- Гоните?! - взорвался Альзин. Его глаза под черными, словно смазанными сажей, бровями-наклейками гневно блеснули. - Значит, двадцать девятого октября "ура", а тридцатого "караул"? Сроки должны быть напряженными, но реальными и без ущерба качеству. Вы поглядите, как у вас бросают вниз кирпич! Неужели трудно догадаться и поставить там ящик с песком?
Альзин покатился дальше. Похвалил арматурщиков; заметил инженеру ТЭЦ: "Котлы тоже простуживаются"; измерил спичечной коробкой диаметр трубы, лежащей во дворе, и остановился возле бетонщиц. Юрасова как раз в это время укладывала смесь в опалубку.
Лешка впервые видела так близко Альзина, хотя слышала о нем уже многое.
Рядом с Григорием Захаровичем пытается стоять навытяжку сутулый Святитель, подобострастно заглядывает ему в глаза.
Альзин досадливо морщится:
- Вы, товарищ Лясько, напоминаете мне студента, - с легкой иронией говорит Григорий Захарович, - ему перед экзаменами не хватает всегда ровно одного дня.
- "Промстроймонтаж" неразворотность главным образом проявил, - с приседанием в голосе объяснил Лясько и, отступив на шаг, закончил с напускным возмущением: - Сущая белебурда!
В черных глазах Григория Захаровича заплясали озорные чертики.
- На чужих оглоблях, товарищ Лясько, в рай захотели въехать?
И уже с огорчением Валентине Ивановне:
- Нужен еще один подрядчик - "Стыкмонтаж".
- Скорее "Стыдмонтаж", - тихо ответила Чаругина, и по бледному, с тонкими губами лицу ее прошла тень. - Придется на партбюро вытаскивать кое-кого.
- Непременно!
- Ну, комсомолия, - обратился Григорий Захарович к Юрасовой, Аркушиной и еще нескольким бетонщицам, возле которых стоял, - двадцать девятого октября ТЭЦ пустим?
У Лешки от волнения пересохло в горле.
- Если лучше хозяйничать будем! - воскликнула она тоненьким, прерывающимся голоском и посмотрела прямо в глаза Григорию Захаровичу.
- А именно? - черные наклейки бровей Альзина поползли вверх.
- А вот именно! - возбужденно, скороговоркой повторила Лешка. - В помещении воздуходувки котлован вручную засыпают - это дело? Землю на носилках за сорок шагов носят - да? А рядом ржавеет транспортер. Это что же?
Григорий Захарович теперь уже с нескрываемым любопытством смотрел на эту решительную девочку в красном берете. Маленький детский рот ее в чем-то белом. Мел она ела, что ли? Надо постараться всех девчонок освободить от труда землекопов, грузчиков и перевести на работу полегче.
- Возле главного корпуса ста-а-ит себе кран "Воронежец". Дожидается! А чего, спрашивается? - разошлась Лешка. - А мы в ведрах на веревке раствор на верхние этажи подаем. Как на стройке египетских пирамид! Думаете, не обидно?
- Понимаю вас, - тихо произнес Григорий Захарович, - очень обидно… - и так посмотрел на Лясько, что тот поежился.
- Как начальство из области приехало, - закусила удила Лешка, - пожалуйста! Носилки с пескам исчезают. - Уехало - ага! - опять таскаем песок на носилках. Это же потемкинская деревня! - Она умолкла, перевела дыхание.
Григорий Захарович посмотрел на нее ласково:
- Хорошо, что вы так болеете. А безобразия, - Он повернулся к Лясько, - завтра же ликвидировать и доложить мне…
Лясько сделал почтительно-пустые глаза.
ВЕРА ПРОЯВЛЯЕТ ХАРАКТЕР
На следующий день кран "Воронежец" заработал, транспортер поволокли в ремонтную мастерскую, Лешка ходила сияющая, а Лясько - мрачнее тучи.
Правда, к полудню тучи рассеялись: от Лясько потянуло спиртным, и он доверительно пояснил пожилому бригадиру Смагину, что не пьют только телеграфные столбы, да и то по техническим обстоятельствам, потому что у них "чашки висят вниз зевалом".
После обеденного перерыва у деревянной прорабской, похожей на старый вагончик без колес, остановился самосвал. Из кабины выглянула добродушная физиономия Лобунца - на время капитального ремонта бульдозера Потапа поставили грузчиком. Лясько расслабленной походкой подошел к Потапу.
- Уважаемый, - сказал он так, что было ясно его полное неуважение, - тут такая дела… - Лясько начал что-то тихо объяснять, а затем вызвал Аркушину. - Поедешь главным образом с этой машиной, - не глядя на Веру, сказал он, - возле полей фильтрации, на участке Сидорчука, бутовый камень нагрузите. Наряд и так далее оформлю завтра. Я им звонил… Берите побольше.
Вера хотела возразить, почему же все-таки без наряда, но Святитель сделал пустые глаза, и вопрос потонул в этой пустоте. Вера села в кабину рядом с Потапом, машина взревела и тронулась.
Навстречу поплыла полоса молодого леса. Солнце насквозь просвечивало желтые листья клана, опутанные паутинками бабьего лета;.
Выскочив на ухабистую дорогу, машина помчалась вдоль балки, подмигивающей глазками ярких одуванчиков.
Степные травы начали уже буреть. Желтели на склонах кусты грудницы, седела полынь, молодцевато прямился водянисто-фиолетовый бессмертник. Вдали, над посадкой дубков, низко парил орел.
Потап сосредоточенно глядел перед собой синими, детски-простодушными глазами. Вера покосилась в его сторону. У этого парня кисти рук такие длинные, что пиджак кажется куцым.
Они проехали мимо чабана, сидящего на заготовленных кем-то бетонных плитах, чуть не раздавили крохотного желтовато-серого индюшонка. Вера далее вскрикнула от страха.
- Что-то не нравится мне этот рейс, - вдруг сказал Лобунец.
- Со мной? - вскинув неровные бровки, Вера доверчиво поглядела на Потапа.
- Ну что ты! - мотнул головой Лобунец. - Плохо, что наряда нет. Знаю я этого Иесуса.
"Вот и Потап дал Лясько божественное прозвище", - удивилась Вера.
Машина приблизилась к полям фильтрации, остановилась возле кучи бутового камня. Вера и Потап набросали его в кузов уже довольно много, когда откуда-то выскочил приземистый, черный, с искаженным от ярости лицом начальник участка Сидорчук. Подбежав к ним, закричал так, что его, наверно, можно было услышать в городе:
- Жулье! Кто вас послал? Жулье!..
Вера стала объяснять, что есть договоренность по телефону, но Сидорчук, все более распаляясь, так что даже пена выступила в уголках рта, подскочил к кабине и, тарахтя по ней кулаком, завизжал:
- Вор на воре! Сваливай, а то в милицию отведу!
Смущенные Потап и Вера сбросили камень, снова влезли в кабину и, пристыженные, двинулись порожняком в обратный путь.
Никогда в жизни Вера не была так оскорблена, как сейчас. Лицо ее покрылось красными пятнами. Она не вошла, а ворвалась в прорабскую. Лясько, не читая, подписывал какие-то бумаги и невинным голосом спросил:
- Привезли?
Вера остановилась перед его столом, пепельные волосы ее, казалось, развевал ветер, грудь тяжело вздымалась.
- Вы… вы… - начала она и перевела дыхание. - Не заставите нас воровать! Не этому учили нас в школе…
Лясько понял, что камень не привезен, быстро посмотрел через Верино плечо, будто плотнее закрывая за ней дверь.
- Галиматня! - тихо прошипел он. Лысина его вспотела, отечные круги под глазами стали глубже. - Ты меньше рассуждай: тоньше губы - толще пузо. Должон я сэкономить материал? Правдой не обуешься. Это придумано не непосредственно нами. Подумаешь, на благородство претендует! Я тебе прямо скажу, при закрытых калуарах, - он опять метнул вороватый взгляд в сторону двери, - на стройке все на том стоит: кто кого обдурит!
- Неправда! - гневно закричала Вера, и уши ее из розовых стали красными. - Раз вы сами такой, так думаете, все такие же. И сейчас водкой несет.
- Да я тебя!.. Да я тебе! - наливаясь бурой краской, скверно выругался Лясько и поднялся. - Такую преспективу дам…
Дверь прорабской открылась, на пороге появился Потап, глухо, медленно произнес:
- Нет, мы тебе "преспективу" дадим! Пошли, Вера!
Во дворе, когда они были уже далеко от прорабской, Вера вдруг разрыдалась, Лобунец смятенно уставился на нее.
- Ну чего ты? Ты ж здорово шакалюгу отхлестала! Чего ж ревешь?
- Я… все равно… после работы… в комитет… и к Григорию Захаровичу, - всхлипывая, пообещала Вера.
- Правильно! - одобрил Потап. - И я с тобой.
Получив зарплату, подруги отправились домой.
- Раз Григорий Захарович пообещал разобраться - разберется! Сразу позвонил секретарю партбюро! - ликовала Вера.
- А Лясько-то у Григория Захаровича раньше нашего побывал, слыхала? - напомнила Лешка. - Наговорил, что мы лентяйки, приказу не подчиняемся… Грубиянки… Вот сволочь!
Степная ширь, синее море вдали действовали успокаивающе. Ничего! Все будет по справедливости. Дружелюбно гудели провода, добрым взглядом провожал подрастающий комбинат.
- Ты куда вечером собираешься? - спросила Вера.
- Здрасьте-пожалуйста! - Лешка сделала насмешливый реверанс. - Я куда? Мы же вместе договорились в порт пойти.
- Я не смогу… - Вера, краснея, опустила глаза.
- Ясно! - вспыхнула Лешка. Она еще вчера, как только зашла в комнату подруги, почувствовала что-то неладное. Во-первых, Верка была надушена сверх всякой меры "Крымской розой", во-вторых, у нее над постелью появилась странная вещь - прикрепленный кнопками листок из ученической тетради, а на нем карандашный рисунок: заяц-пикадор в широкополой шляпе, с пикой наперевес, вздыбил коня. На листе надпись: "Ковер". А сбоку, сверху вниз, пояснение: "Сделан из лучших сортов древесины". Понятно, чьих это рук дело! Художник от слова "худо"… Просто шутовство! Она уже навела справки у Панарина. Анатолий Иржанов за полгода переменил три профессии. Теперь - ученик паркетчика Самсоныча. Думал, легкий труд, а труд-то оказался ого какой!
Ну разве не безобразие, что какой-то "тип" затмил Верке весь мир и даже ее лучшую подругу! Батюшки! Да она еще и брови намазала сажей!
- Откуда ты ее взяла? - грозно спросила Лешка, проведя пальцем по бровям Веры.
- Из мотоцикла… из выхлопной трубы, - сгорая от стыда, обреченно призналась Вера, усиленно вытирая брови.
- Докатилась!.. - Лешка повернулась и, хлопнув дверью, ушла.
Дома она не могла найти себе места. "В конце концов подруга она мне или нет?" - ревниво думала она, бегая по комнате из угла в угол.
Мать даже встревожилась: "Ты не заболела?"
Заболеешь!..
А сегодня утром она прямо выуживала из Веры подробности вечера.
- Ну, мы гуляли… Ну, конфеты кушали… Ну, в кино пошли… - тянула подруга.
- Занукала!.. - вспылила Лешка.
Услышав, что Вера не хочет идти с ней в порт, она спросила как можно спокойнее:
- Ты что особенно ценишь в нашей дружбе?
Вера с робкой надеждой подняла преданные глаза.
- Что ты всегда говоришь правду, и о недостатках… - вздохнула просительно. - И без ехидства в голосе… - Поинтересовалась несмело: - Чем ты недовольна?
- Тем, что ты меня на Иржанова променяла! - выпалила Лешка неожиданно для самой себя и тут же пожалела: ну к чему она так наскакивает? - Ладно, - примирительно закончила она. - Если хочешь, конечно, иди в порт сама, а хочешь - заходи за мной. Я не помешаю. Тоже цербера нашла…
Вера посмотрела обрадованно:
- Нет, я так не думаю…
"МИСС ЛЬЕШКА"
Придя домой, Лешка оставила какой-то сверток у себя в комнате и, повалившись на табурет в кухне, вытянула ноги.
- Запарилась! Наша бригада сегодня полторы нормы дала! Даже перекуры сократили.
- Какие еще перекуры? - поразилась Клавдия Ивановна, расширив и без того большие глаза.
- Ну, это мы так перерывы называем, - пояснила со смущенным смешком Лешка.
Мать не утерпела:
- Кто же виноват, что ты так устаешь? С твоим здоровьем…
Лешку словно сдуло с табурета. Она исчезла из кухни, а через минуту положила на стол перед матерью получку и подарки: чернильницу с крышкой в виде Царь-колокола - отцу, отрез штапеля на платье - матери, шахматы - Севке.
Клавдия Ивановна прослезилась от радости: первая получка!
Лешка потерлась щекой о ее щеку, протянула ладонь.
- Потрогай!
Ладонь у нее, как напильник, в насечках.
Сердце у Клавдии Ивановны дрогнуло. И жаль девочку, и, кто знает, может быть, она, мать, действительно не понимает, а так надо.
Все еще делая вид, что она очень недовольна работой дочери, Клавдия Ивановна пробурчала:
- Разве такие руки должны быть у девушки?
"Вот мамка чудачка", - ласково подумала Лешка и стала рассказывать о случае с мастером, о комитете комсомола, о том, какой настоящий, самый настоящий Григорий Захарович. Он один только сумел прочитать сложнейшие чертежи котлов, недавно "на минутку" слетал в Ленинград посмотреть там что-то на заводе.
- А знаешь, какой справедливый!
- Ну ладно, - перебила ее мать, - садись обедать, а то совсем в скелет превратишься.
После первого она пододвинула дочери любимое блюдо - тыквенную кашу с рисом и молоком. Набив ею рот, Лешка раскрыла книгу "Гранатовый браслет". Знает, что вредно читать во время еды, но ведь жаль каждую минуту.
Она даже любит читать сразу две книги: остановится на самом интересном месте и отложит, чтобы подольше не знать, что будет потом, а сама тут же открывает другую. При чтении светлые волосы Лешки спадают на лицо, но она ничего не замечает.
Истребив две тарелки каши, Лешка помыла посуду, починила распроклятые босоножки, сделала новую обмотку у электроутюга и тихо - отец спал - взяла у него на столе пишущую машинку. Отец купил ее недавно по случаю, за бесценок. В ней не было буквы "е". Отец печатал двумя пальцами свои партизанские воспоминания, чтобы отдать их потом в областной музей. Сначала он написал от руки и попросил дочь перепечатать. Лешка взялась было, да бросила.
- Не хочу!
- Почему? - изумился Алексей Павлович.
- Вымысел!
- Какой такой вымысел?! - оскорбился отец.
- Партизан было двадцать, а фрицев целая рота, и они разбежались!
- Что ты в этом смыслишь! - повысил голос отец, что с ним случалось очень редко. - Фрицы так нас боялись, что, когда спать ложились, бомбы к дверным ручкам привешивали. Ну, я тебе и не дам печатать этот материал. Критик!..
Он сердито унес свои листы и машинку. Сейчас Лешка утащила машинку к себе в комнату и стала отстукивать стихотворение Есенина:
В прозрачном холоде заголубели долы…
Потом, достав томик Льва Толстого, перепечатала из него понравившееся ей место: "Человек есть дробь. Числитель - это, сравнительно с другими, достоинства человека; знаменатель - это оценка человеком самого себя. Увеличить своего числителя - свои достоинства не во власти человека, но всякий может уменьшить своего знаменателя - свое мнение о самом себе, и этим уменьшением приблизиться к совершенству".
"Здорово сказано! - Лешка приостановилась. - Надо будет завтра девчонкам в перерыве прочитать. Вот только неверно насчет числителя. Разве не во власти человека увеличить свои достоинства? Нет, Лев Николаевич, тут я с вами категорически не согласна!"
Она вставила в машинку новый лист бумаги и отстукала вопрос: "Для чего мы живем?"
Потерла нос в темных крапинках и решительно напечатала: "Чтобы улучшать жизнь и приносить людям счастье".
Склонив голову набок, перечитала: "Верно. Это - главное". И напечатала следующий вопрос: "А что такое счастье?"
Она бы продолжила свои философские размышления, но проснулся отец и отобрал машинку. Теперь можно было заняться фотографией. Лешка влезла в платяной шкаф - "полевую лабораторию" - заряжать аппарат.
В комнату вошла Вера. Увидя босоножки подруги возле шкафа, поскреблась в дверцу. Из шкафа глухо донеслось:
- Иди на улицу, я сейчас!
"Все-таки зашла", - удовлетворенно подумала Лешка.
Платье цвета пенки вишневого варенья - через голову, нить "жемчуга" - на шею, лаковые босоножки тридцать третьего "размера Золушки" - на ноги, волосы на затылке узлом - и Лешка сразу превратилась в маленькое, изящное создание, немного строгое и очень женственное.
Покрутилась у зеркала, покусала губы, чтобы стали ярче, - и на улицу.
Вера покорно ждала возле ворот, ничего не видя, уставилась на железное кольцо калитки. Лешка хитро улыбнулась, от носа к щекам залучились, как у котенка, морщинки: ясно, почему уставилась! Вокруг кольца белой масляной краской нарисовано сердце. Сердце!..
- В порт? - невинным голосом спросила она подругу. Там наверняка будет этот Иржанов. Неспроста Верка вырядилась в желтое платье, которое ей так к лицу.
У причала собралось много народу встречать теплоход "Узбекистан". Мимолетный дождь пролил скупой ковш на ступеньки пристани, и они довольно поблескивали.
Анатолия не было видно, Лешка повеселела, болтала без умолку.
- А-а, вон и Потап со Стасем. Тоже, нашли место для прогулок! Ясно: будут запасаться пивом в буфете теплохода, - безошибочно определила Лешка. Прошлый раз набрали бутылок, да не успели сойти на берег, теплоход отшвартовался. Она хохотала тогда до упаду.
"Узбекистан" издали весело предупредил о своем приближении. Словно встречая его, пробежал катерок "Филин", поднял синий гребень за кормой.
Началась обычная суматоха, сбросили сходни.
Теплоход - большой, белый - наполнен музыкой.
По сходням на берег стали выходить иностранные путешественники.
- Смотри, смотри, - с острым любопытством приглядываясь к ним, прошептала Лешка, - американцы!
Впереди шел, вяло переставляя ноги, юноша со впалой грудью, нежной кожей красивого породистого лица, с тонкими, беспомощными руками. Белый шарф висел на его тонкой шее, белоснежная рубашка облегала сутулые плечи, узкие брючки обтягивали длинные худые ноги.
- Вырождающаяся аристократия! - презрительно сказала Лешка Вере. Они стояли в тени густой акации. - К нам бы на комбинат бетон класть - сразу б здоровым стал!
С теплохода сошел седой чопорный джентльмен в очках без оправы, в зеленоватом пиджаке, в туфлях на толстенной подошве.
- Миллионер, - мгновенно определила Лешка, - кандидат в президенты. Лидер консервативного большинства в сенате.
Она подошла к знакомому моряку, Сергею Долганову, - он учился в их школе года два назад. Показывая глазами на седого иностранца, спросила тихо:
- Везете?
- Везем, - весело подтвердил Сергей, ухарски надвинув на лоб короткий козырек фуражки. - Знаменитый архитектор.
Лешка недоуменно цокнула языком: вот бы не поверила! Посмотрела теперь на иностранца иначе. "Тоже архитектор", - подумала она почтительно, как о знатном коллеге.
- А вон в черном, видишь, - сказал Долганов, поведя глазами в сторону пожилой худой женщины в шелковом платье, - так то - миллионерша. В люксе едет. Специальная переводчица к ней приставлена. С остальными американцами в ресторане есть не хочет, зараза!
- Классовое расслоение! - пояснила Лешка, но втайне удивилась, что сама не признала миллионершу. Ясно ж видно хищное выражение лица.
По трапу сошли на берег тощая, с остро проступающими ключицами американка в купальном костюме и толстый, волосатый, в одних трусах ее спутник. Шли, ни на кого не глядя, будто не было вокруг людей, прорезали толпу своими некрасивыми телами.
Старуха с кошелкой в руках, брезгливо посторонившись, сказала сердито внуку:
- Говорит "гуд бай", а выходит - бугай.