7
Сергей спорхнул с милицейского крыльца, минуя ступеньки. Туда входил - на каждую становился и с каждой готов был повернуть обратно. Ладно, начальник милиции человеком оказался, обещал без шуму, без грому забрать мешочки. А ну-ка бы до открытого суда дошло дело. Сын показания дает… А разобраться - так и правильно. Ну и что, что отец. Эдак с оглядкой на родство, знаешь, сколько преступников можно наплодить.
Сергей долго петлял по улочкам и закоулочкам. Ему казалось, что он обязательно встретится с отцом, и тот по следу может найти, где побывал его сынок. Домой идти побаивался, и по грязным задворьям прятаться надоело.
У ворот Сергея поджидал Петька.
- Слышь, Серега, айда в кинушку.
Серега портфель через забор:
- Пошли. А у тебя деньги есть?
- Навалом.
И Петька тоже человек: хоть бы тебе заикнулся про милицию. Вот это друг! И с чего он в школьном коридоре засомневался в нем? А хорошее кино "Ленин в восемнадцатом году". Охлопков-то. Эшелон хлеба вез и чуть с голоду не умер. Да, были честные люди. И теперь есть, конечно. И правильно он сделал, что на отца заявил. Правильно ли? Нет, почему Петька молчит, ни о чем ни слова?
Вышли из клуба, Петька ему:
- Ты, случайно, не поможешь мне огород копать?
- Помогу. А долго это?
С огородом провозились дотемна. Усталый, но довольный, что помог товарищу, Сергей спешил домой.
В ограде куча дров, след машинный. Сергей мимо нее в избу - родители за столом уже сидят, ужинают.
- Тебя где до сих пор носило? - Отец ковырнул вилкой в зубах.
- У Колесовых. Огород с Петькой копали. - И тоже за стол.
Мать:
- Руки мыл? Лезешь ты.
- Они чистые.
Ухватил ложку, давится да ест. Ложкой уж мозолей не натрешь.
- Мам, дай хлебца еще.
- Что ж твой Петька тебя не покормил? Батрачил, батрачил на него.
Сын промолчал, отец хмыкнул и зашуршал газетой. Быстро он их прочитывает: "От советского информбюро" да заголовки, какие покрупнее, и спать. А сегодня расчитался.
В дверь резко постучали.
- Входите! - Отец отложил газету.
Входят. Лейтенант и Соболев. Козырнули по очереди. И не "здравствуйте", не "добрый вечер": сразу видать, зачем пришли.
- Мы из милиции. Я…
- Знаем: новый начальник лейтенант Зотов, - не совсем вежливо, точнее, совсем не вежливо перебил его отец. - Присаживайтесь, граждане или товарищи, как прикажете вас называть, гостеньки дорогие?
Мать молчком поставила перед милиционерами по стулу и спряталась за печь.
- Да мы не в гости… - Зотов кашлянул в кулак.
- Уж не с обыском ли?
Лейтенант совсем растерялся и сказать не знает что.
- Понимаете… У нас нет санкции прокурора на обыск, и, как видите, мы без понятых. То есть, Илья Анисимович, мы не предъявляем вам никаких обвинений…
- Этого еще не хватало, - опять перебил лейтенанта отец. "Зря грубишь, папаша, они все знают", - хотел шепнуть отцу Сергей.
- Я пока не предъявляю вам никаких обвинений, - вежливо продолжал Зотов, - но согласитесь сами: работа при хлебе в такое время - соблазн. У любого, пусть даже самого честного гражданина, могут быть заскоки, верно?
Отец кивнул:
- Верно. И у блохи бывают заскоки. Вы поконкретней.
- Конкретно: позвольте нам кое-где посмотреть.
- На каком основании? А если я вас сейчас вежливо вытурю?
- Вернуться нам недолго, но тогда для вас хуже будет.
- Ты меня не стращай. Я сам кого хочешь напугаю. Мальчишка.
- Так вы разрешаете или нет?
- А вы уверены, что найдете, чего ищете?
- Допустим, уверен.
- Мерин тоже был уверен, что жеребеночка родит. В подпол полезете? Или в погреб вас проводить?
- Угадали, Илья Анисимович: начнем с погреба. Дайте ключик от него.
- А погреб не заперт. Сын! - Сережка вздрогнул. - Зажги им другую лампу.
- Спасибо, у меня фонарик есть. Соболев! Останьтесь здесь.
По двору проползло продолговатое пятно света. Маятник ходиков отсчитывал последние секунды отцовской воли. Вполне могут арестовать. Покаялся - может, и ничего бы, а он вон как грубил. Сейчас вернется, скажет: собирайтесь, Илья Анисимович. Зря он посмеивается, дело не шуточное.
А Зотова нет и нет. Мать посуду перемыла, за квашню принялась, отец на второй заход пошел газету читать, Соболев истомился ждать начальника, топчется под порогом. Неужели еще чего обнаружил?
- Машину подгонять, товарищ лейтенант? - шагнул навстречу ему Соболев.
- Машину раньше нас с тобой подогнали. Видел дрова во дворе? Так вот обратным рейсом мешочки уехали. Надеюсь, на элеватор? - повернулся Зотов к отцу.
- Я-то надеюсь на элеватор, а вот вы то на что надеетесь? А, л-лей-те-нант? Я это так не оставлю.
- Я тоже. До встречи в райкоме.
- Ты нам пальцем не грози. Мне Колчак пальцем грозил. С обыском он явился…
Милиция ушла, отец остался. Вот когда Сергей сообразил, что ведь это и вправду нет никаких мешков. А что теперь ему будет? Будет что-нибудь, отец ремень снимает. Ремень широкий, трофейный, в Антанту с убитого англичанина снятый. Мать в горницу - шмыг. Снял. Сложил вдвое. Пропустил меж пальцев, выравнивая концы. Выровнял. Сейчас ка-ак врежет! Нет, не врезал. Вздохнул, повесил на гвоздь, ворот толстовки расстегивает. Расстегнул до последней пуговички, поскреб грудь, начал стягивать. Толстовка застряла на угловатой голове, затрещали швы. Выкарабкивается из нее, согнулся, а спина мокрая. И вроде бы не у горячей печи сидел.
- П-помоги, д-дармоед.
Стащили вдвоем.
- Ф-фу, чуток было не задохся. - Устало опустился на лавку. - Ну, доволен?
- Чем?
- Тем. Опозорил мать-отца?
- Я, что ли, опозорил?
- Лучше замолчи! "Я, что ли…" А кто?
Сергей вспыхнул, свет потух. Внезапно, без предупреждения. Дом закачался, черпанул темноты через край и пошел ко дну. Отец чертыхнулся:
- Пробалакал с балбесом с этим, не разулся засветло. Еще ведь и огрызается, главное. Марш дрыхнуть!
Наугад он влепил-таки сыну оплеуху на сон грядущий, зашаркал под порог.
Сергей, не раздеваясь, не разобрав постели, повалился на койку. Ему до слез вдруг стало стыдно и что отец ударил его такого большого, и что он побоялся признаться, как, бывало, маленький, когда проливал молоко, и что все еще беспомощный перед отцом.
Не увяжись он тогда за ребятами на станцию - жил бы да поживал себе спокойнехонько. К отцовскому портфелю привыкал бы, отираясь в летние каникулы на элеваторе, когда другие старшеклассники косили сено, помогали убирать хлеб, копали картошку. А там, глядишь, выстроил бы себе рядом с отцовским такой же Великий Устюг, обзавелся скотиной, ел до икоты, потаскивал бы потихоньку хлебушко с элеватора. А что? Вполне могло. У похожих людей и образ жизни одинаковый. Или, может, одинаковый образ жизни делает людей похожими? Хоть так, хоть так правильно. Не-е. Дети никогда не были точной копией родителей. Пусть чуточку, но лучше, умнее, что ли. Конечно. Иначе люди до сих пор носили бы набедренные повязки и кушали сырых мамонтов.
Сергей вскочил, расправил постель, разделся, присел, как сирота в чужих людях, на краешек и опять задумался.
На ноги они меня ставят, обувают, одевают, учат. Чему учат? Нет, бежать, бежать отсюда надо. Куда? Мало ли куда. В ФЗО можно податься. Или в армию. Во! Точно. Начальник милиции на много ли старше - уже лейтенант, орден имеет… Объясню завтра в военкомате: так и так, дескать, повестку в зубы - ту-ту. Ух, и заявлюсь после войны в Лебяжку… Орденов полная грудь да медалей карман… А папаша ждал все-таки, что я заявлю на него. Но кто мог сообщить, неужели Петька? Не верится. Сергей засыпал.
8
А перед Ильей Анисимовичем все же Петька выслужился. Сергей в милицию, он - к Демаревым. Юркнул во двор, по ограде на цыпочках в сенки, просунул голову на кухню. Запах - в глазах помутилось. Вот сыто живут.
- Дядя Илья, а, дядя Илья, можно вас на минутку?
- Чего тебе, Колесов?
- По секрету. Выйдите сюда.
Прикрыл Петька дверь, невмоготу стало, ждет. Слышит - половицы там заскрипели. Идет. Ага, идет. Вышел.
- Н-н, в чем дело?
- Понимаете ли… Надюшка у нас болеет сильно.
- Обращайтесь к врачу, я тут при чем?
- Обращались. Врач советует кормить лучше.
- Так кормите.
- Хлебца она просит, а где его взять? Немножко, с полмешочка пшеницы бы, дядя Илья.
- Х-ха, х-ха, ха! С полмешочка. Ш-шутник. Что у нас, зерносклад?
- Я не задарма прошу, я новость какую-то скажу.
- Что там за новость у тебя? Уж не война ли кончилась?
- Не-ет, война ишо идет. А дадите? С полмешочка. Для вас же лучше делаю. Я ведь могу и не говорить, перебьемся. Только смотрите…
- Ты вот чего, парень, ты не пугай меня, я Колчаком пуганный. Ты, если пришел говорить, то говори. Посмотрю: дать - не дать.
Поозирался Петька на углы демаревских сеней, тянется к волосатому уху губами. Дотянулся:
- Сережка ваш в милицию побежал заявлять, где у вас пшеница спрятана. Вот честное…
- Стервец! Ну, явится он оттуда… Так он что, всем доложился, куда отправился?
- Не-е, мне только. Я его отговаривал.
- Ладно, отговаривал ты…
Илья Анисимович выволок из кармана гремучую связку ключей, отыскал, какой тот, отомкнул кладовку. Кладовка темная, как пропасть: шагни и полетишь в тартарары. Шагнул, возится где-то, еще один замок отмыкает. Возвратился - буханка в руке. Здоровущая буханка, с эмалированный тазик.
- Это тебе задаток, расчет попозже. Если уж друга продал за полмешка зерна… С этого вот и начинаются предатели.
- Сестренка болеет.
- А так не продал бы? Ладно, ладно, хорошо сделал. - Демарев похлопал Петьку по плечу. - Отнесешь своей сестренке хлеб (да спрячь его под пиджак!) - вернешься. Дождись Сережку и смани куда-нибудь. В кино сходите. Денег дать на билет? Потом еще куда-нибудь позови. Понял?
- Понял.
- И никому ни-ни. Понял?
- Что вы, дядя Илья, не маленький. Буду молчать, как земля.
А земля тоже не всегда молчит.
9
Звякнул дужкой подойник, как под ножом заверещал кот. Мертвый проснется. Сергей протер глаза. За оконцем горенки пролитым парным молоком растекалось белое утро. В курятнике горлопанил петух к перемене погоды. Мать гремела на кухне ведром, шлепал тапками отец. Сергею тоже надо бы встать да собираться в военкомат, постричься наголо зайти в парикмахерскую, но после вчерашнего как показываться им на глаза? Притаился, лежит.
Выждал - ушли, наконец. Скорей, скорей надернул костюм - и следом. Выскочил за ворота - у воротного столба Герка. Тесный пиджачок внакидку, книжки под мышкой, постаивает, ждет. Была неволя человеку тащиться с края на край.
- А шо за военные до вас вчора заходылы? Часом, не з Украинского хронту? Воны ночевалы, да?
- Какие военные? Никто не был.
- Я сам бачив, як заходылы. Ты шо, спав? Не чухайся, не чухайся, бо ди штунде зараз бегинт. А портфелюга твоя где?
- Я не в школу, к военкому. В армию проситься.
- У солдаты?
- Нет, в генералы. Ты не желаешь? А то пошли вместе.
- А бабусю на кого спокыну?
- Тю-ю, бабуся клюкой перекрестится, узнает. Видел я как ты ешь, иждивенец.
Герка пощипал пушок на губе.
- Не визмуть, рокив мало.
- Приврешь с годик. Метрику, скажешь, потерял в эвакуацию.
- Хай будэ гречка, попытаемось.
И они от школы повернули к военкомату. Молодость крута на повороты.
Военком долго разглядывал добровольцев. Толку-то, что высокие. Какие из них вояки?
- И по скольку же это вам годков, ребятки?
- По семнадцати, - ответил за обоих Сергей.
- По сем-над-цати.
Майор поставил локти на стол. Разглаживает складки над переносицей, они не разглаживаются: у самого сын в тыловом госпитале.
- В которых классах учитесь?
- У восьмых, дядька майор.
- А "двоек" нет?
- Та якие це "двойки"… В мене тилько по русскому та по математике з алгеброй. По економыческой географии та ще… А по поведению "пять".
- Хватит, хватит, хватит. - И посерьезнев: - Заканчивайте школу, но, чур, без "троек" даже, тогда, может, в училище какое-нибудь направлю вас. Давай метрику, математика з алгеброй.
- Метрику Гитлер разбомбил, хвашист проклятый. Та семнадцать мени.
- Это мы выясним. - Военком вынул из фанерного ящика бланк и с угла на угол по нему: "Определить возраст". - В третий кабинет.
В третьем кабинете Герку держали минут пять. Сергей дольше того переживал.
- Порядок, Серега! Семнадцать намерялы.
- Как?
- А позаглядали, як цыгане мерину у зубы, пошушукалысь, старший пытае: рахитом болел? Я кажу: недужил. Вин знова пытае: колы? Я кажу: кубыть, у прошлом роци… Ну, чё смиетэся?
- Дурачок, это ж детская болезнь.
- То воны знают, що вона детская. Бачишь? Семнадцать. Разборчиво написано.
Заглянул Сергей в бланк - верно. Идите, готовьтесь к экзаменам, ребятишки.
10
До экзаменов месяц и две недели. Трудновато наверстывать. Наверстывали. Надо потому что. Допоздна засиживались у Витьки, Витька-отличник. Петька в математике силен - осаждали Петьку. Надо. Не переписывались с девчонками на уроках, переселились на первую парту. Над ними посмеивались.
- Нехай смеются. Надоисть - перестануть.
Перестали, угадал Герка. Педсовет поудивлялся, поудивлялся, с чего это вдруг Волох с Демаревым за учебу взялись, - тоже привык.
И остался у Сергея последний должок: признаки подобия треугольников. Обязательно попадет на экзаменах который-нибудь из трех. Это уж закон. Как читается теорема - знает, доказать хоть убей не может. Выклянчил у Вольфа Соломоновича кусочек мела - и домой.
Доска - забор, линейка - лыжа, указка - веретешко бабки-покойницы. Начертил. Что дано, что требуется доказать написал - и отец в ограду.
- Х-хо! До химии добрался.
- Это не химия, геометрия.
- Разве? Эдак же витамины изображаются, - ткнул в ABC.
Сергей усмехнулся:
- Какие витамины - треугольник. Теорема о подобии.
- Н-ну-с, послушаем, как ты усвоил. Давай-давай, не стесняйся. Ходить кое-куда не стесняешься.
Не забывает батька, нет-нет да и уколет.
"Ладно, я тебе сейчас дам формулировку". - Сергей покусал кончик веретешка, оглянулся на дом, порепетировал в уме, собрался с духом:
- Так слушай. Если четыре угла квадрата или треугольника приблизительно равны, а стороны их относятся к двум или нескольким заключенным в них фигурам, то фигуры эти со временем могут стать подобными.
Илья Анисимович моргал, моргал со своими тремя классами церковно-приходской школы, хмыкнул:
- Хм. Рьяно за учебу взялась, фигура.
- Стараюсь.
- Стараешься. Подарочек преподнесли батьке к Маю, выговорок вляпали за твое старание.
"На пользу".
- Промежду прочим, военкома видел, - намекнул Илья Анисимович.
"Тем лучше".
И ведь опять не вслух сказал. Солдат, солдат, а побаивается родителю под кожу лезть. Да и зачем? Ссора постепенно улеглась, об армии никто не заикался, Сережка сдавал экзамены потихоньку. Сын решил, что отец смирился, отец надеялся, что сын поумнеет. Тело заплывчиво, дело забывчиво. Никуда он не денется из родительских стен. Но когда Сергей, подстриженный наголо, подал им табель успеваемости, Похвальную грамоту и повестку, Анна Ивановна взвыла, Илья Анисимович раскис. Раскис, но ненадолго.
- Драпаешь, сынок?
- Не век мне на вашей шее висеть.
- Нет, драпаешь. Нашкодил и смываешься? Так-так. Айда, хлебни мурцовки. Спохватишься, да поздно. Ты еще коснешься, сынок… Врешь, коснешься. Запомни: земля круглая.
А утром они собирали сына в солдаты. Отец елозил на коленях около вещмешка, сверяя по списку, не забыто ли чего, заставлял мать выкладывать все обратно.
Без стука, без разрешения вошел Герка. В одной рубашке, с узелочком. Как на сенокос все равно что. Следом за Геркой робко переступили высокий порог Витька и Петька. Принаряженные, стесняющиеся.
Сергей засуетился:
- Проходите, проходите, ребята. А бабуся твоя, Герман, где?
- В нее ноги болять.
Илья Анисимович вынес из горницы каждому по стулу.
- Полагается посидеть по русскому обычаю.
Анна Ивановна заревела, парни зашмыгали носами. Не мирное время, вернутся ли?
На вокзал шли главной улицей. Мать добольна́ вцепилась сыну в руку. Отец, понурив голову, никого не замечал по сторонам. Голопузая мелюзга толкошилась вокруг шествия. Из оград выползали старухи и, окаменев, пристально-долго смотрели из-под ладоней: где ж он, конец войны?
Перрон волновался. Пестрый, всхлипывающий, сутолочный. Мать не переставала тереть глаза, отец тоже кряхтел и куксился, но Сергею казалось, что он не сдерживает слезы, а выдавливает их.
По толпе засновали сопровождающие.
- Четыреста тридцатая команда - па вагона-а-ам!
- Пятьсот вторая - ка мне-е!
- Ну, прощайте, братья по классу, - снял очки Витька. Они обнялись и поцеловались каждый с каждым. Неумело-неумело. Мужчины в семнадцать неполных лет.
Анна Ивановна повисла на шее сына:
- Сереженька!! Сыночек ты мой родной. Не жилось тебе с отцом, с матерью. Не храбрись там очень-то. А если тебя ранят - попросись в наш госпиталь.
Заплакал отец.
- Сообщай, сынок. С кормежкой будет туго или с чем - помогу. Все-таки, ты дите мне, как бы там ни было между нами.
Хорошо, Герку никто не провожал.
Колокол ударил отправление. Паровоз протяжно прогудел и натужно стронул с места состав: много добровольцев насобиралось по району. А Сергей думал, они двое с Геркой.
Бабочками мельтешили платочки, спугнутые горьким материнским плачем, бежал рядом с вагоном лучший друг Петька, махая картузом.
Сейчас отстанет. Сейчас он отстанет. Сергей схватил свой мешок и, держась за доску впоперек вагонной двери, опустил на щебенку.
- Вам с Виктором! И Надюшке!
Поезд набирал скорость.
11
Мелькнула полосатая оглобля шлагбаума, и кончилась Лебяжка. Призывники зарасползались по нарам теплушки: деревня к деревне, кошель к кошелю. Герка кинул свой узелок к стенке, потеснил соседа, шумит:
- Серега! Плацкарта е!
- Занимай, я сейчас.
Вагон скрежетнул и качнулся. Дрогнули перелески, колыхнулась черная холостая пашня. Поезд повернул на запад.
Сергей отпрянул от двери.
"Поехал… "Гарун бежал быстрее лани" получилось".
А паровоз, а паровоз молотил шатунами: тук-тук-тук-тук-тук. И когда пересыхало все внутри у него и колеса начинали спотыкаться на стрелках, он сворачивал с дороги, жадно пил прямо из-под крана холодную воду, покрывался испариной и тяжело водил боками.
Война.