НОВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ
Перед возвращением в Пятиморск разыграли в лотерее патефон. Еще когда купили его, каждому выдали билет.
Счастливицей оказалась Надя Свирь. Вот так и бывает в жизни: Надя не танцует, а ей достался патефон. Таскал его Потап.
Это Панарину показалось немного странным. Хотя почему тяжеловесу-любителю и не размять мускулы?
До областного города ехали поездом. Стась и Потап в вагоне дурачились. Подходит Панарин к Потапу, прикладывает ладонь к его голове, сообщает:
- Температура семьдесят семь градусов.
- Откуда? - встревоженно спрашивает Лобунец, придавая своим светлым глазам бессмысленное выражение.
- Тридцать семь своих и сорок чужих, - меланхолично поясняет Стась.
- Виноват, что вяловат, - закатывает глаза к потолку Лобунец.
В областном городе с вокзала на пристань добирались трамваем.
Лобунцу очень понравилась надпись на заднем борту грузовика, идущего впереди трамвая: "Не уверен - не обгоняй!"
- Вот это дельно! - восторгался он.
У причала ждал теплоход. Лешка первой вбежала на палубу.
Шумная перекличка провожающих, медный голос колокола, прощальные взлеты платков, громкая команда капитана - все слилось в праздничную суматоху.
Поплыла яркая зелень прибрежных рощ, стремительно пролетели на пенных крыльях глиссеры, потянулись деревянные пристани на якорях, ведра с варенными в укропе раками у причалов, волны, вытаскивающие на берег рыбачьи сети, паромы с двуколками и автомашинами, вороньи пляжи, купающиеся у берега мотоциклы и газики, кобчики, застывшие над сочными травами лугов, голопузые мальчишки, ныряющие со свай.
Вот, тяжело взмахивая крыльями, пересекла реку цапля, скрылась в прибрежных зарослях. Крохотной моторкой промчалась впереди теплохода утка-нырок, исчезла под водой и снова забелела трепещущими крылышками.
Все устроились как нельзя лучше, хотя билеты были третьего класса.
Веру с Иришкой поместили на нижней полке, у окна. Рассовали вещи, завели патефон, бегали в ресторан, спрашивали друг друга, что это за фирменное блюдо "капитанская рубка", стоящее десять рублей семьдесят копеек? Панарин взял для пробы. Оказалось, как пояснил он, плохо прожаренная подметка.
Незаметно спустились сумерки.
Начали помигивать рубиновые бакены.
Черные рыбачьи лодки сонно уткнулись в безлюдные песчаные отмели.
Спать никому не хотелось. Опершись о перила палубы, задумчиво глядели на реку, негромко переговаривались.
Взошла спокойная луна. Купы деревьев отражались в прибрежной глади. Луна то цеплялась за мачту, то уходила куда-то в сторону.
- Отмашка влево, - слышалась команда капитана, и слева на теплоходе несколько раз вспыхивал предостерегающий свет.
По ночной реке тянулись буксиры, гремели земснаряды, падали в воду ломкие звезды.
Стась, Лешка и Вера стояли на носу теплохода.
- Девчата, - шепотом предложил Стась, - давайте пофантазируем.
Вера смолчала, а Лешка откликнулась с готовностью:
- Давайте…
- Ты, Юрасова, определенно полетишь на Марс, - объявил Панарин, - развивать производство полимеров.
- С удовольствием, но мне и на земле хватит дел…
- Вера вырастит Химичку, и она в Пятиморске поступит в институт, на отделение декана Чаругиной…
Вера добро улыбнулась.
- Что касается меня… - продолжал Панарин.
- То ты, оставшись убежденным холостяком, употребишь всю свою жизнь на перевоспитание Потапа, - быстро закончила за него Лешка.
- Интересно, где он? - вслух высказал то, что беспокоило его, Стась.
- Как, впрочем, и Надя? - Лешка многозначительно повернулась вправо.
В нескольких шагах от них темнел профиль Нади, слышался голос Потапа:
- На следующий год к чехам в гости поеду. Знаешь, как они на улице друг друга приветствуют? "Честь труду!"
- Красиво! - тихо, мечтательно говорит Надя.
А Стась подумал: "Вот почему он так старательно таскал патефон! Ну, ничего, если в Пятиморске я увижу их в парке вместе, я дам какому-нибудь пацану конфету и подошлю его к ним. Он подбежит с ревом: "Папа, иди домой… Чего же ты нас бросил…" Это будет адской местью за измену…"
Давно все уснули, только Панарин, укутавшись в брезентовый плащ, предложенный ему штурманом, сидит на ступеньках верхней палубы, бормочет, сочиняя стихи:
Ночь над нами,
А мы над ночью,
Над дорогой лунной
И плесом.
Прокричал у станицы кочет,
Чуть охрипший и безголосый…
Оранжевая луна уселась на кончик мачты. Затеяли перекличку петухи. Кто-то набрасывал невидимые колпачки на звезды - тушил их одну за другой.
Но вот ушла на покой луна, ненадолго стало совсем темно, потом небо посветлело, попробовал голос и умолк сонный соловей, прокрякала утка.
"А и правда, о чем я мечтаю? О том, чтобы жизнь была ярким горением, а не чадной вспышкой. Чтобы отдать людям все… И самому быть лучше… А у меня масса крупных недостатков… Прежде всего, я изрядный неряха… Борюсь с этим, но все же… Не всегда уместно шучу… Плохо организован… Об этом надо серьезно подумать…
А что Юрасова наболтала о холостяцкой жизни, так это неправда. Только она должна быть честным, добрым человеком, как… Аллочка Звонарева. Потап говорит: "Некрасивая". Слепец! Красивее ее нет на свете".
Дома Лешку встретили так, будто она возвратилась по крайней мере из арктической экспедиции.
Во-первых, сохранили самый здоровенный арбуз; во-вторых, Севка, остриженный под бокс, прямо непостижимо угодничал: когда она умылась, притащил полотенце, пододвинул ей стул, будто она древняя старуха или шахиня; в-третьих, мама нажарила любимейших селявок. Отец поймал их всего восемь штук, и все восемь поставили перед Лешкой.
Она рассердилась:
- Мама, не приучай меня к эгоизму! - Заставила всех есть селявок.
С набитым ртом начала рассказывать, как проходили практику, какое это великое дело - химия.
- Понимаете, - говорила она, - крупнейшие ученые мечтают найти такой катализатор, который не давал бы спиртам окисляться… Чтобы в одном процессе совмещалось бикатализаторное окисление. И это без дефицитной борной кислоты. Валентина Ивановна говорит…
Мать, слушая, думает с нежностью: "Подросла".
Вспомнилось… Было дочке два года, забралась на подоконник, глядя на заходящее солнце, сказала: "Семушко спать на базар пошло".
А до чего упряма и шкодлива была! Не успеешь оглянуться - измажет карандашом книгу, потянет за хвост кошку. Скажешь, бывало: "Кадя, нельзя!" Глядит в сторону и… продолжает делать свое. Теперь вот выросла. Говорит о катализаторах… Как-то жизнь у нее сложится?
Мать тревожно вздохнула.
Севка вертится, хочет спросить об этих катализаторах, но не решается. Отец слушает, не выдавая своих чувств. Думает: "Демонстрирует познания… и уже увлеклась по уши химией".
И верно, увлеклась. Конечно, это вовсе не умаляло достоинств градостроительства. Но, по-честному, что она знала об архитектуре? Только то, что вычитала о кариатидах, Парфеноне да современной крупноблочной стройке. А вот курсы аппаратчиков, шамекинская практика раскрыли перед Лешкой химию по-новому.
Твердо решено, теперь уж твердо-натвердо: она станет заниматься физико-химической механикой - наукой о материалах будущего. О материалах легче пробки, эластичнее каучука. Будет создавать "вторую природу".
Вот получает задание: найти материал такой-то упругости. Начинаются поиски…
Поиски пора было начинать, и Лешка не без активного участия брата решила проводить опыты во дворе, в сарайчике, покрытом толем.
Правда, во время серии широких экспериментов произошел какой-то странный, не предусмотренный программой взрыв: из сарая повалил едучий белый дым. Севка выскочил и как ошпаренный закричал: "Горим!.."
Сбежались соседки, стали шипеть, что она всех поднимет на воздух, что с них достаточно американских испытаний ядерного оружия.
Сравнили!.. Так-таки всех сразу на воздух она и поднимет!
Химики взрывы называют "хлопками". Знали бы эти соседки, какие хлопки иногда бывают - человека выбрасывает в окно.
Это ж какое самообладание надо иметь, чтобы всегда быть в опасности и ничего не бояться! А они дыма испугались.
Отец строго сказал:
- Хочешь уродом себя сделать? Прекрати!
"Но ведь кто не ищет, тот ничего не находит", - хотела возразить она. Однако на время широкие опыты пришлось свернуть и заменить рационализацией мелкого масштаба: Лешка долго изобретала кислотоупорную замазку для труб, чтобы покрывать ею сварные швы.
И добилась своего! Она получила за изобретение шестьсот семьдесят шесть рублей двадцать восемь копеек (особенно поразили ее эти двадцать восемь копеек). Купила модную клетчатую материю на платье, перчатки в сплошных дырочках. Приглядела даже сиреневую шапочку, но приобрести ее решила немного позже. "Варил бы котелок, а деньги будут", - сказала она себе и размечталась, как специально отправится в Москву покупать демисезонное пальто колоколом и туфли на самом тонком каблуке…
От Шеремета писем все не было. Обиделся? Или случилось что? Конечно, она неверно сделала, что не ответила ему. Надо быть терпеливее к людям, даже если они ошибаются. А она всех готова поучать. Легче всего оттолкнуть: "Я хорошая, а до тебя мне нет дела". Философия равнодушных эгоистов. Надо не поступаться своими принципами, но быть человечнее.
Она села писать ему письмо, совсем товарищеское. Что он делает? Не думает ли снова приехать к ним на комбинат?
"Григорий Захарович стал начальником только химкомбината, а Валентина Ивановна заведует центральной лабораторией. Мы же, до пуска главного корпуса, опять "кто куда пошлет".
Пока присвоили второй разряд аппаратчиков. Оклад - четыреста пятьдесят рублей. Ну ничего, станем за аппараты - будем по тысяче получать.
А Верочку Аркушину - помнишь, подруга моя? - мы попросили начальство в эти дни не гонять подсобницей, пусть дома с дочкой посидит. Гаранжин взъелся: "У нас не собес!" А Панарин (помнишь, маленький такой, курчавый?) ему в ответ: "Мы ее норму будем выполнять!".
Тогда Гаранжин вовсе заартачился.
Да Вера и не захотела снисходительности, на работу выходит, как все, только бегает в ясли кормить Иришку!
Ну, я, кажется, разболталась. Наверно, надоела. Приезжай - все сам увидишь".
Поставила фамилию с хвостиком, послюнявила клейкую полоску конверта и понесла письмо на почту.
Перед почтовым окошком заколебалась: не навязывается ли? Что он подумает? Но решительно протянула письмо женщине в очках с поломанной дужкой.
Женщина проштемпелевала письмо, и оно сразу стало чужим.
РЕШЕНИЕ ПОТАПА
Утром Панарин и Лобунец поссорились. Проснувшись, Потап увидел у себя в ногах, на спинке кровати, нарисованный автомобильный знак: "Скорость - 5 км". Он сразу сообразил, что это значит, и заявил Стасю, что решение его непоколебимо - свой бульдозер он не оставит, даже несмотря на его малую скорость.
Панарин возмутился:
- На тебя, как на аппаратчика, уже потрачены деньги! А главное, что прискорбно, - у тебя нет крылатости!
- Зато есть колесность! - возразил Лобунец. - На бульдозере я - академик. Не всем же химиками быть. Если шеи нет, у рака не займешь.
- Ты не понимаешь…
Потап рассердился:
- Почему ты навязываешь свои взгляды?
- Нисколько! Я хочу убедить! Комсомол взял шефство над химией…
- Между прочим, и над стройками. Ты любитель поучать и спорить.
- Друг спорит, недруг поддакивает, - вспыхнул Стась. - Как же ты будешь дальше?
- Николы так не було, шоб нияк не було, - спокойно ответил Потап, - якось буде.
Панарин ушел.
Лобунец после завтрака достал из чемодана свой дневник. Работать сегодня предстояло во второй смене, а дневник он изрядно запустил. Не торопясь, Потап прочитал страницы, написанные до отъезда в Шамекино:
"Начал на кухне стирать рубаху, а дежурная, тетя Паша, подняла крик: "Не дам воды, уже был отбой - ложись спать!" Выстирал ночью холодной".
"Исправил девчатам утюг".
"Маленько выпил по случаю получки. Стась чехвостил, говорит: "Старорежимные замашки"".
Ну, это все ерунда записана. А вот здесь поважнее.
"Главное в девушке не внешность красивая, а душа, отношение к людям. Я ведь Стасю нарочно о Звонаревой, что некрасива - рыжая, губастая. Разве в этом дело?"
Он задумался. Вот Надя Свирь. Скромная. Умница. Волевая. Нот, это плохо, если начинаешь перечислять, что нравится. Все.
Он прочитал в дневнике: "Надо быть с характером, а не Тишей из "Грозы"".
Ниже латинскими буквами написано: "Hotcu pozelowat".
Подумал озорно: "Вот бы здорово было: приходить каждый вечер с Надей к теплоходам, в порт, и, будто прощаясь, целоваться. При всех, вполне законно".
Да, это вопрос: достаточно ли твердо проявляет он свой характер?
Еще до отъезда на практику после "вечера химии" пошел он провожать Надю домой. Хотел взять под руку. Надя отстранилась:
- Не люблю ходить под ручку!
"Ну что ж, может быть, и правильно - нашему брату нельзя давать потачку".
Надя за то ему и нравится, что держит себя с достоинством. Не то что зубоскалка Анжела - "веселый ветер", "голубая мазурка".
- Надя, ты с кем-нибудь встречаешься? - спросил он тогда.
- Странный вопрос! Со многими, - ответила она, усмехнувшись.
- Нет, я не о том. А со мной встречаться будешь?
- Странный вопрос: встречался, встречался - и на тебе!..
Дипломатка. Сделала вид, что не поняла, о чем говорит. Она потому к нему так относится, что он неинтересный человек: читает мало, музыку слушает редко. Речь у него корявая. Ругается.
Условились с Панариным штраф брать друг с друга по рублю за бранное слово, так он уже пятьдесят семь рублей должен.
А Юрасова, когда однажды при ней вырвался мат, сказала: "Еще раз услышу - пеняй на себя, поставлю вопрос на комсомольском собрании. Это не угроза, а первое и последнее предупреждение".
Нет, несерьезный он человек!
В общежитии недавно концерт устроил: Стасик бил столовой ложкой о дно стула, а он - о графин. Валентина Ивановна зашла в самый разгар концерта, когда Потап разбил графин и стоял с одним горлышком в руке. Несолидно!
Но, с другой стороны, Надя не отказывается вечером пройтись с ним по плотине - значит, не считает никудышным.
Вот недавно гуляли втроем. Он, Надя и эта Анжела. Саблина все напевала:
В любви надо действовать смело,
Вопросы решать самому,
И это серьезное дело
Нельзя поручать никому…
Потом ушла, - бросив недовольно:
- Ну вас, молчальников! Наглоталась скуки!..
Потап сказал себе: "Как дойдем до поворота плотины - обниму…"
Но не решился: Надя может навсегда рассердиться. Или характер у него действительно Тишин?
Так нет же. Когда надо, умеет на своем настоять, не сдать позиций. Ведь схватился на собрании с подлюкой Лясько, когда тот еще работал.
Потап нахмурился, вспомнив слова Стася: "У тебя нет крылатости".
Разве кто-нибудь мог предположить, что Лобунец неисправимый, отчаянный романтик! Наоборот, все считали его парнем, довольствующимся немногим. И никто не знал, что он собирался после десятого класса на целину, что недавно написал в Москву письмо с просьбой включить его в список первых астронавтов, что и в Пятиморск-то привело его стремление к трудным дорогам, желание быть на ветру, под открытым небом, держать в руках рычаги послушных машин! В этом его призвание.
Потап стыдился своих взвихрений, прикрывался обстоятельными разговорами о нормах, заработке. О химии сказал Стасю: "Производство вредное, а заработок будет не больше, чем сейчас у меня".
В действительности чихать ему на то, получит он на триста рублей больше или меньше. Разве в этом дело? Главное - жить на полную мощь. Чтобы сердце пело и было ощущение стремительного движения вперед. Главное - быть прямым, иметь чуткую совесть.
Вчера купил в киоске книгу Герцена и прочитал в ней: "Сделаться большим не так трудно, как начать расти".
Здорово сказано! Он сам думал об этом: ведь день рождения человека - это совсем не тот день, когда он появился на свет, а день, когда стал Человеком, стал понимать, что надо жить гордо, ярко, а не существовать кое-как.
Когда он почувствовал это рождение? Да вот во время первомайской демонстрации. Он нес знамя стройки, а навстречу шла колонна школьников. И вдруг подумал: давно ли сам был школьником, а теперь - рабочий! И все вокруг - его, сделано им. Он частица рабочего класса и за все в ответе. Разве это малое дело - до тонкостей разбираться в грунтах, в том, как надо идти под уклон и на подъем, разрабатывать косогоры, профилировать полотна дорог?.. Он вел переписку с вьетнамским бульдозеристом Нгуэнем, делился своим опытом, приглашал к себе в гости. Недавно получил от Нгуэня фотографию с надписью на обороте: "Брату и другу".
Лобунец пододвинул ближе дневник и, словно продолжая спор с Панариным, твердым размашистым почерком написал: "Остаюсь бульдозеристом. Рабочие люди нужны везде!"