- Доктор, - с укором произнес Ковалев, - ваш личный шофер - я. Неужели вам не дают покоя лавры мадам Градовой?
- Убедил, - рассмеялась Вера, - и довольно легко…
- А я с удовольствием отвезу тебя и приеду за тобой.
- Приятно иметь личного шофера такой квалификации. Ты знаешь, я все же сейчас загляну в больницу, как там Света?
- О боги, не имей жену-врача, - проворчал Ковалев, - и я с тобой пойду…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Было часов пять вечера, когда поезд остановился у вокзала города, где Ковалев более двух десятков лет назад окончил суворовское училище.
Владимир Петрович пошел вверх по взгорью. Высились корпуса огромного завода, целые кварталы многоэтажных домов; век стекла и алюминия энергично проложил свою трассу и здесь, лишив этот, прежде маленький, городок патриархальной тишины.
Собор, казавшийся когда-то огромным, словно бы врос в землю, сгорбился рядом с обступившими его новыми зданиями театра, универмага, Дома офицеров.
Припорашивал землю снег. Сквозь голые ветви акации проступало багряное небо в синей штриховке.
Ковалев миновал городской парк с дремлющими фонтанами. А вот завиднелись и колонны училища. Сердце Ковалева забилось сильнее. Кого увидит он сейчас?
Встречи в суворовском, в день его рождения, стали традицией. В разные годы приезжали Братушкин и Гербов, Кошелев и Мамуашвили. Прилетали и другие, слали письма, телеграммы.
Ковалеву задалось вырваться сейчас впервые за два десятка лет - так распорядилась воинская судьба, ревниво не выпускавшая его из жесткого круга обязанностей и неотложных дел.
Собственно, и теперь Ковалев очутился здесь вопреки, казалось бы, всем запретам службы: назначено инспектирование их дивизии, ждали высокое начальство.
Когда Владимир Петрович получил из Москвы письмо от Боканова, где Сергей Павлович просил: "Постарайся приехать хотя бы на несколько часов", то с горечью подумал: "Это невозможно".
Вчера, доложив командиру дивизии Алексею Уваровичу Барышаву о готовности полка, он уже собирался выйти из кабинета, когда генерал спросил, сняв очки и всем видом показывая, что служебная часть беседы закончена:
- Ну, а что дома-ш, Владимир Петрович? От сына вести есть-ш?
К этой особенности генеральской речи, прибавлять букву "ш" ко многим словам, не сразу привыкли, а привыкнув, перестали даже замечать.
Барышев знал, что Петр - в Минском суворовском и в свое время одобрил эту "наследственность".
- Парень, видно, прижился, - ответил Ковалев, - я был у него.
И вдруг Ковалеву захотелось показать генералу письмо Боканова. Он достал письмо из кармана кителя, протянул Барышеву.
- Вот… Получил от своего воспитателя, полковника Боканова.
Алексей Уварович снова надел очки, брови, словно бы седыми навесиками, легли на дужки, внимательно стал читать письмо.
К командиру дивизии Ковалев относился с большим уважением. Он начал войну сержантом, а закончил ее в Берлине командиром батальона, Героем. Академии Фрунзе, Генерального штаба сделали Барышева очень грамотным военным.
Генерал никогда не вызывал в дивизию офицеров без истинной необходимости и своим помощникам запрещал это делать, называя "заседательским зудом" склонность к необязательным, говорливым совещаниям, кабинетным бдениям. Иные из них офицеры прозвали КВН - клубом веселых и находчивых.
Не было такого случая, чтобы Барышев оскорбил или принизил своего подчиненного.
При всей строгости и взыскательности генерала с ним хорошо служилось, ни в чем никогда не хотелось его подводить.
Кончив читать письмо, Алексей Уварович задумчиво сложил его.
- Я понимаю, товарищ генерал, - как о деле само собой разумеющемся сказал Ковалев, - поездка моя сейчас, конечно, невозможна…
Барышев вскинул на него серые, немного усталые глаза.
- А, собственно, почему невозможна-ш? - спросил он.
- Но…
- Неужели вы так неуверены в своем полку-ш?
- Нет, но…
- А я думаю, поехать вам надо-ш.
Ковалев ошеломленно молчал.
- Непременно поехать надо. - Барышев даже слегка прихлопнул ладонью по столу, словно печать ставил. Возвращая письмо, сказал: - Вашему воспитателю передайте от меня привет-ш… А мы здесь без вас как-нибудь обойдемся… Уверяю вас-ш!
Вот и парадный вход в училище. Решетчатая ограда. Еще величавее тополя, а пушечки петровских времен на каменных подставках и пирамиды чугунных ядер кажутся совсем игрушечными.
На тротуаре, у стены училища, - человек шестьдесят. Какой-то усач-майор… Преждевременно располневший подполковник с оттопыренными ушами. Авилкин!
Семена нет… Значит, не смог. Майор Виктор Николаевич Веденкин! Только в штатском. А это кто - усохший и маленький? Тутукин! И тоже в штатском.
- Володя! - подошел полковник Боканов.
Они обнялись. Сбоку, тесня Ковалева изрядным животиком, подступил Авилкин.
- Коваль!
- Здр-а-вствуй, со-о-лнышко, ты солнце ясное, - пропел приятный бас, явно адресуя эти позывные Авилкину.
Ковалев обернулся. Пел Снопков. Ямочки на щеках и подбородке, лицо розовое, как после парной. А выражение узеньких глаз смешливое. Майор!
- Павел!
- Собственной персоной!
Они шутливо побоксировали.
- Где служишь?
- Военный журналист.
Снопков ловким движением извлек из кожаного футляра фотоаппарат, нацелился им на Ковалева и Боканова.
- Минуточку. Разрешите огорчить!
Подошел неторопко вальяжный в своей полковничьей папахе Пашков. Сказал сдержанно:
- Здравствуй, Владимир. - Крепко пожал руку Ковалеву.
И еще, и еще какие-то незнакомые офицеры.
Сбылись пророчества генерала Полуэктова:
"Мы в вас видим продолжение себя… Вы приедете капитанами, майорами…"
А вот неизменный старшина Архип Матвеевич Привалов. Сверхсверхсрочник… Щеки в склеротической, розовой сетке прожилок, усы стали зеленовато-ржавыми.
- Товарищ старшина, - вытягивается перед ним Павел, - суворовец Снопков прибыл для свидания с вами.
Держится Привалов молодцом, браво расправляет плечи.
- Съехались, детки! - говорит он растроганно. - И я ж вас ковал.
"Вот где собралась военная косточка", - думает Владимир Петрович.
- Один момент! - опять командует майор Снопков. - Коваль, стань рядом с Архипом Матвеевичем, я вас щелкну… Увековечу для потомства.
В зубах у Снопкова - вероятно, для солидности - дымящаяся, изогнутая трубка, на живот свешивается фотоаппарат "Киев", в руках - потрепанный, видавший виды "Кодак", подаренный ему отцом еще в сорок пятом году.
- Тебя, Геша, Архип Матвеевич ковал? - спрашивает Павел у Пашкова.
- Да еще как!
- А я тебя ковал? - не отстает Снопков и легонько тычет Пашкова кулаком в бок.
- Аж искры сыпались, - притягивает друга за плечо Пашков.
Все последние годы они переписывались и сюда приехали вместе.
- Товарищи суворовцы! - провозглашает Веденкин. - Пойдемте в училище, нам разрешили собраться в кабинете истории… Присмотримся друг к другу…
Виктор Николаевич после демобилизации работал в этом же городе директором педучилища, готовил учителей для "мелюзги", издал два тома "Методики преподавания истории", читал лекции и чувствовалось, что в суворовском он - свой человек. Заместителем начальника суворовского был его давний друг - полковник Беседа. Вчера Беседу срочно вызвали вместе с генералом в Москву, но перед отъездом Алексей Николаевич позаботился, чтобы гостей, как обычно, приняли радушно.
В вестибюле у знамени замер часовой с алыми погонами. На мраморной доске медалистов-суворовцев - длинные столбцы имен. "Мы их начинали", - подумал Ковалев, найдя фамилии Суркова, Пашкова, свою.
Все так же, с хитрецой, улыбался Суворов.
На Доске почета - награжденные орденами: Савва Братушкин, Павел Авилкин… А что это на фотографии за головастый человек с полными губами и в генеральских погонах?
Батюшки! В суворовском миру Гура, а ныне - доктор технических наук Максим Иванович Гурыба. Тот самый фантазер Гурыба, что изобретал реактивный снаряд из железной трубки, начиненной кусочками целлулоидной мыльницы, скорострельную пушку "Илюша", летательный аппарат с черным жуком вместо мотора, а в степи с Самсоновым возводил "могилу неизвестного кузнечика". Что же изобрел он теперь?
…Мимо офицеров то и дело проходят суворовцы, вколачивая подметки в паркет гулких коридоров, удивленно застывая у стен: "Наверное, комиссия какая-то… Вон сколько старших офицеров…"
А старшие офицеры табунком ввалились в исторический кабинет, тесня друг друга, уселись за столами.
На стенах - портреты Чапаева и Фрунзе, нарисованные когда-то Андреем Сурковым, карты походов Суворова, схема Ледового побоища, старательно смонтированные иллюстрации из времен Великой Отечественной войны.
Кабинет ярко освещен, и, невольно щурясь, гости стали с любопытством присматриваться друг к другу.
Правее Ковалева, у окна, сел подполковник с голубыми петлицами летчика. На его груди - ромб академии, радуга орденских планок, золотистая эмблема с крылышками. Кто это? Ну до чего знакомые глаза с отчаянной! И раздвоенный подбородок?
- Артем! - невольно вскрикнул Ковалев.
- Володя! - вскочил Каменюка и, подбежав к Ковалеву, обнял его, словно хотел сшибить, сел рядом.
- Ты где? - не выпуская плеч Каменюки, спросил Ковалев.
- Командую полком. - Артем назвал город на западной границе.
- Сила! - сжал плечи Каменюки Владимир Петрович.
- Порядок! - в тон ему, на древнелейтенантском жаргоне ответил, озоруя, Артем. Глаза его позаимствовали густую синь неба.
У доски остановился совершенно седой Веденкин и, поглядывая веселыми глазами на взбудораженных гостей, громко произнес:
- Прекратить шум, товарищи суворовцы!
Все мгновенно умолкли.
- Условный рефлекс, - прошептал Артем.
- Ну-с, давайте заново знакомиться… Суворовец Рогов - к доске!
Усатый майор послушно поднялся и пошел к доске. Исподлобья окинул притихший класс изучающим взглядом. Подправив кончиками пальцев черные усы, сказал густым, словно бы осевшим, простуженным голосом:
- Я из Заполярья сюда на минуточку прилетел… Может, помните Рогова? В тутукинской роте был?
Маленький Владимир Иванович Тутукин оживился, снял и надел очки - черт возьми! - как и прежде с дужкой, перехваченной проволочкой.
- Бежал из училища, - продолжал Рогов, - чтобы "Русь повидать" и прогреметь поэтом… Полковник Зорин лохмотья мои тогда приказал сфотографировать… Так это я.
- Петька! - раздался крик - не выдержал подполковник Авилкин.
- Он самый, Авилка! - подтвердил Рогов и снова прикоснулся к усам. - Я на Севере уже восьмой год распечатываю… Сейчас в академию готовлюсь. Снега у нас, братцы, хватает. Отдыхаем на кончиках телеграфных столбов. В этом году лета и не было, даже олени не линяли. Навигацию открыли в октябре. Ничего, служим. Привыкли к тундровой ночи, длиной в три месяца. В пургу прикрываем лицо прозрачным щитком - "телевизором"… Но вы не думайте, у нас и бассейн с теплой водой есть!
Он умолк, представляя, наверно, свой поселок.
- Капсе,- попросил кто-то тихо из зала, видно, тоже северянин.
- Родилось у меня два сына заполярных. Мы их на денек соседям подбросили, а жену свою я сюда прихватил… - Рогов мотнул головой в угол. Там сидела черноглазая, круглолицая женщина. - Говорю: айда, Тома, со мной. Поглядишь на город, где произрастал твой непутевый муж. Думаю, у нее претензий к суворовскому нет…
Тамара, покраснев, поднялась:
- Подтверждаю… И сыновей мы воспитываем по суворовской системе…
Тамара села.
- А как же стихи? - поинтересовался Тутукин.
- Выпустил две книги, - ответил майор.
- Позвольте, - удивленно поглядел на него Веденкин, - я недавно читал поэму Петра Рогова "Заполярье"! Запомнились: янтарный мех, кисловатинка ягод, сказанное без сожаления: "Мне еще плыть и плыть по снежным волнам". И особенно строки: "Только ртуть здесь падает низко, Человек - набирает высоту".
- Каюсь, я писал, - подтвердил Рогов. Помялся немного на месте, пошел к своей Томе.
Ковалев подумал с ожесточением: "А я или бездарь, или лентяй. Затягиваю с повестью, будто впереди еще две жизни…"
- Суворовец Каменюка, к доске! - вызвал Веденкин.
Артем Иванович легкой походкой пересек кабинет.
И Боканов, и Тутукин, и Веденкин прямо впились в Артема глазами. Широкоплечий, с тонкой, гибкой, словно бы подламывающейся, талией, с крыльями темных волос надо лбом, он излучал щедрую силу. Бороздка на подбородке стала еще глубже, взгляд смел и открыт, а шрам у правого виска почти исчез.
- Ну, с чего начать? - спросил Каменюка, и его лицо стало немного растерянным.
- Без подсказки не можешь, Артем Иванович? - ехидно произнес Авилкин.
- Нет, правда, наверно, как жизнь, сложилась? - посмотрел Каменюка на Веденкина. - После суворовского получил направление в танковое… Томился… Удалось вырваться в авиацию. Потом - академия. Сейчас служу в Ленинградском округе. Третий год командую. Техника нынче, сами знаете… Служба - как на подводной лодке: нельзя и одному ошибиться. Недавно участвовали в маневрах. Слабонервных не оказалось… В первой своей автобиографии я, ни капли не кривя душой, написал: "Мой родной дом - суворовское училище". В прошлом году пришел ко мне представляться молоденький лейтенант. Вижу у него на груди наш значок с профилем Суворова. Говорю: "Теперь в полку два суворовца - его командир и вы…". Поглядели бы, как запылал от гордости лейтенант. Я добавил: "И спрос вдвойне". Он ответил: "Это не страшно".
- Разрешите, подполковник, вручить вам некий сувенир, - таинственно произнес Виктор Николаевич.
Каменюка с любопытством взял в руки подарок: это была его двадцатилетней давности тетрадь по истории.
- Сыну повезу, - оказал Артем Иванович, - он у меня - гуманитарий, - белоснежные зубы на загорелом лице сверкнули весело.
- Суворовец Авилкин! - вызвал Веденкин.
Подполковник Авилкин стал спиной к доске, сцепив пальцы рук на животе.
Есть лица, чуть ли не до старости сохраняющие черты детских лет. Их узнаю́т сразу даже много времени спустя. У Авилкина разве только что рыжеватость волос сгустилась, и они отливали, как начищенная медь, а так все прежний, "пидстарковатый", облагороженный временем, но Авилка.
- Я, кажется, немного больше нормы прибавил в весе, - виноватой скороговоркой произнес он и представился: - Заместитель командира дивизии по тылу…
- Интендантство! - послышались реплики. - Снабжение!
- А куда вы без нас денетесь?
Большие уши Авилкина зарделись, он поглядел на товарищей зеленоватыми глазами, ища сочувствия.
- Обещаю, к следующей встрече, привести себя в порядок.
- Мучных изделий надо меньше потреблять, - наставительно произнес Снопков и ладонью потер свою бритую голову.
- Учту! - пообещал Авилкин. - Уполномочен передать вам привет от майора Алексея Скрипкина - он в штабе ПВО страны, от майора Петра Самарцева - помните, окающего парнишку, вместо доклада генералу: "Я - дежурный", говорил: "Я - уборщик"? Самарцев разрабатывает проблемы ночного вождения автомобилей… Преподает в академии…
- Теперь я хочу представить вам кандидата технических наук майор-инженера Арсения Ивановича Самсонова, - сказал Веденкин, выждав пока Авилкин возвратится на свое место.
Самсонов поднялся. У него маковая росинка на кончике небольшого носа, широкие, бледные губы.
- Путь в науку, - продолжал Веденкин, - сей майор начал на моих уроках, упорно сооружая под крышкой парты каких-то диковинных уродцев из желудей и спичек… "Труды" сына полка отмечались историком жирными колами с фундаментальными подставками…
Самсонов поднял тонкую в запястье руку. Словно желая поскорее отвлечь всеобщее внимание от себя, сказал:
- Меня просил передать вам сердечный привет наш "генерал из суворовцев" Максим Иванович Гурыба. На следующем слете обещал непременно быть.
Посыпались вопросы:
- Где он?
- Что делает?
- Кибернетик, - скупо ответил Самсонов, - адрес его я вам дам.
- А на строевой был?
- Был. Комбатом.
- Чудеса!
- Собственный генерал!
Судьбы, судьбы… А ведь иные и трагично сложились. Скончался от ран, защищая границу в предгорьях Памира, Толя Бирюков, катастрофически утратил зрение Саша Смирнов… В единоборстве с тремя бандитами, напавшими ночью на незнакомую Илье женщину, погиб Кошелев.
Веденкин, словно прочитав мысли Ковалева, сказал:
- Мы все о живых… Но помянем добром и минутой молчания тех, кого нет на свете: генерала Полуэктова, полковников Зорина и Русанова, Семена Герасимовича Гаршева, капитана Героя Советского Союза Дадико Мамуашвили…
Все встали.
- Что произошло с Дадико? - тихо спросил Ковалев у Каменюки, когда они сели.
- Разбился при испытании самолета.
Мамуашвили вел самолет на посадку, когда обнаружил надвигавшуюся катастрофу. Ему разрешили катапультироваться, он отказался, боясь, что самолет упадет в густо населенном районе города. Сел в двухстах метрах от школы, но при этом погиб.
Перед Ковалевым возникло лицо Мамуашвили: упругие щеки, барашек волос. И обещание Дадико, что, когда станет капитаном, - поведет Володю в кино, угостит мороженым. "Вот и нет капитана", - с горечью думает Ковалев.
Снопков, о чем-то шепотом посовещавшись с Веденкиным, подошел к доске, кнопками прикрепил лист бумаги - над старыми фотографиями крупная чернильная надпись: "Кто есть кто?"
- А ну, красные кадеты, навались, узнавайте своих, - предложил Снопков, - и сообщите мне, в бюро розыска…
Мужчины сгрудились у доски, поднимались на цыпочки, выглядывали из-за плеча.
- Клянусь всеми пончиками мира, - воскликнул Авилкин, указывая пухлым пальцем на крохотную голову, - вот этот пацаненок - Кирюшка Голиков, у которого тогда пропали часы! Товарищ майор, - обратился он к Тутукину по старой памяти, - Голиков сейчас военным атташе…
- Громадяне! Это, ей-богу, я! - узнал себя в маленькой фигурке, с ведрами в руках, Ковалев.
- А вон, в углу мастерской… нынешний генерал Максим Гурыба.
- Геша, иди сюда… Посмотри на свои породистые родинки во времена нежного возраста.
- А это - Жорка из "штаба шпаргальщиков"…
- Нет, председатель "Комитета общественного спасения".
- Эти органы позже слились…
- Слушай, Осман-паша, ты помнишь, мы привесили гирю к донышку стула физика? - спрашивает Снопков.
Физик, обнаружив гирю, разразился гневной речью. Самое сильное ругательство у него было: "А-р-р-тиллерийские лошади!"
- А худенький, на коне, - наш художник Андрюшка Сурик… У него экзамены.
- И рядом - Венька… Его наградили медалью "За отвагу" - обезвредил фашистские мины под Курском… Сейчас - майор.
…Приоткрылась дверь в исторический кабинет. Дежурный по училищу передал какую-то бумажную полоску Веденкину. Виктор Николаевич потряс ею над головой, призывая к тишине.
- Получена телеграмма, - многозначительно сообщил он. - "Не смог приехать - родился сын. В честь Суворова назвал Александром. Обнимаю всех. Савва Братушкин".
Поднялся неимоверный шум.