- По легкомыслию я тогда… - извиняющимся голосом сказал он. - Зажила совсем. Вот. - Владлен положил на стол правую руку, показывая рубцы на ладони.
- До свадьбы и рубцов не будет, - улыбнулся подполковник.
- Я убежденный женоненавистник! - с неожиданной откровенностью выпалил Владлен.
- Это почему же подобная немилость? - озадаченно спросил Ковалев, вспомнив, что когда-то нечто похоже заявлял его друг Семен Гербов, а потом поразил молниеносной женитьбой.
- Да уж так! - еще гуще прежнего покраснел Грунев, сердясь на себя, что завел недостойный солдата разговор, скосил глаза влево.
У двери на стене висит лампа аварийного освещения. На ее деревянной подставке надпись: "Ответственный - ефрейтор Тучков".
"Даже это предусмотрено", - изумленно отметил Грунев.
"Совсем неоперившийся, - подумал Ковалев, - но, видно, неиспорчен и очень правдив. Интересно, как мой Петька относится к этим вопросам?"
По установившейся традиции раза два в году в полк приглашали юнцов из школ, профтехучилища. Им показывали технику, водили по учебным классам, разрешали посмотреть развод караула и внутреннего наряда. Они так же, как этот парень, робели, наверно, кое-что прикидывали, думая о своей будущей военной службе, задавали неожиданные вопросы: "А кто гладит форму?"
- Вы до армии с бабушкой жили? - спросил Владимир Петрович Грунева.
- Совершенно верно, - удивлённо вскинул густые, длинные ресницы Владлен, - как вы угадали?
Это у него прозвучало искренне и по-домашнему.
- А почему вы ей редко пишете?
Дело в том, что Владимир Петрович получил вчера от бабушки Грунева письмо. "Дорогое командование! - писала она. - Я обеспокоена тем, что наш Владик молчит. Наверно, это неспроста. Сообщите, пожалуйста, как его здоровье?"
Грунев действительно давно не писал бабушке, не до того было. И о чем писать-то? Что тяжко, что вот с рукой… Так у нее сердечный приступ начнется.
- Я напишу, - тихо пообещал он.
- Не обижайте ее.
- Ну что вы! - торопливо произнес Грунев, и его карие глаза словно бы далее подернулись слезой. - Не сомневайтесь…
- А трудностей армейской жизни не бойтесь, - сказал подполковник, - они себя оправдают. Вы читали в комнате Славы историю нашего полка?.. Был в нем молодой волгарь Дмитриев… Его батарея вела бой на реке Аксай. Наблюдатель Дмитриев окопался на кургане, стал передавать важные ориентиры. Но фашисты его засекли. Сначала минами хотели накрыть - не удалось. Выслали отделение автоматчиков… Дмитриев всех уничтожил из ППШ. Тогда в облаву пошло до взвода фашистской пехоты - кругом ползли на курган… Дмитриев видит - не уйти ему, патроны кончаются. Вызвал огонь батареи на себя… Его позже мертвым нашли… И здесь же - фрицев тридцать перебитых.
Ковалев помолчал.
- Был тихий, незаметный паренек… Даже застенчивый…
Грунев вспомнил портрет Дмитриева в комнате Славы, ясно представил себе и этот бессмертный курган, и героя на нем…
- Не бойтесь трудностей армейской жизни, - повторил подполковник. - Знаете, как в беге, когда преодолеваешь критическую точку усталости и появляется второе дыхание?
Это Грунев уже знал и согласно кивнул. Впервые за весь разговор он безбоязненно посмотрел на командира полка.
- Ну, желаю вам ратных удач. - поднялся Ковалев и крепко пожал руку тоже вставшему Груневу, - верю в вас…
- Разрешите идти? - каким-то ликующим голосом спросил Грунев.
- Идите.
Он старательно повернулся через левое плечо, немного качнувшись влево, но выровнялся, вышел из комнаты.
"Ничего, - подумал Ковалев, - основа у него неплохая. Старателен, совестлив. Надо помочь освободиться от бабушкиного тепличного воспитания, подсказать кое-что Санчилову - и будет солдат как солдат… Сергей Павлович и не с такими справлялся".
Мысль о Боканове возникала неизменно и всякий раз, когда наталкивался на трудный случай, когда недоволен был собой.
…Грунев пересек двор военного городка как в тумане: ему пожал руку сам командир полка! И сказал, что верит в него. Да он горы своротит, чтобы доказать, что в него можно верить! Да он… Вот завтра же начнет дополнительно заниматься, три раза пробежит по лабиринту полосы препятствий. Костьми ляжет, а пробежит!
Навстречу шел сержант Крамов. Грунев, шагов за шесть вытянулся, прижал к туловищу левую руку, до отказа повернул голову влево, приложил ладонь к пилотке.
"Смотри ты, - приятно удивился Крамов, - ученье впрок". И, ответив на приветствие, продолжал свой путь.
В спальне налетел с расспросами Дроздов:
- Ну, что, Груня, получил питательную клизму?
Владлен посмотрел снисходительно, на полных губах его заиграла ироническая улыбка.
- О чем речь была? - допытывался Дроздов, словно обшаривая глазами лицо Грунева.
- Допустим, об армейской жизни, - скупо ответил Владлен.
- О ней с лапшой говорить - пустяшное дело, - пренебрежительно скривился Дроздов.
И вдруг этот тихоня рассвирепел. Сжимая кулаки, наступая на обидчика, закричал тенорком:
- Не имеешь права оскорблять! Чтоб это в последний раз!
В возбуждении Грунев говорил быстро, захлебываясь, слова будто наталкивались друг на друга, громоздились, теряя окончания, пузырясь.
Дроздов, уже привыкший мимоходом подтыривать Грунева, даже растерялся.
- Псих, а не лечишься, - пробормотал он, надевая темные очки, и вышел.
Очки эти врачи прописали из-за конъюнктивита носить несколько дней. И хотя сроки уже все истекли, Дроздов не торопился распроститься со своей, как он считал, привилегией: где надо и где не надо важно надевал очки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
До армии Аким Крамов работал слесарем на станкостроительном заводе в Новосибирске и учился в вечерней школе. Так сложились семейные обстоятельства. Отец, тоже рабочий, внезапно умер, а были еще брат, сестра и часто болеющая мать. Значит, становись кормильцем.
Аким работал старательно. Относились к нему в цехе с большим уважением. Приняли в партию. Он мечтал о ракетных войсках, попал же в мотострелковый полк. Но, как человек долга, и здесь нес службу на совесть.
Крамов терпеть не мог неисполнительность, разболтанность, называл их разгильдяйством, и еще первое знакомство с Груневым, во время начальной подготовки, вызвало праведный гнев сержанта.
Рядовой Грунев был человеком, на которого, как считал Крамов, ни в чем нельзя было положиться. Решительно ни в чем!
- Рядовой Грунев, почему опоздали в строй? - спрашивал он строго.
- Часы подвели…
- Рядовой Грунев, почему расплескали воду?
- Совершенно случайно.
- Рядовой Грунев, почему не выполнили точно наряд?
- Мне плохо объяснили.
- Почему обувь не чищена?
- Не отчищается…
- Почему плохо выбриты?
- Я уже неоднократно объяснял: быстро растет…
Нет, просто этому разгильдяю лень было лишний раз побриться, почистить обувь, сменить подворотничок, но зато он охотно употреблял раздражавшие Акима выражения: "не исключаю", "весьма вероятно", "по здравому размышлению", "не может быть двух мнений", "странное совпадение"…
- Ну, а сами-то вы когда-нибудь виноваты бываете?
На такой вопрос Грунев ответа не давал, только обреченно опускал голову. "Конечно же, он никогда ни в чем виноват не был, все случайно и не стоит разговора", - сердито думал Крамов.
- Вы понимаете, чем может обернуться в бою безответственность? - наседал он. - Все должно быть в ажуре!
Это у Крамова любимое слово, как и слово "кондиция".
Сержанта возмущали в Груневе и его медлительность, и то, что ходил он, немного загребая носками, и полная житейская неприспособленность. Даже манера еды, когда тот меланхолически бултыхался ложкой в тарелке с борщом или измельчал на тончайшие волокна кусочки мяса и, прежде чем отправить их в рот, старательно рассматривал, словно решая, следует ли есть или все же воздержаться?
Большую часть времени Грунев пребывал в состоянии отрешенности, будто умышленно отгораживался от мира реального, и Крамов во всем этом усматривал небрежение службой, а подобное, в его представлении, было смертным грехом!
Порой сержанту хотелось взять Грунева за плечи и потрясти, чтобы очнулся, чтобы зажглись у него в глазах огоньки хотя бы возмущения.
Разговоры "педагогические" Крамов не признавал - не дети. Сунулся было к Груневу со строгой воспитательной проповедью, но тот с такой вынужденной покорностью слушал и не слышал его, такое унылое нетерпение было написано на его лице - когда же оставят в покое? - что Крамов в сердцах плюнул и ушел. Решил, что лучший способ воздействия на этого горе-вояку - почаще посылать в наряд вне очереди на кухню картошку чистить и тем довести его до нужной солдатской кондиции.
Сержант готов был согласиться с Дроздовым, однажды случайно услышав его отзыв о военных навыках Грунева: "Тундра!"
Да, это была глухая и безрадостная тундра. Хотя и сам Дроздов изрядная штучка! Соловей-разбойник.
- Рядовой Дроздов, что за свист?
- Полководца Груню кличу…
- Хотите наряд заработать?
- Это мне, что слону грушу съесть.
С трудом сдерживая гнев, сержант медленно, словно через силу, говорит:
- Прекратить клоунаду! Как разговариваете с командиром?
- Виноват. Молодой. Исправлюсь.
Даже непонятно: из рабочих, и вот такой шаткий характер. Только и норовит не подчиниться. Все трубы дуют "ре", а ему непременно надо "фа". Уже получил свое и за опоздание в строй, и за то, что медленно выполнял команду "равняйсь", и за то, что не отдал честь.
Такого надо взнуздывать!
Крамов настолько увлекся борьбой с разгильдяем, что когда недавно Дроздову разрешили пойти на переговорную и он возвратился на занятия с опозданием, сержант сухо спросил:
- Давно наряд не получали?
Напоминание Дроздова, что отпущен он был не без участия Крамова, заставило сержанта неловко хмыкнуть.
Не однажды думал Аким: "Вон сержант Мальцев из соседнего взвода… Сто́ит показаться вдали начальству, как начинает шуметь на своих подчиненных, ярится, разносит… А уйдет начальство - Мальцев заискивает перед нарушителями, мол, сами понимаете, вынужден… вы уж, братцы, не обижайтесь, свои люди - сочтемся".
Аким так не мог и не хотел. Все надо на совесть!
Тот же Мальцев договаривался, кого из подчиненных и о чем станет он спрашивать в присутствии командира роты. "И чтобы лес рук был, - наставлял сержант, - кто не знает, пусть левую поднимает, я его не вызову…" Возмутительное очковтирательство! О нем надо говорить на партийном собрании.
* * *
В Ростовском университете, где учился Санчилов, были у них по пятницам, с утра до вечера, военные занятия, а летом старшекурсники выезжали в лагеря.
Эти занятия и военные лагеря даже доставляли Александру удовлетворение. Он быстро овладел строевой подготовкой, лихо решал задачи по топографии. И когда подполковник с военной кафедры - неразговорчивый мужчина с седеющими усами - как-то похвалил Александра, заметив, что у него есть данные для офицерской службы, юноша усмехнулся: "Семейные традиции". У них дома висела в столовой фотография деда - полного георгиевского кавалера.
В свое время Александр увлекался музыкой, даже закончил музыкальную школу, бредил театром - был завсегдатаем драмкружка..
И к новому своему увлечению делом военным не относился как к чему-то, что может определить всю его жизнь.
Санчилов успешно прошел университетский курс военных наук, а получив звание лейтенанта запаса, совсем по-мальчишески подумал: "Интересно, выдадут ли мне в части пистолет?"
Отец Александра - доктор математических наук - про́чил сына в аспирантуру. Но сын уперся:
- Я отслужу в армии, - категорически заявил он.
Вопрос был принципиальным: не пользоваться протекцией, сделать не то, что хочется, а то, что должен по новому закону.
- Но два года? - с сожалением произнес отец.
- Ничего, отдам долг, аспирантура никуда не денется.
- Но два года!! - уже с нажимом повторил отец. - И будет ли тебя ждать Леночка?
Вот о Леночке он совершенно напрасно… В конце концов чего стоит чувство, неспособное на двухлетнее испытание? Да и потом это абсолютно их личное дело…
- Слушай, папа, - решительно сказал Александр, - ты в сорок первом уходил на фронт добровольцем. На что же толкаешь теперь меня?
Отцу ничего не оставалось, как сдаться.
"…Ну, хорошо, отца я осилил. Но служить под началом Чапеля?! Майор как-то заявил: "А что, по-вашему, штык-молодец теперь ничего и не стоит?"
Стоит-то он стоит, да ведь и семидесятые годы XX века никуда не спрячешь! Подполковник Ковалев недавно собрал командиров взводов, говорил, как необходимо применять наши технические знания в новой армии… Ну и сам я не слеп. Вижу, что к чему.
Так что, товарищ Чапель, штык вы не переоценивайте".
* * *
Будний полковой день, круто замешанный на солдатском поте, должен был начаться с минуты на минуту. В казарме досматривали последние сны.
Почмокивал полными губами Грунев: ему снилось, что бабушка наполняет большую, в зеленых разводах, кружку топленым молоком. Скрипел зубами Дроздов…
Пахло застоялым воздухом. На табуретках, возле коек, лежало обмундирование, выстроились ряды кирзовых сапог, прикрытых портянками.
Ровно в шесть раздалась громкая команда побудки:
- Рота! Подъем!
Дроздов вскочил сразу, словно только и ждал этой секунды. Правда, пробормотал: "Бог дал отбой и тишину, а черт подъем и старшину".
Грунев помедлил, поворочался, но тоже кинулся к одежде.
- Подъем! - неумолимо требовал дневальный.
Нарастал топот ног. Без гимнастерок бежали на физзарядку.
Сунув полотенце одним концом в карман брюк, держа в руках зубные щетки и порошок, мчались в умывальные и под душ.
Синие одеяла заправляли, как по нитке, и койки замирали в аскетической строгости. Вытряхивали коврики, выстраивали тапочки "ни шагу назад". Уборщики распахивали окна и протирали их.
Дроздов надраивал пол "Яшкой". Это сооружение изобрел он сам. На широкую перекладину длинной палки намотал старую, изношенную шинель, выпрошенную у старшины. Поверх огромного валика с удовольствием садился левофланговый маленький солдат Бесков, и Дроздов с азартом натирал пол.
Азат Бесков довольно улыбался, при этом его небольшие, редкие усики смешно топорщились. Груневу Азат был по душе: веселый, доброжелательный человек, с глазами, поставленными немного вкось и похожими на мохнатые веточки темной ели. Азат стеснялся, что плохо говорит по-русски, и Владлен охотно читал ему вслух, учил русской речи. Вчера Бесков, начистив мундир, сказал Груневу: "У меня солнушко в пугвичках".
…Радио передавало об отважной семерке космонавтов на орбите, о звездах необычной сварки. Дроздов, приостановив "Яшку" восхищенно вздернул голову:
- Наши дают!
Диктор перешел к рассказу о международном симпозиуме в Алма-Ате, посвященном приближающемуся столетию со дня рождения Ленина…
- Товарищ лейтенант, взвод на утренний осмотр построен, - доложил во дворе сержант Крамов.
- Проверить внешний вид, - приказал Санчилов.
Собственно следовало сказать: "Произвести осмотр", - непростительная ошибка. Интересно, заметил ли ее Крамов? Конечно, заметил. Пока он доложит о результате осмотра старшине роты, надо показать конспекты сегодняшних занятий старшему лейтенанту Борзенкову.
Из коричневой полевой сумки с картой, компасом, цветными карандашами Санчилов достал тетрадь, пробежал глазами первую страницу, отправился к командиру роты.
Шаг у Санчилова легкий, чувствуется, что он все же спортсмен, даже ноги "кавалериста" придают походке небрежную бравость.
…Сержант останавливается перед Груневым.
- Ремень затянуть. Эмблемы почистить.
Он отрывает пуговицу, висящую у горла на нитке, подает ее Груневу:
- Пришить.
Дроздов сердито думает: "Запрещенный прием. Увидел бы командир полка, дал бы тебе".
Сержант внимательно смотрит на модника Дроздова. Его ржаные курчавые волосы озорно вырываются из-под пилотки:
- Обросли. Подстричься.
Эта чертова прическа не дает покоя Крамову!
- Прическа "молодость". Рекомендована журналом "Советский воин", - пытается защититься Дроздов.
- Приаккуратьтесь, - неумолимо говорит сержант, - чтоб полный ажур…
Он взглядом упирается в голенища сапог Дроздова:
- Это что за гармошки?
Дроздов отвел глаза в сторону, видно, зря старался с голенищами.
- Почему у вас гимнастерка такая короткая?
- Села после стирки, - бормочет Дроздов.
Он силится одернуть вчера подрезанную гимнастерку, собравшуюся почти возле ремня, но из этого ничего не получается. "Опять прокол будет", - думает Дроздов, имея в виду очередное наказание. Но нет, обошлось. Крамов только сказал: "Сменить гимнастерку", - и прошел дальше.
Дроздов провожает его сердитым взглядом: "На воде заводится! Как командир, так и всегда прав".
До завтрака была политинформация.
В столовой Дроздов, уминая кашу с мясом, мурлычет так, что слышит только Грунев:
- Здесь дают нам прикурить. Смех заставят позабыть…
Грунев, по своему обыкновению, меланхолически ковыряется в тарелке.
- Лавровый лист нашел? - поинтересовался Дроздов. - Ешь, Груня, он калорийный.
Грунев огрызается:
- А гимнастерочку-то, модник, переменил?
- Перезимуем, - беспечно отвечает Дроздов, - сегодня опять на полосе препятствий косточки поломаем. Сколько соли спишешь?
- Сколько надо, столько и спишу. Ты мне не указ!
- Молодец, солдат, капитаном будешь!
Дроздов тянется к кувшину с квасом, пахнущим хлебной коркой.
Крамов, издали поглядывая на солдат, думает: "Дроздов пришел в армию, уже умея читать. Груневу пришлось начинать с букваря. Дам ему сегодня дополнительную нагрузку на полосе препятствий. Прошлый раз он ее прошел уже за две минуты, да сорвался с балки… Поупражняю в прыжках через козла… А потом поучу сборке пулемета с завязанными глазами…"