждому желающему новые идеи, не глядя, как кассирша мелкую сдачу. Я знал только одного человека, превосходившего Газарина по производительности замечательных идей. Это был мой знакомый - архитектор Петр Громила. Громила на каждом шагу ронял великие мысли, как старые носовые платки. На плохо знавших его людей это производило потрясающее впечатление. Один эксперт, получив на отзыв проект, предложенный Громилой, осторожно осведомлялся, не проявляются ли у автора внешние признаки гениальности: скажем, не ходит ли он на руках во время обеденного перерыва, не кукарекает ли он по ночам?
11
Сильченко, выслушивая доклады Парамонова, уже несколько раз спрашивал, долго ли убийцы шофера и экспедитора будут гулять на свободе. В один из своих приходов Парамонов ответил:
- Теперь уже недолго, товарищ полковник. Разрешите пока детально не рассказывать. А в общих чертах сообщаю, что удалось раскрыть шайку мерзавцев, грабителей и воров, которыми, очевидно, и были совершены эти преступления.
- Почему не арестуете? - спросил Сильченко.
- Скоро арестуем, - ответил Парамонов. Парамонов лучше всех знал, что торопиться нельзя. Еще не все нити были прощупаны, многое могло ускользнуть, остаться невыясненным. Но дело шло к концу. Допрос фактов, придирчивое изучение обстоятельств - все приводило в одну точку. В этой точке сидел сварщик Афанасий Жуков, и вокруг него располагалось человек шесть-семь его ближайших приятелей и собутыльников. Парамонову с самого начала было ясно, что убийство совершено людьми, умевшими убивать и знавшими, на что они идут. Жуков давно уже казался ему подозрительным. Он крупно играл в карты, пил, держал себя в общежитии диктатором. Такие черты не могли быть воспитаны на советском заводе, не могли быть у человека, хвалившегося пятнадцатилетним производственным стажем. И окружение у Жукова было соответственное - пьяницы, бездельники и рвачи. Парамонов сидел, обложенный анкетами, справками, послужными списками: бумаги утверждали, что Жуков и Редько - рабочие украинских заводов, люди, примерные в труде, скромные в быту, активные общественники.
Парамонов запер эти бумаги в сейф с твердым убеждением, что Жуков и Редько не те люди, о которых говорили бумаги.