* * *
С веселой, остроумной "врачихой" Верой Ковалевой Евгения познакомилась в Сочи, где они отдыхали. Евгении сразу понравилась маленькая подвижная женщина с ворохом светлых волос, свежим лицом. Понравились естественная независимость, общительность, то, как говорила эта женщина о своем муже - сдержанно, с большой любовью и доверием к нему.
Они сдружились, вместе ходили на процедуры, просто погулять. Незадачливые ухажеры даже прозвали их "слониками", имея в виду тех, что шествуют на крышке пианино, словно приклеенные друг к другу.
Когда пришло время расстаться, обменялись адресами, чтобы переписываться.
Сейчас, после долгого перерыва, Женя решила написать подруге.
"Мне вчера стукнуло тридцать два. Много это или мало для женщины? Вероятно, очень много.
Собственно, я уже прожила несколько жизней: юную, ученическую, студенческую, когда училась сначала в металлургическом техникуме, потом, заочно, в педагогическом институте, и вот вошла, в нынешнюю, главную для меня жизнь - заводскую.
На бумаге должность моя выглядит довольно пышно: "инженер-методист по техническому обучению и воспитанию подростков". По существу же все гораздо прозаичнее: поступают на завод мальчишки и девчонки лет четырнадцати-пятнадцати, а я их главмама.
Надо добраться до их сердцевины, дать рабочую профессию - прессовщика, токаря, штамповщика, слесаря, дать образование, потому что многие бросили школу, выпрямить характеры.
На заводе нашем - пятнадцать тысяч рабочих, и вот когда подростка присылает детская комната милиции или райисполком, начинается процесс обкатки. Занятие это, скажу тебе без фальшивых вздохов, любо мне, хотя дьявольски трудное..
…Утро мое обычно начинается так: встаю в шесть, кормлю своего Петушка, отвожу его в детский сад и еду трамваем на завод.
Я люблю наш Таганрог: дремучие заросли городского сада, каменную лестницу с солнечными часами, причалы и белые паруса яхт-клуба, видавший виды маяк и зеленую Чеховскую улицу.
И новый Таганрог люблю с его Приморским парком, широкими проспектами, потоком студентов радиотехнического института.
А трамвай все везет и везет - через весь город, - подрагивает на стыках, скрежещет на поворотах. Остановка "Шлагбаум". Когда-то здесь действительно был конец города, стояли две нелепые узкие пирамиды из кирпича, с позолоченными шарами на вершинах. Но вот и пирамиды снесли, и город далеко отодвинул свою окраинную черту, а название "Шлагбаум" осталось.
Вероятно, и с иным человеком бывает так: он совсем другой, в иных границах, а его все принимают за прежнего.
Вот мой Витя Дроздов… Представь себе мордашку с носом "сапожком" и ржаными волосами. Впереди они, словно умышленно, не стрижены и кустиками нависают на уши, а сзади подворачиваются вверх.
Впервые он предстал передо мной в роскошных, расклешенных внизу блекло-зеленых джинсах, плотно облегавших икры ног. Ладонь парень картинно держал в приклепанном кармашке.
Я уже была немного наслышана об этом золотце. Для "личных технических целей" он срывал трубки у телефонных автоматов. Нам его, из рук в руки, передала милиция.
- Ну что, Витя, будем работать? - спрашиваю.
Дроздов иронически улыбнулся:
- Я ж ребенок…
Пошла к нему домой. Ничего утешительного. Отец в "бегах", даже алименты не платит. Мать, преждевременно состарившаяся женщина, давно утратила власть над сыном, стала жаловаться на него, на своих братьев.
- Жрут водку, его приучают. И водится Витька с каким-то отребьем. Только и слышу: Цыган, Черт…
Определили мы Дроздова в модельный цех: там делают деревянные формы для будущих отливок.
Мастер цеха, Трифон Васильевич, воспитатель божьей милостью. Своих двух детей хорошо досматривает, да и на заводе вечно с кем-то из молодых возится. Он строг, требователен и к похлопываниям по плечу не склонен. К слову сказать, из суворовцев. Не понимаю, почему его, старшего лейтенанта, уволили в запас?
Когда я привела Виктора к Трифону Васильевичу, мастер сказал скупо:
- Здесь теперь твоя рабочая семья, уважай ее.
Однако и у нас начал Дроздов фокусничать. То в соседнем цехе финку себе для чего-то делает, то на улице ночью песни горланит. Послали в колхоз на уборку фруктов - сбежал оттуда.
Трифон Васильевич на него все мрачнее поглядывает. А Витька дурачком прикидывается:
- Несовершеннолетний я…
Потом опять в милицию угодил - из-за драки. Пошла в милицию, прошу начальника:
- Бога ради, приструните его дядек-пьянчуг, уберегите Виктора от непутевых дружков.
В общем, стали этого Дроздова приводить в божеский вид. Всего не передашь, но - привели. Так сказать, вчерне.
Ну, хватит, второй час ночи. Завтра, нет, это уже сегодня, будем вручать у рабочих мест трудовые книжки, новобранцам, новым Дроздовым. Наш-то Виктор - в армии… И написала я о нем не без умысла - он служит в вашем городе.
Возможно, даже у твоего мужа. Вот если б это оказалось так! И ты бы за ним приглядела, и я как-нибудь приехала проведать… Мечта!
Не забывай свою подругу и пиши.
Твоя "инженерша" Женя".
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Да, Владлена Грунева подвело его давнее пагубное пристрастие к огню.
Взрывпакет обычно употребляют на учениях для имитации взрыва. Дроздов взбудоражил воображение Владлена рассказом о том, как солдат из соседней части положил два таких положенных пакета под перевернутую миску, стал на нее и взрывом был немного приподнят над землей.
Когда Грунев решил удостовериться, как горит бикфордов шнур взрывпакета, то уверен был, что в последний момент - ведь он должен гореть пять секунд, - успеет потушить огонь.
Грунев после тактических занятий утаил один пакет, долго рассматривал его в пустом классе. Порох, вероятно, был внутри небольшого желтоватого цилиндра из спрессованного картона и в коротком, твердом столбике. Владлен приложил зажженную спичку к воспламенителю. Он загорелся ярко, красиво, как бенгальский огонь…
…Прибежавший после оглушительного взрыва дежурный по роте увидел на ладони Грунева клочья мяса, кровь на гимнастерке и полу. Вот тогда-то и возникла версия о "сильном повреждении".
После первой помощи на месте Владлена машиной доставили в госпиталь в центре города. Под руки провели его через железную калитку с красной звездой и, бледного, испуганного, посадили в приемнике. Потом немедля обработали рану, и молодой хирург - башкир, закончив несложную операцию, ободряюще сказал:
- Не горюй, солдат, через две недели будешь, как штык.
- Меня уволят из армии? - с отчаянием спросил Владлен.
Было невыносимо представить, как он позорно приезжает домой, не прослужив и полгода. Да, ему очень трудно в армии, но не хочется такого бесславного возвращения к бабушке. Он и без нее может быть самостоятельным.
- Не беспокойся, - сказал врач, - тело молодое, быстро нарастет.
И вот Грунев снова в своем взводе. Его ближайший сосед в казарме - Виктор Дроздов, - мельком взглянув на ладонь Владлена, присвистнул пренебрежительно:
- На копейку дела, а шума на рупь!
Поток испытаний опять навалился на Владлена. Все надо было уметь. Прежде в тумбочке у него царил хаос. Постель он заправлял курам насмех - простыня высовывалась, как нижняя рубашка у неряхи. Подворотничок пришивал вкривь и вкось, накалывал пальцы. Саперная лопата вываливалась из рук.
Со временем Грунев все же кое-чему научился. И продолжал познавать житейские премудрости. Он, например, сделал для себя открытие во время работы на кухне: оказывается, если смочить нож холодной водой, лук будет не таким злым. Казалось бы, пустяковое дело, а тоже надо знать.
Об армейских же тяготах не стоит и говорить. Необыкновенно тяжелым был автомат, его ремень врезался в плечо. А как трудно утром по сигналу "Подъем!" вскакивать с койки и торопиться под дождь, в холод - делать зарядку. Или переходить на бег, когда за спиной у тебя полная выкладка и хочется остановиться, передохнуть.
И уже совсем не в состоянии был Владлен в срок преодолеть полосу препятствий с ее траншеями, колодцем, пропастью, над которой надо было пробежать по горящему бревну. Спрыгивая с высоченного забора, Грунев неизменно становился на четвереньки.
Мало того, надо было еще точно метнуть гранату в амбразуру, влезть в окно… И все это за считанные минуты.
В "гражданской жизни" Грунев любил лечиться. Стоило бабушке сказать, что надо бы на ночь сделать ему ножные горчичные ванны от простуды, как Владлен сам потом напоминал ей об этих ваннах.
Старательно сверяясь с часами, принимал он лекарства - ни за что после еды, если назначено до еды! - клал примочки и компрессы, не ел, то, что "не рекомендовано".
Однажды у него закололо в левом боку. Бабушка решила, что это почки и теперь ему противопоказана редиска. Владлен обожал редиску, однако надолго отказался от нее, на всякий случай, хотя колики в боку не повторялись.
Но здесь, в армии, Грунев ничем не болел и ни от чего не лечился. Казалось, ему некогда было болеть.
Вот только эта глупая история со взрывпакетом. В госпитале Владлен отдохнул, да было время и подумать о многом.
До сих пор в "той жизни" Владленом руководило бабушкой взращенное "хочу - не хочу". Теперь следовало подчиняться суровому: "Не хочу, но сделаю, раз надо". Больше того: "Невозможно для меня, но выполню".
Все чаще повторял он про себя слова Крамова: "Из безвыходного положения есть один выход - выйти из этого положения".
И Владлен прыгал, бегал, рыл… До седьмого пота, "до посинения", как говорит Дроздов.
* * *
Виктору Дроздову многое и с первого взгляда понравилось в полку.
Когда им выдали форму, он, в погонах, тугом ремне, вдруг почувствовал себя другим человеком.
Прежний еще высовывал язык бесёнка, а новый уже смирял его, замедлял шаг, прямил спину.
"Надо будет сфотографироваться и послать Люде", - решил Дроздов, представляя, с каким удивлением Людмила станет рассматривать его фотографию.
Он встречался с ней в Таганроге в последние месяцы перед уходом в армию. Хорошая девчонка. Самостоятельная, недотрога.
"И Евгении Петровне пошлю, - сказал себе Дроздов, - и Трифону Васильевичу. Может, покажет ту фотографию в своей конторке кому из новобранцев заводских", - не без тщеславия подумал он.
…Прежде всего Виктор обежал, оглядел весь полковой городок. Везде - чистота, порядочек. Один солдат подметал двор, другой окапывал дерево, еще два мастерили футбольные штанги, а маленький Азат Бесков, из их отделения, делал ящик - макет "караульного городка". Здесь, наверно, будут учить, как нести караульную службу.
В комнате Славы Дроздов восхищенно поглядел на землю Сталинграда в прозрачной капсуле ("Был бы я там, показал бы…"). Постоял у карты боевого пути их части ("Полк-то наш знатный!"). Внимательно всмотрелся в портрет Героя Советского Союза Глебова - он на Курской дуге повторил подвиг Александра Матросова. Припомнил, что видел этот портрет и в клубе полка, и в казарме над пустующей кроватью в углу у окна.
На кухне Дроздов обнаружил холодильные камеры, посудомойные машины и автомат, что за час может сделать четыре тысячи котлет. В полковой чайной, облицованной черно-оранжевым пластиком, - газеты и шахматы. В коридоре - телевизор "Рубин-106", а в ленинской комнате - баян.
Живи - будь здрав!
Дроздов купил в военторговском магазине карманный фонарик, проверил, работает ли в комнате бытового обслуживания электроутюг и штепсель для бритья. Подумать только - культура!
Его немало удивил "магазин без продавца" - шкаф с конвертами, зубной пастой, запасными книжками, нитками - клади деньги и бери что надо.
Дроздов сунул нос в танковые боксы, учебные классы. Особенно поразил класс эксплуатации танков. "Нечего сказать, классик!" Включается мотор, и здоровенный танк, оставаясь на месте, делает такие движения, словно идет по рвам и балкам, а перед ним расстилается полигон. Заглянул Дроздов и в ремонтные мастерские, уважительно огладил бока бронетранспортеров, повертелся у орудия и первоначальным осмотром своих владений остался вполне доволен.
Целый день его занимал личный вещмешок с фанерной биркой, на которой чернилами было процарапано: "рядовой Дроздов". Чтобы надпись не повредил дождь или снег, ее покрыли бесцветным лаком.
Мешок вбирал огромное количество необходимых вещей. В его недрах могли скрыться: плащ-палатка, полотенце, запасные портянки, механическая бритва, кружка, ложка, котелок с крышкой для каши, щетка для одежды, обувной крем, одеколон… Особым набором легли пуговицы, нитки, крючки, звездочки, эмблемы - все хозяйственно и впрок, все на своем месте!
Потом Дроздов разобрался и со снаряжением на поясе: подсумками для гранат и магазинов, флягой, пехотной лопатой. Продумано, ничего не скажешь. Кто-то башковитый предусмотрел.
Вот только с одним не мог смириться Дроздов - повиноваться безропотно, хотя бы тому же сержанту Крамову, лишь потому, что у Крамова лычки на погонах.
Не мог и не хотел!
…В день знакомства со взводом лейтенант Санчилов сказал по своей штатской простоте:
- Можете в обиходе называть меня просто Саша…
Дроздов, дурачась, сообщил, в упор глядя на лейтенанта разбойными глазами:
- А я - Витёк.
И с этой минуты твердо определил свое отношение к Санчилову, как к "дохлому либералу".
"Гад я буду, - дал он себе обет, - если запросто подчинюсь. Меня голыми руками не возьмешь!"
…Пренебрежение Дроздова вызывал и сосед по строю - правофланговый Грунев. Ну смехота одна! Этот Грунев, когда только мог, грыз угол носового платка, по рассеянности совал в сапог ногу без портянки. Дроздов не удержался - подложил ему как-то в спальне гантельку "под ребрышко". Пусть закаляется!..
А как Грунев отдавал честь?! Пальцы держал лодочкой, спина согнута - сатира и юмор.
Шагает - ноги заплетаются, недаром его Крамов учит ходить, по линии на плацу.
И если Грунев "шаг печатает" - тут и вовсе до колик насмеешься: от макушки до пят весь вздрагивает и так напрягается, что вот-вот от него ток пойдет. Левой ногой шагнет и левой же рукой взмахивает… Сержант говорит - никакой координации движений. И воинского соображения. Когда надо ползти по-пластунски, падает на противогаз так, что ребра трещат. Нет того, чтобы догадаться противогаз сдвинуть.
По твердому убеждению Дроздова, Грунев был рохлей, размазней, лопухом. Как иначе назвать человека, который в свободную минуту, перевив ноги и опершись плечом о стену, читает книгу и, как тетерев, глохнет? А потом, словно очухавшись, поднимает голову и говорит так, никому:
- Оказывается, философ Спиноза был оптиком.
- Свисток! - только и находит, что ответить Дроздов, словом этим выражая свое презрение к никчемному книгоеду, норовящему читать даже в столовой.
Когда они первый раз поехали в баню и Дроздов увидел голым этого растяпу, который, неуклюже ступая, нес на вытянутых руках перед собой шайку с водой, он не смог удержаться от смеха и крикнул братве:
- Гля, Груня до воду пошла…
Так с тех пор Грунева и стали называть Груней, безошибочно вложив в это прозвище что-то девчачье, что было в облике Грунева: в загнутых ресницах, бархатной коже лица, высоких бедрах.
Однажды Грунев попросил Дроздова помочь ему вырыть окоп.
Дроздов ответил с нескрываемым презрением к растяпе:
- Нашел няньку! Табачок врозь!
Владлен изнемогал от злых подтруниваний Дроздова, от, как ему казалось, жестокости сержанта Крамова и его "рычанья", от "дурацких требований" строевой службы.
* * *
- Груня, к командиру полка, бегом на полусогнутых! - выкрикнул Дроздов, появляясь в казарме.
- Зачем? - испуганно уставился на своего мучителя Владлен, лихорадочно перебирая в памяти, что он такое сделал, из-за чего может вызывать сам подполковник? Или это очередной розыгрыш и сейчас Дроздов скажет: "Отставить… Прошу пардону от всей глубины моей мелкой души".
- Ну, что ты, в самом деле, выдумываешь? - с надеждой в голосе сказал Грунев.
Но Дроздов уже серьезно посоветовал:
- Рви когти - командир не любит ждать!
Грунев судорожно одернул гимнастерку, пробежал пальцами по ее пуговицам - все ли застегнуты - и пошел к выходу.
- Каждая сосиска думает, что она колбаса, - пренебрежительно пробурчал Дроздов вслед Владлену.
Эх, жаль, не его вызвал подполковник. Он бы показал, как надо подходить к начальству, громко докладывать, не то, что эта мямля.
Грунев миновал военторговский магазин, где еще сегодня утром покупал леденцы, миновал заправочную станцию у парка боевых машин и асфальтовой дорожкой, обсаженной кустами сирени и маслин, стал приближаться к кирпичному одноэтажному зданию штаба полка.
Возле самого порога стояла урна в виде воробья с разинутым клювом, а на бордовом щите висел набор скребков, веничков, щеток для обуви.
Грунев, с сожалением поглядев на свои довольно замызганные сапоги, потер без особого успеха их щеткой и поднялся по ступенькам в штаб.
В коридоре на стенах вывешены какие-то графики, распорядки, наставления дежурному по штабу. Из строевой части вышла девушка в военной форме, посмотрела на Грунева, как ему показалось, строго. У телефона дежурил дневальный. В первом коротком ответвлении коридора, в самом конце его, замер часовой у полкового знамени.
Грунев отдал честь знамени. Крамов говорил им, что часовой у знамени стоит два часа. И доверяют этот пост лучшим. В Отечественную войну, когда полку не давалась вражеская высота, командир приказал вынести боевое знамя вперед. К нему рванулись бойцы, словно защищая грудью, и взяли высоту. И вот теперь оно здесь: в шрамах, пропахшее порохом, с двумя орденами на полотнище и орденскими лентами на древке.
Перед дверью, обитой коричневым дерматином, с табличкой "Командир полка" Грунев приостановился, поправил ремень, судорожно вобрал воздух и постучал.
- Войдите, - послышалось из-за двери.
- Товарищ подполковник, рядовой Грунев по вашему приказанию… пришел… явился…
- Прибыл, - мягко поправил Владимир Петрович и внимательно поглядел на неуклюжего юношу.
Подворотничок у него пришит неумело и словно бы немного вывернут наружу. Гимнастерка топорщится. На висках волосы выцвели пятнами и от этого кажутся пегими.
- Садитесь.
Грунев перемялся с ноги на ногу и осторожно сел на самый край стула, шаркнув подошвами.
Владлен не знал, надо ли, если сидишь у командира, снимать пилотку, и эта мысль мучила его.
До сих пор Владлен видел командира полка только издали, а теперь боялся поднять на него глаза и разглядеть получше. Он вспотел и, рукавом гимнастерки вытерев пот со лба, решал, куда девать руки. Наконец положил их на колени.
- Ну, как служба идет? - добро поглядев на Грунева, спросил подполковник. Голос у него густой, но гибкий.
- Ничего, - ответил Грунев так, как говорят "ничего хорошего", и посмотрел не на Ковалева, а поверх его головы, словно боясь встретиться с глазами командира полка.
- Рука зажила?
Грунев покраснел. Как надо ответить по уставу? "Так точно". Но сейчас разговор застольный.