- В ескадрилью лейтенанта Солдатова, товарищ майор, а мое звание старшина.
- Ах, дарданелла усатая, не мог ко мне…
- А вы переиначьте, - опять высунулся со своим языком Вовка. - Волоха возьмите механиком к себе, Демарева ординарцем так и оставьте, а меня бы помощником к нему. Эх, и зажили бы…
- Посмотрим, - поддержал шутника Николай Николаевич. - Не забывайте дружка, наведывайтесь.
- Нагрянем, вот оглядимся, - посулился Шрамм вдогонку.
Сергей едва тащился следом за своим командиром, провожая с тоской взлетающие с далекого аэродрома истребители, и такое желание повернуть обратно - хоть разорвись. Майор старался держаться рядом с ординарцем, сбавлял шаг. Он очень даже сочувствовал пареньку: приятного мало в этой должности, но армия есть армия. Он, может, хотел бы отдохнуть от войн, боевых тревог и команд, а у него на плечах еще и домашнее хозяйство. Холостому легче, вернее, проще. Так - дак так, а не так - дак шапку об пол, в середу домой.
Бушуев подождал, когда Сергей поравнялся с ним, по-товарищески давнул локоть:
- Не отчаивайся. Отчаянье хуже паники. Суворов тоже не вдруг стал генералиссимусом, с капрала начинал. Все начинается почти с ничего. И ты, дай-ка, еще инженером дивизии станешь. Было бы призвание, дорогу найдешь.
Он круто свернул в узенький проулочек между частоколами, толкнул калитку.
Майор жил простенько. Шлакоблочный домик на два хозяина, сараюшка для дров, у крыльца груда бревен и корытце.
- Предшественник в наследство оставил, - кивнул он на него.
Зашли в дом - и в доме не густо добра. Солдат есть солдат, У Сергея немного полегчало на душе: простому человеку служить проще. А он-то боялся, что раз командир, так все в трофейных коврах да в полировке. А ему некогда было трофеи собирать. Тут у него…
- Биллиард, - будто угадав его мысли, развел руками Бушуев. - Любаша! Ты где?
- Сплю. Чего тебе?
- Вставай, помощника привел.
- Какого еще помощника? Сам хорошо справляешься.
Сергей покраснел и отвернулся.
- Не болтай, поднимайся, пристрой парнишку. - И ушел.
Сергей снял вещмешок с одного плеча, шинельную скатку с другого, а куда это имущество деть - не знает. В руках держать - ни то ни се, и положить, куда ни положи - на виду.
"Ну, где-то никак не раскачается бабуся".
- Здравствуй, молодой человек.
Обернулся - "бабуся" лет двадцати пяти такая стоит перед ним. Рыженькая, в белом шелковом халате до полу, на плечах белая шелковая шаль. Что куколка тутового шелкопряда, которая уже прогрызла кокон и вот-вот выберется из него серой бабочкой.
- Ординарцем к нам? Слава богу. А то у командиров эскадрильев у всех есть, мой скромник на жену надеется.
"Командиров эскадрильев, - передразнил хозяйку Сергей. - Майорша, а Дунька Дунькой".
Майорша подошла к зеркалу. Зеркало маленькое, для бритья, висит на гвоздике. Сдвинула на спину шаль и занялась прической.
- Чего и уставился? Обслепнешь. - Она воткнула в спелые губы черную шпильку, широкие рукава халата скатились к плечам, обнажив руки.
Сергей швырнул мешок в угол, расстегнул рукава гимнастерки и закатал их.
- Что прикажете делать? Вам кофе или…
- Без иронии, сержант. Кофе сварено.
- Между прочим… как вас по имени-отчеству?
- Любовь Андреевна.
- Так вот, Любовь Андреевна, кому-кому, а вам-то надо бы правильно говорить слово "эскадрилья".
Говорят, что большая дружба и даже любовь порой начинаются с ссоры. Проходит вражда, приходит привязанность. Неприязнь поселяется навсегда. Она не делает людей врагами, на и друзьями они никогда не станут. У Сергея к майорше неприязнь появилась тут же и росла день ото дня. Зато Любовь Андреевна день ото дня добрела к нему. И когда майор уехал на командирские сборы в округ, она не вытерпела, подсела к ординарцу и спросила:
- Ты любил кого-нибудь?
- Что? - и отодвинулся. - Когда бы я любил, если сейчас мне девятнадцати нет, да скоро полтора года, как в армии.
- А тебя? Тебя-то, наверно, любили девчата?
- Не знаю. Пока ни одна не призналась.
- Этак ты и умрешь холостяком. Поведать тебе легенду? Есть у нас, в Красноярском крае, легенда о последней спичке. Охотничек один мне ее рассказывал… Не проболтайся майору, смотри. Слушай.
Случилось это, когда тайга только-только узнала спички, табак и порох, но еще не отдавала предпочтения ни мужчине, ни женщине. Перед ней все люди были одинаково слабы и поэтому равны. Было этакое таежное равновесие: все промышляли.
Настала ночь. Месяц запутался в густой гриве кедра, как гребень в молодых кудрях, и никак не мог выбраться на небо. Темно и жутко. Сычи кричат, по деревьям звериные тени лазят.
Встретились они на маленькой полянке. Мужчина и женщина. Из разных становий, но оба одного роду-племени, оба усталые, оба с промысла. Она очень спать хочет, он еще больше курить. У него спички давно кончились, у нее одна осталась. Последняя. А спичка в тайге - это ночлег, тепло, еда. Но мужчина очень хочет курить. И женщина добреет. Ночевать и здесь, на поляне, можно. Не обязательно карабкаться в гору, искать укрытия в камнях. Вдвоем и здесь не страшно будет. Они набрали хворосту, нарвали сухой травы: спичка одна, последняя. Женщина подала ее мужчине. Тот чиркнул о коробок, поднес огонек к самокрутке, жадно затянулся, пощурился на свет и… потушил его сильной табачной струей. Потушил, усмехнулся и пошел. Он ничего не обещал, ничего не говорил. Она рассчитывала. Мало ли на что она рассчитывала. Ему в свое становье надо. Может, его там другой костер ждет…
Дико ухнул и захохотал над женщиной филин. Заахала, заохала, запотешалась над женской наивностью темная тайга.
- А-х-ха-х-ха-х-ха-х-ха… а-а! Что? Ночевала-а? Дура-а!
А он уходил. Женщина вскинула ружье и выстрелила. В хохочущего филина.
Повисла на сухом дереве мертвая птица, смолкло эхо, мигнул и пропал в чаще огонек папиросы. Темно. Холодно. Страшно одной.
- Вот какая легенда есть про нас, - опустила ресницы майорша.
- И к чему вы ее рассказали? - Сергей встал с бревна, оперся на колун: люди кругом, вот, скажут, сидят парочкой.
- Не понял, да?
- Да понял. Замуж за ровню надо выходить. А то выскочите абы за кого, он вам в отцы годится, потом и сочиняете легенды. Ну что вот, по любви ты вышла?
- Какая любовь за два дня могла завестись? По глупости. А точнее - по нужде. Война, нехватки. Деревня так и деревня. Ни в себя, ни на себя. Семьища. И тут кончилась война, авиатор этот с неба упал. Бабка Ульяна, сводня наша деревенская, шепчет мне: "Не теряйся, Любка, охотник твой вернется или нет, и этот погостит да уедет. Леший с ней, с молодостью да красотой, с лица воду не пить, зато жить в достатке будешь". А у него, видишь, сколько достатку: кривое ружье нечищенное да холостые патроны…
Любовь Андреевна дурашливо надвинула пилотку Сергею на глаза и убежала. Сергей резко двинул ее обратно на затылок, хотел пульнуть вслед что-нибудь язвительное, но сдержался.
Смолчал он и когда майор вернулся. Молчал, служил исправно: продукты выписывал да получал, вечерами дрова пилил, порядок наводил в доме. Развязал Сергей руки майору. Бушуев так и сказал однажды за столом:
- Не ты - запарился бы в дарданеллу. Для нашего брата великое дело - верный ординарец.
Герка с Вовкой нагрянули в гости к Сергею 7 ноября. Майор дежурил на аэродроме, Любовь Андреевна отсыпалась. Разделись, посматривают, где их друг живет.
Герка присел на краешек хрупкого плетеного стула, дыхнуть глубже боится, Шрамм пошел шнырить везде. В ванную заглянул, в кладовую, полежал на Сергеевой постели в нише, заглянул в комнату майорши.
- Пардон.
На цыпочках, на цыпочках удалился из опасной зоны.
- Смотри. Она у нас строгая.
- Ох, Сережка-а… И как ты живешь здесь?
- Я-то ничего, а ты как?
- О-о! Чуть самое главное не забыл. - Вовка вынул из кармана тоненькую книжечку в желтой обложке и шлеп ее на стол. - Во! На зажигалку выменял у японца. Японско-русский словарь. Я этот картавый язык теперь досконально изучу.
- Ну-ка, ну-ка… - Сергей открыл первую страницу. Вверху крупно и корявым почерком нацарапано: "животные", а ниже, помельче: "блоха".
- Вы над кем это закатываетесь, мальчики? - высунулась из спальни майорша.
- Да вот, Любовь Андреевна, Вовка книженцию раздобыл по знакомству. Вы только послушайте, кто у них к животным относится: блоха, воробей, горбуша, жеребец.
- Да! Чего я еще достал! - Вовка порылся в кармане. - Во! Билеты на экскурсию по местам боевой славы. Собирайтесь. Я уже был раз.
- Тебя и туда сгоняло?
- Общаться надо, общаться. К японцам в гости сходим. Копченой лососинки поедим, икры малосольной. А? Поехали!
- Я не против, если Любовь Андреевна отпустит, - сдипломатничал Сергей.
- Прогуляйтесь, мальчики. Кстати, соседка-лейтенантша болтала, будто японцы меняют шелк на сигареты. Прихвати, Сережа, с десяток пачек.
- Куда ему в коммерсанты? Назначьте торгпредом меня, в убытке не останетесь.
- Пожалуйста, как тебя… Володя.
- Благодарю за доверие. - Шрамм шаркнул подошвой и поклонился. Майорша разулыбалась.
Поехали на экскурсию.
- Нет, ты скажи, как мы с ними обмениваться речами будем?
- Словарь на что? Все предусмотрено.
- Не много с твоим словарем набеседуешь.
- Это через почему что?
- Смотри: здесь по-русски, здесь, вероятно, по-японски, тут русское произношение японскими буквами. Надул тебя самурай. Выбрось свою грамматику.
- Ерунда, дотолкуемся, - не унывает Шрамм. - Все языки похожи. Озеро Терпения на Сахалине Тарайко-ван? Так? И Севан - в Армении. В Литве - Дау-гава. Так? А у японцев Поронай-гава, Сикука-гава. Что такое "гава"? Река? Река.
- Случайное совпадение, - не верит Вовкиным доводам Герка.
Сразу из автобуса Вовка вильнул на еле приметную тропочку. Здесь когда-то был лес. Под ногами путались обсмоленные пни, коряжины хватались за полы шинелей. Берегись, не берегись, а не запнешься, так зацепишься.
- Эй, Сусанин, ты куда нас повел?
- Напрямую.
- К Амуру чи к Волге?
- Идите знайте. Сейчас линия фронта начнется. Такую экскурсию вам покажу.
Линия фронта была совсем недавно. Свежие воронки, выложенные из широких пластов дерна капониры с круглыми столами для чистки оружия и стреляными гильзами на утоптанной земле, обшитые досками ходы сообщения, дзоты с амбразурами на север. Подходить страшно: того и гляди высунется ствол пулемета, мигнет у дула огонек, и подумать не успеешь, что это ведь убили тебя насмерть.
- Полегло тут нашего брата, - не то сказал, не то подумал вслух Сергей, направляясь к разваленному прямым попаданием дзоту.
- Туда не ходи, пахнет мертвечиной, - предупредил его Шрамм.
Сергей брезгливо передернул плечами. Ему сделалось не по себе от сознания того, что вот идут они в гости. К кому? К вчерашним врагам. Может, кто-то из них стрелял в русского солдата.
- Давайте вернемось?
- Это почему? Все равно отстали от группы. К отъезду вернемся.
Продрались сквозь густой ольшаник к реке. По берегу - разбитые ящики со взрывателями валяются, вынесенные половодьем деревья. Река неширокая и плёсистая. Побурчит, побурчит на перекате, успокоится.
- Гляди, гляди, что выделывает! - закричал Шрамм, показав рукой вверх по течению.
По реке плыл японец. На одном бревне, да еще стоя. Острога в руке. К бревну поперек ящик прибит. Рыбак не отрываясь смотрит в воду. Удар, всплеск, и рыбина в ящике. По тому берегу с корзинами бежали ребятишки. Черноголовые и непонятно орущие. Вторую рыбину поменьше японец кинул на берег. Ребятня, толкаясь и споря, подобрала ее.
Перед перекатом пловец чуть попятился к ящику. Передний конец бревна приподнялся. Неужели устоит? Бревно заподпрыгивало на бурунах. Рыбак, не давая ему развернуться, ставил древко остроги то справа, то слева. И уже где-то за поворотом проскрежетала донная галька, и все стихло. Но ненадолго: шлепнулась рыбина, загалдели япошата.
- Артист! - первым восхитился Вовка. - Только до лета я не хуже его научусь плавать.
- Молчав бы. На пришвартованном пароходе за мачту держався, щоб не упасты, а то на бревне хочешь устояты.
Шрамм пропустил Геркин намек мимо ушей.
- Нет, вы заметили, какие на японце тапочки? Резиновые, и большой палец отдельно. Как наши рукавички. Обязательно себе достану такие. Сейчас придем и поспрашиваю. Если есть, выменяю на сигареты.
Японский хутор ютился на обрыве, обнесенный высоким зубчатым забором, из-за которого видны были только крыши, острые и четырехскатные.
- О! Что твой Великий Устюг, - удивился Сергей. Японский дом походил на их, Демаревский особняк.
- Тут до прихода наших хозяин водонасосной станции жил. Кто на хлебе наживался, этот на воде. Так и перебиваются с хлеба на воду, - разглагольствовал Шрамм, то и дело спотыкаясь о капустные кочерыжки.
Пересекли напрямую огород с зеленоватыми лепехами капустных листьев на грядках, вошли во двор. Под навесом сарая вкусно хрумкала будылистым сеном, брошенным в коробок двуколки, огромная вороная лошадь. Она покосилась на незнакомцев, перестала жевать и подняла морду с прилипшими к влажным губам мелкими щекотливыми листочками.
- Пр-р-р-шу, - фыркнула лошадь, стряхивая их.
И так это было похоже на "прошу", что гости переглянулись.
- Будем считать: мы приглашены.
Шрамм шустро направился по дощатому настилу к дому, самому большому из трех.
- Богата хата, тай бельмовата, - кивнул Герка на белесые окна.
- Хлопцы, дывитэсь - наш флаг!
- Где?
- На вугле вон. Шелковый, красный. А ты брехав: японцы живуть.
Но в доме жили японцы. У дверей сразу, на земле, чугунная печка наподобие шахматной ладьи. Труба ногой гигантского кузнечика подвешена к потолку на проволоке и выведена через форточку на улицу. Пол - не пол, а сплошные нары, устланные бамбуковыми циновками. Стены циновками обиты. Везде яркие вырезки из журналов и самодельные бумажные журавлики понавешаны. Домина что надо, а ни единой перегородки. В левой половине - трое мужчин на крошечных скамеечках сидят за круглым столиком, ноги колесом, в правой - женщины и дети. Ребятишки, как дикие утята, все одинаковые: черноголовые, желтопузые, широконосые. Да много. Сами родители путают, поди, кто чей.
- Здравствуйте! - бойко поздоровался Шрамм. - А мы в гости к вам.
Хозяин, узнав старого знакомого, встал и поклонился.
- Пожаруста, капитана, пожаруста.
- Раздевайся, ребята!
Вовка этот везде дома. Он мигом сбросил шинель, примостился на край нар - и обмотки разматывать.
- Зачем разуваешься? - дернул его за рукав Сергей.
- И вы разувайтесь. Обычай. Видишь, все босиком.
Японец постарше сказал что-то женщинам, и те забегали, захлопотали, заново накрывая на стол. Ребятня глазела на Герку, украдкой показывала на него пальцем и зажимала ладошками рты. Все дети, наверно, такие: слезы еще могут сдерживать, смех - никак. Что ни больше крепятся, то им смешнее. И когда Герка, зашагнув на пол, стукнулся макушкой об потолок и ойкнул, терпение кончилось. Хохотали с визгом, до слез, долго. Мамаши терли глаза широкими рукавами кофт, отцы улыбчиво поглядывали на "русский Геркулес", который уселся не на скамеечку, а прямо на циновку в метре от стола, и все равно боялся шевельнуться, чтобы не двинуть его нечаянно ногой.
А на столе все такое хрупкое: тонюсенькие фарфоровые пиалки перед каждым, в чашках побольше - рисовая каша до краев, возле чашек - по две крашеных палочки, похожих на вязальные спицы, на середине - тарелка красной икры. И ни ложек, ни хлеба.
Подали бутыль, чуть меньше нашей четверти из-под керосина.
- Бин по-ихнему называется, - наклонился Шрамм к Сергею. - До горлышка пара литров входит.
Хозяин взял посудину обеими руками и осторожно наклоняет над Геркиной пиалой. Герка нахлобучил ее пятерней.
- Ни, ни. Мы не пьем. Не положено.
- Да что ты? Герман? Это же саке. Рисовая водка. Деликатес. Наливай, аната.
Но выпив деликатесу, Вовка передернул плечами - лычки на погонах сморщились.
- Бр-р-р-р.
Икоркой бы заесть - поддеть нечем. Не спицами же этими они едят. Нет, ими. Японцы ловко вставили палочки между пальцев и раз-раз из тарелки. Только мелькают. Вовка поизучал, как их держат, и себе целится. Приноравливался, приноравливался - щелк. Поймал икринку. Пока нес ко рту - упала. Лизнул голую снасть и жует, притих. Сергей не утерпел и рассмеялся:
- Лиса журавля так же потчевала.
- Чито? - переспросил хозяин.
- Дедушку Крылова вспомнил.
- Э-э-э.
"Вот тебе и "э". Приучил вас микада молоко шилом хлебать".
Вовка аккуратно положил палочки, где лежали, поднялся, попросил извинения - и к шинели.
- Наши захвати, - догадался Герка, за чем он пошел.
Возвратился Шрамм с ложками. У него деревянная, большая. Настоящий уполовник.
С ложками дело пошло веселее: не успевают хозяйки закуску подтаскивать. Они с удивлением и восторгом смотрели на трех русских, споро управляющихся с едой, цокали языками, переговаривались по-своему.
- Давай моя попробуй, - попросил один из японцев.
Вовка тщательно вытер ложку салфеткой, подал. Японец зачерпнул ее полную рису, высыпал в рот, жмурится.
- Шибыка еруси.
- Понравилось, самурай? - ляпнул Шрамм.
Японцы помрачнели.
- Наша самурай нету. Наша много-много на водонакачика работай есть. - И, тоже вытерев ложку, протянул ее Вовка.
- Ну, ты не обижайся, брат. Я ж не знал. А ложку, слышь, дарю насовсем. На память. Вакаранай? Я тебе - ложку, ты мне ваши спицы. Мы тоже сыны рабочих. Понимай? Хочешь сигареты впридачу? Пачку. Ну, две.
Японец улыбнулся:
- Моя шибыко еруси все понимай. Сыпасибо ложка, сыпасибо сигаретту, дурузья. Моя война нетту, моя русыких убивай нетту есть.
Домой возвращались навеселе, без ложек, шелка и сигарет. Все до пачки раздарил "коммерсант".
- Что я майорше скажу? - сокрушался Сергей.
- Скажешь, встреча прошла в теплой и дружеской обстановке. Скорей выгонят.
Любовь Андреевна и верно нажаловалась мужу на ординарца. Вызвал майор Сергея на улицу.
- Докладывай, где был. Рассказал.
- Молодцы. Правильно сделали. Лучше обмениваться ложками, чем пулями. Помешалась на шелке дарданелла. И как ее перевоспитать? С Германией справился, с Японией - с бабой не могу.
- Отпустите меня в эскадрилью.
- Живи. Не обращай внимания на ее фокусы.