Он понимал, что одних подозрений недостаточно. Но скоро стали накапливаться и факты. Уже было известно, куда Жуков ходит, кто ему передаст спирт, каким образом ему приписывают проценты на производстве. Уже была установлена связь между отсутствием дома Жукова в определенные часы и случаями ограблений, происшедшими в эти часы. Уже несколько показаний потерпевших описывали внешние данные грабителя - фигуру, рост, физическую силу, - совпадавшие с такими же данными Жукова. И уже были точно известны пьяные разговоры Жукова и его друзей: в этих разговорах намекалось, что несколько неплохих делишек были сработаны и подготавливалось новое дельце - более крупное.
Парамонов часто бывал на всех строительных площадках, знакомился с ходом работ, разговаривал с рабочими. Два раза он заходил на третью подстанцию, уже почти полностью смонтированную, и Непомнящий с охотой показывал ему свое хозяйство. Во время одной из таких прогулок Парамонов встретился с Жуковым - тот варил арматуру для фундаментов конвертеров и поднял голову навстречу проходившему мимо Парамонову. Угрюмый, полный ненависти и озлобления взгляд столкнулся, как кулак с кулаком, со строгим, проницательным взглядом. И Парамонов и Жуков тотчас же отвели свои глаза: первый не хотел выдать, что следит за Жуковым, а Жуков не хотел показать, что знает об этом.
Жуков давно понял, что за ним следят. Он перестал пьянствовать и играть в карты. Он не устраивал дебошей, старался без приписок, по-настоящему, перевыполнять производственные нормы, даже выступил на собрании с предложением улучшить качество сварочных электродов. Секретарь партийной организации строительства посоветовал отметить его в стенной газете, и портрет Жукова целый месяц висел на стене в конторе под крупным заголовком: "Стахановцы освоили сварку при низких температурах".
И все же он знал, его подозревают. Он не мог сказать, кто приставлен следить за ним, - может быть, такого человека и не было. Но у него было такое чувство, словно его, как медведя в берлоге, со всех сторон обложили охотники и круг поисков сжимается все теснее. Комендант, заходя в их комнату, прежде всего подозрительно поглядывал на Жукова. Петрович, сторож общежития, если Жукова не бывало вечером дома, осведомлялся, где он. Соседи по комнате с особым вниманием прислушивались к каждому его слову.
Все это было нехорошо. Жуков поверил свои опасения Редько. Но Редько почтительно осмеял их.
- Пустое, Афанасий Петрович! Просто слава об нас такая, что на ноги наступать не следует, - вот все и сторонятся. А комендант на всех смотрит нехорошим взглядом - знаешь, как сейчас подтянули? Петрович обо всех спрашивает, кого нет, не об нас одних. Самое главное - документы у нас исправные. Смотри, как с той машиной спокойно дело прошло - двоих завалили начистяк, и никто не рюхнулся. А если бы и взяли, так прямых доказательств нет, а по подозрению - для суда недостаточно.
- Если возьмут, для суда чего-нибудь подберут, - мрачно проговорил Жуков. - Надо, чтоб совсем не брали, понял? Я людей этих знаю, они ничего не забывают. Начнут копать - докопаются, сколько годков мы с тобой по лагерям таскались, - думаешь, понравится? И вины прямой не найдут, а на волю таких побоятся выпустить… Нет, надо не попадаться. Боюсь я за тебя, Миша: станут к тебе ключи подбирать - расколешься!
- Не расколюсь: сам знаю, чего это потянет.
- Эх, не ко времени нам прятаться! - с досадой сказал Жуков. - Хочется мне главное дельце провернуть.
- Что ты, Афанасий Петрович! - с испугом зашептал Редько. - Засыплемся мы в таком деле, тут уж спрятаться не удастся. Ни в коем разе, говорю тебе!
Жуков злобно глянул на него, но промолчал.
Мысль о крупном деле не оставляла его. Жуков понимал, что подозрения, окружавшие его, сами по себе ничем ему не грозят. Он привык с пренебрежением относиться ко всякому розыску: хотя он не раз сидел в тюрьме по прямым уликам, а не по подозрению, все же то, что про него узнавали, было куда меньше того, что он в действительности совершал. Самые крупные его преступления так и не были раскрыты. А сейчас все благоприятствовало ему: полярная ночь, морозный туман…
И в день, когда назначили выдачу зарплаты, Жуков решился. Он сидел на металлической ферме, лежавшей среди кирпича, и делал вид, будто чинит отказавший сварочный аппарат. Жуков вызвал для этого Редько, работавшего дежурным слесарем.
План его был прост. Вечером в цех придет кассир выдавать зарплату ночным сменам. До одиннадцати он будет дремать в конторке мастеров над своим мешком, а в десять они это дельце провернут. Нужно будет посадить цех в темноту, люди, конечно, кинутся в кабинет начальства, на телефоны, а они втроем, с Пашкой Поливановым, - в конторку мастеров. Охранника, чтобы он стрельбу не поднял, возьмет на себя Пашка, а Жуков потолкует с кассиром. Того поганца на подстанции, что взялся заведовать светом, он тоже берет на себя - дело привычное, не ошибется!
Редько долго не соглашался. Его и жадность томила - в мешке кассира верных двести тысяч, ради такого куша стоит рисковать - и мучил страх: ограбить кассу - дело не шуточное, за это возьмутся по-настоящему. Кроме того, И. Парамонов в цехе, только что столкнулся с ним нос к носу, - что, если он к десяти не уберется?
Жуков потерял терпение. Грозно поблескивая глазами, он объявил, что пойдет с Пашкой без Редько. Но только после этого Редько живому не быть. Жуков предателей не милует, нет! И Редько сдался.
Непомнящий переселился на подстанцию и разместился в ней как дома. Он жил здесь в полное свое удовольствие - пил густой чай цвета отработанного машинного масла, звонил по телефону Кате Дубининой, принимал гостей: приходили Лесин и Назаров, особенно часто бывали Мартын и Катя, прибегали Яков Бетту и Най Тэниседо, как-то заглянули даже Жуков и Редько, работавшие по соседству. Все интересовались аппаратурой, и Непомнящий так часто ее объяснял, что в конце концов сам прекрасно ознакомился со всеми схемами, механизмами и приборами. Непомнящий не удивился, когда к нему зашел Жуков.
- Работаем, начальник? - спросил Жуков, одобрительно мотнув головой на литровую банку с чаем. - Работешка у тебя неплохая.
- Работа не пыльная, - согласился Непомнящий.
- Холодно на дворе, - сказал Жуков, расстегивая полушубок и садясь на стул. - У меня сварочный аппарат из строя вышел, теперь Редько его налаживает. А я вспомнил, что ты тут хозяйством командуешь, зашел погреться. Не выгонишь?
- Какой может быть разговор! Сиди! Непомнящий не любил и побаивался Жукова. Он при нем чувствовал какое-то стеснение. Жуков, развалясь на стуле, смотрел на Непомнящего взглядом, полным насмешливого любопытства, и, казалось, наслаждался тем, что смущал и связывал его. Чтобы не показать своего смущения и тревоги, Непомнящий подошел к столу и стал пить чай.
- Рассказал бы, что к чему тут у тебя, - предложил Жуков.
- Можно рассказать. - Непомнящий был готов на все, лишь бы прекратить это гнетущее молчание. - На этих щитах несколько панелей. Вот на этой дистанционная сигнализация от конвертеров и на конвертеры, тут же выключатели освещения в цехе. Это аварийный щит - в случае отключения станцией электроэнергии конвертеры переходят на аварийное питание от аккумуляторов. Это самые важные панели. - Он сжал губы и значительно посмотрел на лицо Жукова. Лицо Жукова выражало спокойное любопытство. - Это аккумуляторное хозяйство, токи зарядки, разрядки, - Непомнящий переходил от панели к панели, дотрагиваясь до приборов рукой.
- Интересная штука, - сказал Жуков равнодушно. - Все предусмотрено, чего требуется. А работает ли все это в натуре?
- Можешь не сомневаться, - заверил его Непомнящий, - работает, как часы.
- Проверить надо, - наставительно заметил Жуков. - Это мы сделаем так: выключи-ка мне все освещение в цехе, начальник!
Непомнящий с ужасом смотрел на Жукова. На лице у того проступала кривая усмешка. Непомнящий невольно глянул на телефон. Жуков не торопясь встал между ним и телефоном и выразительно подмигнул.
- Ты шутишь? - отступая на шаг, опросил Непомнящий.
Жуков сделал шаг к нему.
- Нужное дело, - пояснил Жуков. - Свидание у меня с девицей в цехе, при свете она стесняется. Выключай, пока по-хорошему прошу. - Голос Жукова стал грозным, он сунул руку за пазуху и вытащил нож.
Побледнев, Непомнящий как зачарованный смотрел на нож. Он знал все, что произойдет. Он вдруг увидел все в безмерно яркой картине: щит до конца не оборудован, выключив освещение, он отключит прогрев бетона, на дворе почти шестьдесят градусов, зима сейчас же начнет свое дело, недели работы, сотни тонн первоклассного цемента - все пойдет прахом. И что бы он ни сделал, в темноте или при свете, конец у него будет один - Жукову свидетели не нужны. У него остается, может быть, минута жизни, нужно успеть сделать все, что можно успеть.
Жуков, с грозным вниманием следивший за выражением лица Непомнящего, сразу понял, на что тот решился. Непомнящий, бросившись вперед, вырвал рукой рубильник аварийной сигнализации, и в тот же миг Жуков с силой ударил его ножом в спину. Вспыхнули сигнальные лампы, завыли высокими голосами сирены, из цеха донеслось острое дребезжание звонков. Не помня себя от ярости, Жуков наклонился над рухнувшим на пол Непомнящим и еще ударил ножом в бак и в спину. Вой сирен и дребезжание звонков сводили Жукова с ума. Он метнулся к щиту и включил первый попавшийся отключенный рубильник. Теперь все мигало, грохотало и ревело на самой подстанции. Оглушенный этими звуками, ослепленный мигающим светом ламп, Жуков кинулся за дверь и столкнулся с бежавшим ему навстречу Парамоновым. Жуков выругался и нанес удар ножом. Парамонов успел ударить его револьвером сбоку по кулаку, и правая рука Жукова, не выпуская ножа, метнулась в сторону, как отраженный мяч. Но сам Парамонов качнулся, и его настиг удар левой руки Жукова, он рухнул в снег. Жуков бросился бежать. Когда Парамонов падал, Жуков снова замахнулся ножом, но времени уже не было - к подстанции со всех сторон бежали люди.
Преследуемый этими людьми и воем сирен, Жуков несся по какой-то подвернувшейся ему на глаза лестнице. Пробежав несколько ступенек, он понял, что взбирается на недавно смонтированные газоходы, и у него появилась надежда на спасение. Теперь все дело было в быстроте. Нужно было пробежать по газоходу, добраться до мостового крана и перебраться по нему на другую сторону цеха, где стена еще не была заделана, - в черной пустоте полярной ночи ему удастся исчезнуть. Что будет дальше, сможет ли он вообще скрыться в маленьком поселке, отрезанном от всей страны тысячами километров снежных пустынь, Жуков не думал - он бежал, как зверь.
Вверху, на высоте двадцати метров над землей, тянулись установленные на фермах перекрытий два газохода конвертеров диаметром почти в три метра каждый. Жуков прыгнул на один, перебежал по дощечке на другой и ударом ноги сбросил дощечку вниз. Почти одновременно с ним на первый газоход прыгнул Парамонов. Они бежали по газоходам, разделенные провалом шириной в полтора метра и глубиной в двадцать. В этом провале, в тускло освещенном туманном пространстве, метались и кричали люди, с ужасом следя за их бегом по обледенелым стальным трубам.
Еще несколько человек взбежали наверх и прыгнули вслед за Парамоновым на первый газоход.
Жуков понял, что ему не уйти. Он мчался изо всех сил, скользя по льду, покрывавшему газоход, а рядом с ним, не отставая ни на шаг, бежал, сжимая револьвер, Парамонов. Жуков знал, что если Парамонов остановится и выстрелит, наступит последняя минута его жизни - на газоходе прятаться негде, цепляться не за что, а Парамонов промаха не даст. Но Парамонов, по-видимому, стрелять не собирался. Жуковым овладело отчаяние.
- Стреляй, сука! - крикнул он бешено, не останавливая бега. - Почему не стреляешь?
Слова Парамонова были полны ненависти:
- Живого надо! Живого тебя возьму!
- Врешь, не возьмешь! - прохрипел Жуков и прыгнул на первый газоход, прямо на Парамонова.
Его огромное тело пронеслось над провалом и секунду качалось на ногах, судорожно цеплявшихся за кривую поверхность газохода. Эта секунда спасла Парамонова, понимавшего, что любое столкновение на обледенелой трубе грозит гибелью им обоим - падение было неминуемо. Парамонов отбежал назад и вытянул руку с револьвером.
- Пулей встретишь? - криво усмехаясь, спросил Жуков.
Он готовился к прыжку - выгибал туловище, отбрасывал в сторону руки.
- Теперь пулей! - твердо сказал Парамонов, зорко наблюдая за его движениями. - Сдавайся, Жуков, спасения тебе нет!
Но Жуков повернулся и снова побежал по газоходу. Временный помост соединял газоход с подкрановыми путями. Жуков прыгнул на помост и помчался по балке, по которой ходил мостовой кран. Делая огромные прыжки, он оторвался на десяток метров от Парамонова. Машинист, увидев Жукова с ножом в руке и бегущего за ним Парамонова, в страхе погнал кран в конец цеха, а тележку с цепями и крюком, передвигавшуюся по мосту крана, - на другую сторону цеха. На кране еще не уложили мостового настила, и просто перебежать по нему было невозможно. Жуков, уцепившись за трос рукой, прыгнул вперед на уходящую тележку. Ему удалось ухватиться за свисавшие цепи, и кабина медленно проплыла мимо него и осталась позади. Трясущийся от страха машинист забился в угол. Жуков видел уже приближающиеся спасительные пути второй стороны цеха. Но Парамонов кинулся к уходящему крану и крикнул что-то, чего Жуков не разобрал, - машинист быстрым движением подскочил к пульту управления, перевел рычат и снова забился в угол. Теперь кран стоял на месте, а тележка шла обратно, прямо на Парамонова и других людей, стоявших вместе с ним на подкрановых путях.
- Гони назад, сука! - хрипел Жуков, готовясь прыгнуть на кабину, когда тележка снова поравняется с нею.
Но бледный машинист смотрел на Жукова круглыми от ужаса глазами и не шевелился.
Когда тележка проходила над опалубками конвертеров и до Парамонова оставалось всего несколько метров, Жуков, озверев от отчаяния, оттолкнулся ногой от цепи и с силой рванулся в кабину. Машинист громко вскрикнул. Нож короткой вспышкой света блеснул у самого его лица, но не задел его, а Жуков, потеряв опору, упал вниз, на железные прутья, сваренные им самим и теперь заливаемые горячим бетоном. Парамонов и другие смотрели, как быстро уменьшается, падая, огромное тело Жукова. Он падал с двадцатиметровой высоты без крика, и прошло почти три секунды, пока до слуха стоявших наверху донесся влажный звук удара.
- Начисто! - с ужасом проговорил кто-то, всматриваясь в распростертое внизу тело.
- Собаке собачья смерть! - ответил Парамонов. - Товарищи, идите вниз. Скорая помощь, наверное, уже вызвана, - может быть, удастся спасти Непомнящего. А я пойду брать всю шайку - Жуков был не один.
12
Зина Петрова выздоравливала медленно. Она и не знала, в какой опасности находится ее жизнь. Доктор Никаноров приходил к ней каждый день, и вид у него был такой, словно он не просто осматривал больную, а чего-то тщательно и настороженно искал. После осмотра он сердито отдавал распоряжения сиделкам, а уходя из палаты, снова взглядывал на Зину, и в этом взгляде была тревога. Зина ничего не замечала. Ей было плохо, она не могла без посторонней помощи перевернуться на другой бок, а поворачиваться хотелось каждые пять минут - тело быстро уставало от лежания. Она видела во время перевязок, что на месте волдырей появились струпья и раны, и плакала от боли, когда их примачивали марганцовкой. Костылину, часто приходившему к ней, она постоянно жаловалась на больницу, ей хотелось поскорее вернуться домой.
- Вот увидишь, как только смогу вставать, сейчас же убегу из больницы и тогда сразу выздоровею.
Он молчал, не возражая. Он знал то, чего она не знала.
- Как вам приходится больная Петрова, молодой человек? - спросил как-то Никаноров, сочувственно глядя на маленького веснушчатого Костылина.
- Так… работаем вместе, ну, дружим, - неопределенно ответил Костылин и, испугавшись, что доктор неверно истолкует его слова, поспешно добавил: - Вроде невесты она мне…
Врач взглянул на Сеню осуждающе.
- Это разные понятия, молодой человек: невеста - одно, а "вроде невесты" - совсем другое.
- Люблю я ее, - признался Костылин. - Ну, а она… пока вроде не хочет.
- Понятно! - сказал врач и встал. Большая, жилистая, лопатой, рука его лежала на густо исписанной странице истории Зининой болезни. Он говорил медленно, обдумывая каждое слово. - Мы уже беседовали с вами, молодой человек, и я предупреждал, что положение больной Петровой весьма опасное. Так вот, появились осложнения… Ей этого, конечно, не говорите. Вы, кажется, просили разрешения приходить каждый день? Я распорядился пускать вас в любое время. Можете сидеть, сколько хотите, ей лучше, когда вы тут. Будьте с ней осторожны: шутите, развлекайте ее, это все можно, но спорить с ней не нужно.
- Да разве я?.. Я ей всегда уступаю.
- Нужно ли уступать всегда, этого не знаю. А пока уступайте. Скоро ей станет совсем плохо, но вы не отчаивайтесь, а продолжайте спокойно ухаживать за ней. Идите, молодой человек.
Ухаживать за Зиной и развлекать ее было нелегко. Костылин вглядывался в похудевшее, странно неподвижное лицо девушки, и ему хотелось плакать оттого, что оно так изменилось. Потом началось предсказанное Никаноровым ухудшение. Казалось, что каждое обращенное к ней слово приносит ей новое страдание. В эти дни он молча сидел у кровати и держал Зину за руку.
Его присутствие стесняло ее. Она твердо знала, что ей нужно куда-то идти и от этого ей стало бы легче, а он мешал этому. Прикосновение его руки сразу останавливало ее. Его нужно было прогнать, сказать ему: "Уйди", запретить ему приходить. Вместе с тем при мысли, что он уйдет, все в ней дрожало от страха. И она тихо стонала, слезы выступали в ее широко открытых, мутных от жара глазах.
- Бредит? - озабоченно спрашивал Никаноров, наклоняясь над ней во время вечернего обхода.
- Бредит, куда-то хочет идти, клуб вспоминала, - говорил Костылин.
Если Зина засыпала, Костылин осторожно отходил от нее и помогал другим больным в палате. Далеко от нее он не отлучался - она часто просыпалась.
В середине декабря первый приступ болезни был отбит. Зина лежала ослабевшая, измученная, но ясно различала вещи и людей. Больше всего ее мучила мысль, что у нее нет половины уха и двух пальцев на ноге. Она расставалась с ухом, как с жизнью, плакала, горевала и поссорилась с Костылиным, он осмелился уверять, что она и без уха будет такой же красивой, как прежде.