Содержание:
ПРЕДИСЛОВИЕ 1
-
ГЛАВА ПЕРВАЯ - О СОБЫТИЯХ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДИЛИ ПО ПУТИ В ЕВПАТОРИЮ. 2
ГЛАВА ВТОРАЯ, - В КОТОРОЙ ЛЮДИ УПОДОБЛЯЮТСЯ БОГАМ 4
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, - ГДЕ НАЙДЕНА ОСЬ И НАЧАЛОСЬ ВРАЩЕНИЕ 7
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - О СТАРЫХ ХОДАХ НА НОВЫЙ МАНЕР 11
ГЛАВА ПЯТАЯ, - ГДЕ ВСЕ ВХОДЯТ В СВОИ РОЛИ 15
ГЛАВА ШЕСТАЯ, - ДОКАЗЫВАЮЩАЯ, ЧТО КАЖДЫЙ ЛЮБИТ ПО-СВОЕМУ 24
ГЛАВА СЕДЬМАЯ - О РАЗНЫХ ПУТЯХ И ЦЕЛЯХ 32
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, - В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ БУДУЩИХ ГЕРОЕВ ДНЯ 36
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ. - ГДЕ НАПЕЧАТАНЫ ВЫДЕРЖКИ ИЗ "СОВЕТСКО ГО КРЫМА" ОТ ПЯТНИЦЫ 8 АВГУСТА 1928 ГОДА 45
Примечания 46
Матвей Ройзман
Эти господа
Роман
ПРЕДИСЛОВИЕ
Роман "Эти господа" является одним из немногих беллетристических отражений создания в последние годы еврейских земледельческих поселений в Крыму. Правда, с тех пор, как автор начал свою работу, с 1927 г., очень многое изменилось не только в количественном, но и в качественном отношении.
Количественно в 1927 г. налицо было лишь несколько сот переселившихся семей с посевной площадью около 20 тысяч га. А в 1931 г. в Крыму налицо имеется уже свыше двадцати тысяч человек еврейского земледельческого населения с посевом более 100 тысяч га в 75 деревнях, при чем из них около 5 тыс. чел, поселилось в 1931 г., а на 1932 г., по имеющимся заявкам и подготовке, намечено еще большее вселение. Кроме того, в Керчи, Евпатории, Джанкое имеется уже около полуторы тысячи еврейских промышленных рабочих, в Евпатории строится еще текстильно-металлический комбинат "Эмес" на три тысячи рабочих (первый цех, рассчитанный на 600 чел., только-что начал работать), начинается закрепление еврейских рабочих в крымских совхозах степной полосы на 1932 г. Назначено принятие этими совхозами, преимущественно вблизи Евпатории, тысячи постоянных рабочих из еврейской бедноты местечек Украины и Белоруссии.
Но еще важнее качественные перемены. В 1927 г., когда автор начал, и даже в 1929 г., когда он кончил свою книгу, еврейское крестьянское хозяйство в Крыму было еще в подавляющей части индивидуальным, вопросы "моей пшеницы", "моей лошади" играли основную роль, чувствовалось некоторое влияние кулацкой прослойки, как это отражено в романе т. Ройзмана; культурно-политическое строительство лишь начиналось.
Теперь, в конце 1931 г., коллективизация охватила полностью всех переселенцев, кроме незначительной группы кулацких элементов, которые раскулачены и частью удалены. Все переселенческие деревни охвачены рядом МТС при чем осенью 1931 г. первым кончили озимый сев в Крыму две специально переселенческие МТС - Лариндорфская и Смидовичская. В 75 переселенческих деревнях выстроена уже сотня колхозных силосных башен, построены десятки кооперативных переработочных предприятий, заложена тысяча гектаров колхозного поливного огорода, построены общие конюшни и скотные дворы, колхозные птичники, овечьи кошары, - и все это материальное перевооружение закрепило коллективизацию, подчеркнуло преимущества колхозного хозяйства, нанесло сильнейший удар мелкобуржуазной частнособственнической психологии, принесенной переселенцами из своих отсталых местечек и мелких городов.
В процессе переделки хозяйства и условий существования переделываются и сами люди. В переселенческих деревьях имеются уже тысяча комсомольцев , более полусотии школ, несколько ШКМ ("Школ Колхозной Молодежи" повышенного типа), десятки громкоговорителей и изб-читален, еврейский сел.-хоз. техникум им. Ю. Ларина около г. Саки, 32 национальных сельсовета , один национальный район, ряд с.-х. коммун, колхозных бань, столовых, детдомов, выходит районная газета "Ленинер вег" ("Ленинский путь"), начинается стройкой еврейский педагогический техникум в поселке Фрайдорф, подготовляется устройство в 1932 г. металлического фабзавуча в Джанкое и текстильного фабзавуча в Евпатория.
Все эти крутейшие перемены не могли, конечно, отразиться в романе т. Ройзмана, и потому роман надо рассматривать не как фотографию нынешнего положения, а как беллетристическое отображение "вчерашнего дня" переселенческого движения, как своего рода исторический документ. В этом отношении он имеет несомненный интерес - ряд переселенческих типов схвачен верно и живо передан, чувствуется местами постепенный процесс превращения недавнего мелкого торговца и т. п. в гордящегося своей работой члена великой семьи трудящихся, заметна внутренняя борьба, противоречия и их преодоление. Не касаясь отдельных частностей, можно считать, что в общем начальные годы процесса перехода к земледельческому труду выбитой из привычной для нее колеи деклассированной мелкобуржуазной городской еврейской бедноты - нашли здесь себе в ряде отношений достаточно верное отражение.
С укреплением и расширением еврейского колхозного и промышленного переселения, с общим под’емом социалистического хозяйства Крыма существенно изменилась обстановка и для проявлений антисемитизма в Крыму. Они резко пошли на убыль. Вообще, для случаев проявлений антисимитизма в Крыму в первые годы еврейского земледельческого переселения туда взятые автором примеры городского торговца, бывшего владельца отеля, "мещанина с партбилетом в кармане", сами по себе верно очерченные , - не типичны . Конечно , могли быть и такие случаи , но на социальной почве земледельческого переселения возникали определенные особенности. Картины издевательств над стариком-евреем и т. п. явно навеяны известными процессами против преследователей старика-еврея в Москве и работницы Баршай в Белоруссии, происходившими как раз в 1927–1928 гг. Для проявлении антисимитизма в Крыму в связи с основанием первых переселенческих деревень характерны другие социальные моменты. Во-первых, в Степном Крыму в то время была еще сильна кулацкая прослойка, опасавшаяся занятия переселенцами ее крупнейших земельных излишков и пытавшаяся потому исподтишка поднять травлю переселенцев. Два-три раза доходило до попыток кулацких кучек нападать на еврейские деревни, не говоря уже о случаях намеренной потравы посевов и т. п. Во-вторых, те годы были в Крыму периодом так наз. "ибраимовщины", когда татарская буржуазия через своих пробравшихся в советский аппарат подголосков (в том числе тогдашнего председателя Крымцика Вели Ибраимова) пыталась столкнуть лбами татарских трудящихся с советской властью под лживым предлогом защиты национальных интересов татар против денационализации Северного Крыма еврейским переселением (на деле тогда татары составляли в Северном Крыму лишь около 10 % населения). Поэтому буржуазные подкулачники в советском аппарате пытались прямо восстановить татарское население против еврейского переселения, сам Ибрагимов произносил об этом речи в деревнях и стал во главе кампании за переселение в Крым ("вместо евреев") потомков татар, выселившихся из Крыма в Турцию при Екатерине Второй. Дело доходило до прямого укрывательства "ибраимовцами" свободных земель, до попыток принудительно переселять с южнобережных гор в северокрымские стели татарскую бедноту, энергично отказывающуюся от такого "благодеяния" и требовавшую себе кулацкие излишки здесь же на месте, в Южном Крыму. Наконец, в-третьих, антисимитские настроения в то время частично питались еще недостаточной социальной чисткой состава еврейских переселенцев, просачиванием в их среду семей, переезжавших с эксплоататорскими целями для торговли, бравших наемных рабочих и т. п., чему способствовал индивидуалистический уклад переселенческого хозяйства того времени.
Все это теперь переменилось. Твердо проведена в общекрымском масштабе земельная реформа, снята кулацкая верхушка, освобождено для совхозов и для еврейского переселения по триста тысяч гектаров там, где раньше буржуазными агентами, покрывавшими кулаков и опиравшимися на них, отрицалось наличие даже небольших свободных пространств. Мне случилось быть председателем Особой комиссии в Москве, распутывавшей узел фактических крымских земельных отношений и установившей утвержденные затем центральным правительством основы и план крымской земельной реформы, - и близко познакомиться со всей этой ушедшей в прошлое механикой. Разгромлены совершенно националистические буржуазные агенты, осужден судом в Симферополе и расстрелян Вели Ибрагимов, с низов татарских трудящихся масс подняты наверх подлинные батраки, беднота, труженики. Наконец, проведена чистка состава переселенцев, введено было удаление, отобрание земли у тех, кто нанимал рабочих, занимался спекуляцией, успешно проведена сплошная коллективизация и ликвидация на ее основе кулачества, как класса. Все это вместе нанесло такой тяжелый удар возможностям проявлений антисимитизма против новых еврейских деревень, настолько подорвало под ним социальную почву, что оставшиеся еще, может быть, где-либо замаскированные антисимитские элементы из "бывших людей", подобных выведенным т. Ройзманом, - затаились, притихли.
Наоборот, десятки новых еврейских земледельческих деревень в Крыму сделались несомненным серьезным орудием в борьбе против попыток враждебных советской власти элементов найти дорогу к отсталой части трудящихся масс путем насаждения и разжигания в них антисемитских настроений. Десятки делегаций от фабрик, деревень, полков и школ РСФСР и Украины ежегодно специально посещают экскурсиями еврейские деревни в Крыму и разносят по всей стране весть о героическом пионерском труде переселенцев, об их упорстве в преодолении лишений среди нетронутой степи без жилищ, без дорог, без элементарных удобств жизни - и о том, как все несомненнее, все более крепнет победа, расцветает молодая жизнь, складываются новые отношения, создается нормальная обстановка, растут производительные силы. Уже два миллиона пудов одного хлеба сдали государству в 1931 г. еврейские колхозы Крыма, да, кроме того, доставили краю, промышленности, курортам молочные и мясные продукты, овощи, кустарные изделия, хлопок и другое техническое сырье.
Книга тов. Ройзмана, по времени своего написания, не могла, к сожалению, дать картины этой новой жизни еврейской деревня Степного Крыма и создающейся ее связи с промышленностью близких к ней городов (организованное отходничество из колхозов на Керченский металлургический завод и пр.). Автору придется написать продолжение своего романа - показать, как и куда пошли эти люди дальше, переживая неудачи, колебания, частичные отсевы и приливы и сродняясь все более с жизнью великой советской страны, с ее социалистической стройкой.
Ю. Ларин.
Москва, 25 ноября 1931 г.
"Как мудрено истреблять закоренелые предрассудки, в которых низкие души находят свои выгоды".
Фонвизин "Недоросль".
6/I (Правдин).
ГЛАВА ПЕРВАЯ
О СОБЫТИЯХ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДИЛИ ПО ПУТИ В ЕВПАТОРИЮ.
1. ИСТОРИЯ НАЧАЛА
Шофер - отчаянный покоритель крымских дорог - вел машину по узкому шоссе, лавируя между откосами и скалами. Скалы шарахались в сторону и исчезали в зернистой пыли. Сбоку от шофера, на подножке, стоял мальчик лет десяти в картузике, похожем на пригорелую яичницу, держался одной рукой за дверцу и, исполняя роль сигнального гудка, сочно свистел в три пальца. Когда закипал радиатор, "Форд" со скрежетом останавливался, мальчик приносил воду, и шофер, отвинтив крышку, поил запыхавшуюся машину. Сев за руль, он опять совершал головокружительные повороты и под визги пассажирок ускользал из-под носа встречных автомобилей.
Рядом с Канфелем сидела женщина, на ней была кашемировая шаль с белой серединой, бахромой по краям, с широкой каймой, на которой переплетались миндали - восточный символ семейного счастья. В миндалях, пестря кошенилью, индиго, марина, расцветали, воздушные гвоздики и скользили за полосу, где темнокрасной змеей изгибался стебель. От ветра и пыли женщина закуталась в шаль с головой, из-под шали выбилась золотистая прядь волос и пушилась на ветру, как цыпленок. В Алуште шофер затормозил машину возле ресторанчика, пассажиры стали выходить. поручив мальчику охранять багаж. Женщина откинула шаль на плечи, поднялась, ступила на подножку, и Канфель подал ей руку. Рука ее была смугла и тонка, на солнце ногти пролили яркорозовый лак, на безыменном пальце сверкнуло обручальное кольцо. Прямо неся голову, женщина пошла вперед мелкими, резкими шажками, и Канфель увидел ее острые плечи, высокую талию и упругие ноги, схваченные белым шелком чулков. За буфетной стойкой наголо обритый татарин жонглировал печеными яйцами, французскими булками, бутылочками кефира. Получив деньги, он бросил Канфелю сдачу на стеклянный кружок, который бессмысленно вещал:
ТРЕБУЙТЕ МАКАРОНЫ ДИНГА и К
ЛУЧШИЕ ПО КАЧЕСТВУ
ПРОДАЖА ВО ВСЕХ МАГАЗИНАХ
Татарин крикнул плечистой бабе, чтоб она шла к столику Канфеля, но баба из бутылки наливала в кружки пиво, и над кружками вырастали снежные шапки.
- Эремас харэ! - обругал татарин бабу и пожаловался Канфелю. - Жена - уй-уй сэрдыты!
Канфель нес бутылку лимонной воды, тарелку с бутербродами, скумбрией, огурцами, - его толкали, наступали на ноги. Девочка-татарка предлагала купить кизиль, совала ему в руки корзиночку, он дал татарке булку, и она стала рвать ее зубами.
Женщина в кашемировой шали смотрела поверх головы Канфеля, в ее карие глаза ударил солнечный луч, она сощурилась, и глаза блеснули, как осы. Едва приоткрывая рот, она ела бутерброд с сыром, пила глоточками лимонную воду, и на ее скулах рождались морщинки.
- Я не могу забыть Ниццу! - проговорила она, вынув из сумочки платочек и приложив его к губам. - Английская набережная, прозрачное море и женщины! Мосье, эти женщины сошли с картин Рафаэля!
- В России тоже есть красавицы! - сказал Канфель, очищая ногтями кожицу скумбрии. - Кривые ноги, и походка, как у брандмайора! А одежда? Я вовсе не говорю о бедности. Нет! Попадаются шелк, котик, крот. Но покрой, но подборка, но, чорт возьми, пу-го-ви-ца!
- Мы попали в Ниццу во время карнавала! - продолжала женщина, смотрясь в зеркальце, прикрепленное внутри сумочки. - Это было божественно! Маски уродов, яркие краски! Розы, каких я в жизни не видела! Цветами усыпали землю на два аршина!
- У нас тоже бывают пышные празднества! - злорадно подхватил Канфель. - Грязные грузовики нагружают доверху детишками, как дровами, и дают им для приличия по красному флажку! Вам это нужно? Мне это нужно? - Он налил в свой стакан лимонной воды и выпил залпом. - А почему не надеть на грузовик картонного крокодила? Почему не дать детям в руки разноцветных мельниц, тещиных языков?
- О, за границей все ласкает глаз! - уверенно заявила женщина, открывая серебряную пудреницу, украшенную изумрудами. - В ресторане чисто, уютно, приятно! Официант не смотрит в рот, буфетчик не следит, как бы вы не положили ложку в карман! Вазочки, салфеточки, зубочисточки! И внимание, внимание, внимание! Подумайте, в магазине выбираешь час, два, три, а хозяин рассыпается в любезностях, и приказчики улыбаются!
- Позвольте! - перебил женщину Канфель, принимаясь за сыр. - В наших кооперативах тоже любезное обращение! Пока стоишь в очереди, страус может снестись!
- Вы знаете, какой был со мной случай в Париже! - разоткровенничалась женщина, сдувая с пуховки излишки пудры. - Я выбрала материю и велела из нее сшить плед, чтоб удобней провезти через таможню! Мне сшили плед, я пришла за ним, и при мне привезли новые образцы! Я так захотела той материи, что чуть не расплакалась! Представьте, хозяин велел распороть плед и сшить из новой материи. Утром мне прислали этот плед и коробочку: я забыла ее на прилавке. В коробке была всего одна конфетка!
- Раньше у Мюра-Мерилиза поступили бы так же! - сказал Канфель. - Tempora mutantur! Времена меняются! - и, слыша сигнальный свист к сбору, стал быстро доедать малосольные огурцы. - Никакая страна не может жить без культуры! У нас старая культура на задворках, а новой нет! Старый быт долой, а от нового тошнит! - Он завернул остатки огурцов в газетную бумагу и спрятал в карман. - Я, культурный человек, должен носить цветную сорочку, мягкий воротник и рублевый галстук. Иначе зачислят в буржуи и обложат, как барона! Чем не Папуазия?
- Да! - грустно заключила женщина, подымаясь со стула. - За границей можно красиво жить и красиво умереть!
Шофер подергал веревки, которыми был привязан багаж к кузову, приседая, краснея, завертел рукоятку, и мотор запульсировал. Мальчик вскочил на подножку и испустил раздирающий уши свист. Чахлая лоза поползла под откос, кудахчущие куры брызнули в стороны, арба с сеном прижалась к скале, встречный извозчик слез с козел и взял лошадь под уздцы. Пыль стала мельче, мягче, ветер похолодел, летевший навстречу виноградный лист уперся в грудь шофера и держался на его кожаной куртке, как приклеенный. Справа в синеве маячили сахарные отроги Яйлы, из отрогов к северу выступал Чатыр-даг, высоко поднимая свое плато - сверкающий поднос, на котором солнце сочилось перезрелой дыней.
- Море кончается! - сказал шофер, слегка тормозя машину. - Прощайтесь с морем!
По морю взапуски скользили волны, перепрыгивали друг через друга, широко распуская павлиньи хвосты. Перья - сизые, зеленые, розовые - играли, как радуга, и пропадали. Канфель подобрал угол спустившейся шали, набросил ее на колени соседки, нащупал оголенную по локоть руку и обхватил ее пальцами. Еще по дороге в Крым, в поезде, Канфель не избегнул банальной мечты о курортном романе; но в Ялте, где он три дня работал по делам Москоопхлеба, жара засушила его дорожную мечту, а переговоры отняли вечерний досуг. Теперь мечта оживала, он готов был ухаживать за этой женщиной и с грустью думал, что в Симферополе они расстанутся.
Через час автомобиль зашлепал резиновыми лапами по шоссе, автомобилю пересекли путь лиловые сумерки, сквозь них надвигались полутораэтажные домишки со стеклянными галлереями, в которых желтели маслянистые огни. Шофер остановил машину, мальчик открыл фонарь, зажег, и одноглазая машина двинулась в город. Канфель обрадовался трамваю, танцующим на проволоке звездочкам, и крикнул мальчику:
- Где едем?
- Пушкинская! - ответил мальчик и тоном крымских старожил пояснил: - Сам Пушкин жил в этой месте!
Машина под’ехала к зданию, на вывеске мчался зеленый автомобиль, хотя от заднего колеса осталась половина, и шофер имел красный безбровый глаз на виске. Заспанный счетовод в нижней рубашке, брюках, засаленных до того, что они блестели, как никелированные, открыл дверцу машины и проверил у пассажиров багажные квитанции.