Известна гибель маленькой экспедиции из четырех человек – 2 ленинградских студента Чанов и Тихомиров, 1 узбек студент – Сулчангулов и проводник казах, в 1926-м году в Тургайской степи. Сбились с караванного пути и погибли. Спасся один Сулчангулов.
Крыши восточного типа – плоские. Они меньше накаливаются от солнца. Поэтому температура в таких городах гораздо ниже, чем в европейских городах.
Из истории. Петр Первый в 1716 году послал в Туркестан для исследования русла Аму-Дарьи, где предполагался золотой песок, и для привлечения на свою сторону Хивы и Бухары – военный отряд в 4 тысячи человек под начальством князя Бековича (родом кабардинца). Бекович и отряд его были убиты хивинцами.
Английский купец Джонсон в 16-м веке видел здесь (на месте теперешней пустыни Кара-Кум) Сарыкамыш и Узбой, наполненные водой. Вся долина была заселена людьми и имела культурный вид. У обрыва Усть-Урта расстилался огромный город Деу-Кескен.
Профессор Цинзерлинг – автор проекта орошения Кара-Кумов.
По пустыне лучше ходить ночью: "Когда силы велики, звезды высоки, вода недорога, а песок крепче".
О ЧАБАНАХ.
Чабаны по многу месяцев проводят в песках. Не видят женщин. А люди они часто молодые, живут на свежем воздухе, хорошо едят, жирно. Однажды поехал к чабанам один из руководителей области, взял с собой молодую медсестру. Приехали. Спрашивают: есть ли больные. Конечно, нет. Чабаны почти не болеют. Вечером ужинали, сидели вокруг костра, медсестра села по-туркменски, скрестив ноги. Чабаны так и впились глазами в ее ноги. Костер подживляют, разговаривают и – глядят...
Председатель говорит:
– Пора спать!
– Нет, – говорят чабаны. – Сиди еще.
И опять костер разжигают и смотрят на ноги медсестры. Наконец, один чабан не выдержал и говорит руководителю:
– Товарищ Ачилов, уезжай отсюда завтра утром! А то мы тебя убьем!
В воскресенье на Марыйском ипподроме я видел скачки чистокровных ахал-текинцев. Это удивительно стройные, изящные кони. В них есть какая-то хрупкость и благородство. Они хороши на короткие дистанции, но на длинных не выдерживают.
Рассказ "Афганец". О страсти, внезапной и сокрушительной, которая захватывает двух людей и ломает их жизни, их судьбы. Он инженер-гидротехник, приехал со стройки в южный городок. Он в командировке. Она – актриса, снимается здесь в московской картине. Живут в гостинице.
Мне думается, что сюжет этот имеет реальную основу. Юрий не рассказывал о своих мужских победах, но все же мое внимательное ухо улавливало некоторые проговорки.
Например, историю про то, как московская актриса, снимавшаяся в фильме на ашхабадской киностудии, упала с лошади и сломала кисти рук. Она лежала в больнице несчастная, неприбранная (как без рук!), а подруга, которая пришла ее навестить, блистала элегантностью, нарядом и здоровьем. ("Вот какая дрянь, нарочно при полном параде пришла", – плакала после ее визита несчастная актриса.)
Это было упомянуто в разговоре о женском характере, но уж как-то слишком заинтересованно, да и место действия не случайное – Туркмения. Вот вам и откуда "Афганец"!
Но бывали и совсем другие сюжеты.
Секретарь обкома X. Толстый, средних лет туркмен. В кителе, галифе, сапогах и кепке, выработалась солидная, начальственная походка чуть вразвалку, громкий, не допускающий возражений, тон.
Едем по трассе. X. "беседует с людьми". Вот образец:
– Салам! Кем работаешь?
– Бульдозеристом.
– Как зовут?
– Аманов.
– Имя как?
– Ненес.
– Хорошо-о... Женат?
– Да. (Спрашиваемый, молодой парень, обычно смущается. От этого возникает ощущение достигнутого разговора "по душам".)
– Как зовут жену?
– Огульджан...
На этом разговор обычно кончается. X. еще раз покровительственно и громко говорит "Хорошо-о!", обязательно пожимает рабочему руку и уходит.
РАДИСТКА НА ЗАХМЕТЕ.
Молодая девушка лет 25, невероятно худая, с измятым, бледным, нездоровым лицом. Брови и ресницы намазаны тушью. В неряшливом платье, без талии и без пояса. Ходит босиком. Волосы распущены, нечесаны с утра. Вид проститутки, которую после пьяной ночи вышвырнули на улицу.
Заходим к ней в комнату. В углу – радиоузел. Кровать, стол, все грязно, уныло. Сама она сибирячка, на канале работает уже второй год.
В углу стоит таз с травой и блюдце с молоком. Оказывается, у Лиды есть постоялец... зайчонок. Он забился под стол. Лида выгоняет его, бросая зажженные спички. Зайчонок боится нас, а к Лиде он уже привык. Наконец, выскакивает. Серенький, с прижатыми ушками, черными бусинками глаз, дрожит от страха. Лида нежно берет его на руки. Одиночество.
Тетрадь с надписью "Подготовка к роману "Аспиранты" и "Исчезновение"(!) Год 1954-й. Как будто написано разными людьми. Безликий бодрый стиль, которым написаны несколько страниц "Аспирантов", так и остался похороненным на страницах рабочей тетради. Ю. В. изжил его еще в черновиках.
Интересная деталь. Домашние, судя по всему, не очень уважали его занятия, потому что время от времени вдруг появляются торопливые записи чужой рукой расходов на питание. Столько-то – репа, столько-то – картошка. Репа особенно задела.
В тетрадях 53-го, 54-го годов уже проступают наброски к повести "Другая жизнь", к роману "Исчезновение". К этим наброскам я вернусь, тем более что для меня открытием было то, что "Исчезновение" написано в 1968 году.
Где-то он сказал: "Меня интересуют не горизонтали, а вертикали прозы". Как я понимаю, вертикали – это люди, их судьбы, их страдания, их место в отпущенном им судьбой времени.
Поэтому путешествия на Запад, на Восток по сути были одним бесконечным путешествием внутрь себя.
Может быть, даже путешествия на Восток были главными, потому что он вырывался из обстоятельств, из жестоких, опасных обстоятельств. Вырывался и видел людей, которые тяжело работали, бесправных, нищих, но не сломленных жизнью. Это было важно.
В записных книжках много записей разговоров с людьми, разговоров в духе того времени, когда главное утаивалось, не произносилось, но тем не менее вырабатывался вкус к фразе, к интонации, к живому слову.
Шестидесятые – годы, именем которых было названо литературное движение, к которому причисляют и Трифонова. Впрочем, записывают и в семидесятники. Вспомнилась смешная история. Но она относится к годам восьмидесятым, когда вдруг заговорили о "литературе нравственного начала". Юрий очень веселился по этому поводу и однажды после какого-то пленума, где его упоминали как писателя направления нравственного, составил прошение, адресованное правлению Союза писателей. Текст примерно такой: "Прошу перевести меня из литературы "быта" в литературу "нравственности". С уважением, Юрий Трифонов". Прошение было передано по назначению. Ответа не последовало.
Так вот шестидесятые.
Что происходило в его жизни. Ничего особенного, если посмотреть на факты жизни внешней. В 1958 году жена организовала обмен квартиры, и семья переехала по новому адресу: улица Георгиу Дежа, дом 8, квартира 11. Это одна из бывших Песчаных, сейчас, кажется, вновь Песчаная. Ральф Шредер – один из самых близких Юре людей, однажды сказал: "Какие здесь вокруг противные названия улиц – Ульбрихта, Дежа..." Ральфа можно понять – он отсидел при Ульбрихте несколько лет в одиночке как диссидент.
Квартира была на последнем этаже, под крышей. Летом в ней жарко, зимой холодно. Одна из наших американских приятельниц пояснила: "В таких квартирах в Америке живут неудачники". Ю. В. и был таковым в те годы. Перебивался случайными заработками, брал деньги в долг у друзей (особенно щедр был Алексей Арбузов ), писал сценарии для фильмов о спорте, переводил по подстрочникам. А это вот что. В те времена начальники в республиках хотели быть еще и писателями. Особенно идеологические начальники. Их романы и поэмы "переводились" сначала дословно, а затем снова "переводили" уже на литературный русский. Зачастую приходилось попросту писать наново, так беспомощны были эти "творения". Хотя не всегда. Встречались и по-настоящему талантливые люди, но... редко. Ю. В. переводил с киргизского, с туркменского, но деньги это давало небольшие.
Конечно, переезд на другую квартиру всколыхнул надежды на новую жизнь. Старая не очень ладилась. У Нины Нелиной наступили трудные времена, она больше не пела в Большом театре, а работала в Москонцерте. Эти было совсем иное: холодные электрички, концерты в воинских частях. Нина тяжело переживала новое состояние, но и жить вместе становилось все труднее. Юрий Казаков рассказывал мне, как однажды она в гневе выбросила в окно уникальную игру ма-джонг. Ей показалось, что оба Юры (ее муж и Казаков) слишком долго засиделись за "идиотским занятием". Они побежали вниз, шел дождь, они ползали в темноте по мокрому асфальту, отыскивая драгоценные инкрустированные кости. "Эту игру привез отец из Китая", – сказал Юрий, а Казаков ответил что-то вроде: "Я бы не простил".
А Ю. В. простил. Он любил Нину, жалел, понимал трудное состояние ее души. Его самого "Знамя" терзало доделками, переделками в романе "Утоление жажды". Нина хотела жить за городом. Купили в рассрочку недостроенный дом в писательском поселке на Пахре, и Нина с увлечением занялась строительством: доски, рубероид, рабочие, счета, накладные...
Все это было не ее, но Ю. В. молчал: хоть какая-то отдушина. Витя Фогельсон и его жена, актриса театра "Современник" Лиля Толмачева, рассказывали мне, что как-то приехали в гости на дачу и вместо прежней Нины увидели женщину, которая могла говорить только о штукатурке, масляной краске, плутоватости рабочих. Ю. В. потихоньку начинал ненавидеть дачу и все больше времени проводил в Москве. В Москве был письменный стол (а ведь, кроме письменного стола и книг, ему, по сути, больше ничего не было нужно), в Москве – друзья. Он умел и любил дружить. Самым близким в те времена был Александр Гладков. В Москве ждала работа. Не рассказы для газеты "Советский спорт", не сценарии документальных фильмов о спорте, не "переводы" по подстрочнику, а толстые тетради в клеенчатых обложках. Дневники и рабочие тетради.
Их очень много, особенно тех, что относятся к "глухим" шестидесятым. В одних – записи о прочитанных книгах, в других – анализ истории страны и истории революции, в третьих – записи бесед с разными людьми. Он одновременно подготавливал себя и к роману о "сером доме" (Доме на набережной), где прошло его детство, а это требовало размышлений (надо было понять причины того, что произошло в тридцать седьмом году), и к роману о революции. А тут уж и вовсе нужны были "археологические раскопки". Ю. В. начал издалека, от Бакунина и Герцена, от Нечаева и Лопатина.
С рассказами о спорте связана поучительная история. Ю. В. часто ее вспоминал. Один из его рассказов был напечатан в трех номерах газеты. Алексею Арбузову попался на глаза тот, где была середина, и, встретив Ю. В., он стал пылко восхищаться, так вот, мол, и надо писать – начинать словно с середины и заканчивать на полуслове. Ю. В. ошарашенно молчал. Хватило ума не сказать, что прочитан-то просто отрывок из рассказа, а не рассказ. А потом, в безмерном огорчении, возвращаясь пешком домой, он вдруг понял, что Арбузов, сам того не ведая, сказал очень важное.
Потом он прочел об этом же у Чехова. И, возможно, последний его роман "Время и место" назвал именно так оттого, что у Чехова "Рассказ неизвестного человека" начинается со слов: "...По причинам, о которых не время теперь говорить подробно..."
Меня не оставляет горькое предположение, что роман о жизни поколения "Время и место" написан в предчувствии, что ТЕПЕРЬ ему уже нужно говорить подробно – времени отпущено мало.
На одном из симпозиумов по русской литературе в Вашингтоне писатель-эмигрант пошутил, что название Юриного романа напоминает ему анекдот о том, как еврей пишет другу с Лубянки: "Дорогой, Зяма, наконец-то я нашел время и место сообщить тебе..." Шутка так себе, но в ней есть другой, не глумливый, смысл: Юра нашел Время и Место для романа о судьбе поколения, и это было его время и его страна, а не "другие берега".
В дневнике Ю. В. есть запись о том, как на набережной в Марселе Нина догнала моряка и дотронулась до помпона на его берете. Она объяснила, что существует поверье, – это помогает исполнению главного желания, а заветным желанием, оказывается, было остаться во Франции навсегда. Ю. В. был огорчен, и запись об этом эпизоде очень жесткая.
В Париже они с Ниной навестили художника Кременя, с которым когда-то дружил отец Нины Амшей Маркович Нюрнберг. Кремень жил на окраине, и попасть в его маленькую квартиру в огромном доходном доме можно было только по наружной железной лестнице, вроде пожарной. А ведь когда-то он был знаменит, и Амшей Маркович считал, что "Леня талантливее Марка, но ему не повезло".
То же самое подтвердил и сам великий Марк Шагал, когда мы встретились с ним в Сен-Поле уже в восьмидесятом году.
Амшей Маркович занимал одно время большое место в жизни Ю. В. Во-первых, он был тестем, нет, во-первых, с ним было очень интересно разговаривать о живописи, о профессии художника. Ю. В. мечтал в юности стать художником. Амшей Маркович был человеком неординарным, художником интересным, да и судьбы яркой. Сохранились его записные книжки времен жизни в Париже в двадцатые годы. "Ротонда", вернисажи, дружба с Марком Шагалом, Сутин, Кремень, Модильяни...
"Кормление проституток", так и значится в записной книжке "кормление". Бывает, оказывается, и такое в жизни богемы...
А вот другие житейские истории из записных книжек Ю. В. начала шестидесятых.
07.12.59
Некий киноартист N., молодой человек, спортсмен, боксер, красиво и богатырски сложенный, в поезде заводит легкую связь с актрисой Z. Ей тридцать лет. Муж – ответственный работник. Ему 50 лет. У них двое детей. Он женился на ней, когда она была 18-летней девочкой из театрального училища.
N. возвращается домой. Особой любви к Z. у него нет. Но та влюбилась. Приходит. Вновь какая-то поездка – вместе.
У него было много женщин, но вдруг – эта, влюбился. Серьезно!
Она еще живет с мужем, с детьми, но уже – разрыв. Муж бьет ее поздно вечером, когда дети спят. Она приходит к любовнику с огромными синяками. Подает заявление о разводе. Но пока – жить негде. N. снимает комнату вместе с приятелем.
Однажды муж приезжает к N. с тремя молодцами. Вызвали. Избили его резиновыми шлангами. Он не кричал – Z. была у него дома, боялся, что ее начнут бить.
В другой раз в его отсутствие – бабушка говорила: приходило человек десять мужчин.
И N. и Z., кроме всего прочего, грозят всяческие неприятности на службе. Он – на Мосфильме, ее недавно приняли в ГАБТ.
Ответственный работник нанимает гангстеров! Он, кажется, министр.
Бессмысленно проходит короткая летняя ночь...
Старик (Амшей) говорит:
– Моя молодость напоминает мне эту майскую ночь: она прошла так же стремительно, глупо, без следа.
Сегодня я почувствовал: "что-то кончилось". Ссоры. Я не могу ее понять: в чем причина? И не могу привыкнуть. Каждая ссора для меня – боль. Вдруг – наступает перелом. Я реагирую спокойно. Что-то кончилось, наверное любовь. Начинается совсем новая жизнь.
20.04.59
Тоска. Пошел на Кузнецкий посмотреть книги, просто посмотреть, денег нет. На Кузнецком мосту толпа. Подхожу. Милиционер разбирает спор двух мужчин. Один из мужчин орет громче всех:
– А какое у него право обрызгивать?! Меня обрызгал, женщину обрызгал...
– Гражданин, – обращается к нему милиционер, – разве вы не видите, проезжая часть узкая...
Дело выяснилось. Проходящая "Победа" слегка обрызгала лужей орущего гражданина. Тот в ответ плюнул в боковое стекло переднего сиденья. Шофер остановил машину, выскочил, подозвал милиционера. "Победа" стоит у тротуара. На стекле расплывшийся плевок. За стеклом видна каменная физиономия ответственного работника, который считает ниже своего достоинства вступать в спор.
– Каждый хам будет тебя обрызгивать! – горячится плевавший.
– Он же не нарочно, правда? А вы – плеваться. Надо культурно, – говорит милиционер. – Идемте в отделение.
– Никуда я не пойду!
– Нет, пойдете. Без доказаний я вас не отпущу... Вы его не прощаете? – спрашивает он у шофера.
– Не прощаю, – отвечает тот решительно.
– Ax, скажите! Не прощает! – орет плевавший.
– Идемте, гражданин. Надо культурно. Без доказаний вы не уйдете! – милиционер тащит его к машине.
Публика на стороне шофера.
– Ишь, хулиган! Еще орет тут...
– Дать ему два года за милую душу...
– Распустился народ, черт знает.
Плевавшего втискивают в "Победу". Милиционер кричит из кабины:
– Граждане, кто видел? Садитесь! Ну, кто видел?
Никто не вызывается. Машина, помедлив минуту, отъезжает. Толпа рассасывается. Старушка в клетчатом пальто вздыхает:
– Какое дело, подумаешь: тот его обрызгал, тот в его плюнул... Народ нынче нервный, вот и стрекаются.
Я думаю о Чехословакии, о городе Хеб, похожем на театральную декорацию, о том, как торговались на рынке, приглядев пиджаки из сомнительной замши, пока продавщица, изящная женщина с затейливой, очень чешской, повязкой на голове, не сказала печально: "Я знаю, вы русские очень бедные. Хорошо, я уступлю". И вся группа купила одинаковые пиджаки.
И тут я увидел Левочку-Марафета. Он стоял, покачивая своей длинной башкой и прижимая к груди растрепанные экземпляры "Нивы". Была и еще какая-то книжка, оказалась – томиком "Члены Государственной Думы. Первый созыв" с портретами и биографиями. Левочка после развлечения был настроен благодушно и отдал томик в долг до субботы. В субботу же пообещал принести остальные три томика. Надо где-то раздобыть денег к субботе. Может, у Малюгина? Дома деньги тратятся бессмысленно.
"ПРОСЛАВЛЕННАЯ ФАМИЛИЯ".
Он всю жизнь мечтал о славе, мечтал жадно, упоенно. Звериное честолюбие и эгоизм. Были моменты, когда он был близок, но непрочно, и слава не давалась ему. Эгоизм разрушает его семейную жизнь: жена уходит от него. Она становится известной актрисой. Он, всю жизнь мечтавший о славе своей фамилии, вдруг находит эту славу. Жена еще носит его фамилию, хотя они уже не живут вместе.
Фамилия жены – (его фамилия) – ожесточенно преследует неудачника. Он слышит ее по радио (свою фамилию), читает в газетах, видит на афишах...