Нюрка тоже доярка, на одной ферме с Тоней работает. Эта бабенка ловкая, вывернется из любого положения, а вот Тоня попала в беду. Наверно, коровы раствора карбамида напились и подохли. Не иначе.
Эх, Тоня, Тоня… Нравится девушка, очень нравится, взять бы да подойти и сказать начистоту. Что страшного? Хотел однажды проводить из клуба и объясниться, все как будто шло хорошо, из клуба вышли вместе, а потом руки и ноги свинцом налились, мысли вдруг словно выветрились, язык распух во рту - не двигался. Какое-то наваждение. Она убежала, ему до сих пор стыдно.
Потом утешал себя - что ни говори, а он старше ее на десять лет. Утешители толковали, будто такая разница для мужчины невелика, а самая нормальная. Но Олег Павлович твердил себе, что он для Тони неровня. Упорно твердил, это, особенно тогда, когда видел, что Тоня с кем-то разговаривает охотнее, чем с ним.
Да, ошарашил меня новостью Малев. Может, не ездить к Лихареву? Повернуть на ферму, благо до нее рукой подать - вон за той березовой рощей. Вот переполох-то будет. Подумают, что пришел следствие наводить, как-никак районное начальство. А ему не до следствия. Он представил Тоню убитой горем, в слезах. Нет! На ферму сегодня дороги не будет. Собирался к Лихареву, к нему и поедет. Там нужнее, у Лихарева техника простаивает из-за семян.
Мост через речушку построили в прошлом году, чисто обструганные сосновые перила не успели почернеть и потрескаться, а доски настила уже расхлябались. Речка текла мутная, на отлогих берегах желтела прошлогодняя трава - осока, приглаженная во время половодья.
Ивин закурил, всматриваясь в дорогу. Кажется, за окраинным саманным домиком - машина. Вот выкатился на простор бензовоз, таща за собой облако пыли. Ивин поднял руку. Тяжело вздохнув тормозами, бензовоз остановился, обдал теплым бензинным чадом, Олег Павлович проворно взобрался в кабину, спросив:
- Из второго?
Пожилой шофер утвердительно кивнул головой и дал газ. Баранку держит старательно, сидит прямо, машину ведет аккуратно.
- Кто у вас кладовщиком? - спросил Ивин.
- Пашка Сорокин.
- Пьяница?
- Нет, - после долгой паузы ответил шофер.
- Как же нет? Говорят, в дымину пьян.
Дорога вползла в березовую рощу и была в глубоких рытвинах, заполненных жидкой грязью. Бензовоз отчаянно закачало, будто он попал в свирепый шторм. Ивин схватился за дверцу. Шофер свел у переносья брови, поглубже нахлобучил кепку - туго ему на такой дороге.
Когда миновали рощу и вырвались на ровное поле, дорога опять стала хорошей, ровнее асфальта. Шофер облизал пересохшие губы, отозвался:
- Племянницу пропивал и назюзился.
Ивин наблюдал за скучной серой дорогой. Слева и справа поля. Местами в кучки жались низкорослые березки - колки. Встречалась непробороненная зябь, у которой верхние гребешки заметно посерели - влага испарилась. Поодаль щетинилась желтая прошлогодняя стерня. А вот отметины недавней работы. Поле укатано ровно, а все-таки следы сеялок хорошо заметны, поле будто аккуратно расчесано.
Потом бензовоз, натруженно гудя, брал подъем, а когда оказался на самой вершине, Ивину открылись дали, окрашенные в целую гамму цветов: черный - от вспаханной земли, желтый - от прошлогодней стерни, коричневый и белый - от березовых рощ и сизый - от уходящей за горизонт цепочки гор.
Второе отделение разместилось в Ванюково, возле березового леса. Деревушка вытянулась в единственную улицу, и от одного конца ее до другого высились тополя: большущие, раскидистые, кряжистые богатыри из древней сказки. В летнее время деревушку закрывал зеленый шатер. Сейчас тополя просматривались насквозь. Почки набухли и выделялись - иззелена-коричневые.
Лихарев поджидал в конторе отделения, маялся у окна. Увидев бензовоз, выбежал на крыльцо, улыбаясь выпрыгнувшему из кабины Ивину. Ростом высок, лицо узкое, чуть вытянутое. Волосы темно-рыжие. Даже ресницы рыжеватые, и пушок на руках отливал золотом. На левой руке красовался темно-синий якорь: в былые времена Лихарев служил во флоте.
Ивин мрачно пошутил:
- Милиционера бы позвал, а не меня.
- Где взять милиционера-то? - возразил Лихарев. - Нету милиционера. К Пашке пойдем?
- Чего ж тянуть? Только в самом деле не знаю, что буду делать. Втянул ты меня в историю.
- На то ты и начальство.
- Думаешь, при начальстве он отрезвеет и огуречного рассола попросит?
- А, - безнадежно махнул рукой Лихарев. - Ему и завтра не отрезветь. Не умеет пить - не пил бы.
Лихарев шагал ходко. Ивин еле поспевал за ним. Смешной немного этот бригадир: комбинезон натянул поверх телогрейки, кепку вообще не признавал, легкий ветерок балуется буйной шевелюрой, перебирает медные космы. Ноги похожи на циркуль - длинные и в шаге размашистые.
Сорокины жили на краю деревни, возле амбаров. За амбарами большая лужа, не высыхающая и летом. Сейчас в ней полоскались, весело покрякивая, белые пекинские утки. Все удобства у Пашки под боком - сам себе и кладовщик, и сторож, и утки, наверно, его личные.
Во дворе непрошеных гостей встретила визгливым лаем лохматая дворняга. Лихарев сердито притопнул ногой, и дворняга, поджав хвост, спряталась под крыльцо. Уже оттуда повизгивала обиженно; какая-то несерьезная дворняга.
Лихарев двигался первым. Миновав темные сенки с терпким запахом укропа, очутились в избе, небольшой, но уютной, с самодельными половиками на полу и тюлевыми занавесками на окнах, с русской громоздкой печкой, делившей избу на кухню и горницу. Кухня была прямо сприходу.
Непрошеных гостей встретила хозяйка - Глашка Сорокина, круглолицая, бойкая женщина. Увидев Лихарева, всплеснула руками:
- Опять лезешь, охломон! И чего надо?
Когда порог переступил Ивин, Глашка поджала губы, скрестила на высокой груди руки. Насмешливо оглядела Лихарева с ног до головы, а Ивина - с откровенным любопытством. Бригадир без спроса подвинул скрипучую табуретку, сделал вид, будто сметает с нее пыль (хотя какая там пыль у такой чистюли?). Глашка с презрительной усмешкой заметила:
- Чистая. Своими огузьями не замарай.
- Принимай гостей, хозяюшка, - как можно приветливее и веселее проговорил Олег Павлович, этой нарочитой веселостью он хотел скрыть растерянность.
- Гостям завсегда рады, - отозвалась Глашка. - Купите поллитру - будете хозяевами.
- Упились уже, хватит, - заметил хмуро Лихарев. - Поди, и одеколон выдули. А браги сколько?
- Ишь прыткий! - возразила Глашка и зло прищурила красивые зеленоватые глаза. - Да я тебя, если хошь, залью брагой. Ишь какой ревизор нашелся. Видали мы таких ревизоров!
- А, была нужда вас учитывать. Вас учтешь, держи карман шире. За брагу и к ответу притянуть запросто, и притянем, дай срок.
- Не стращай, пуганая. И прикуси язык, баламут!
- Ладно, хватит трепотней заниматься, не за этим пришли. Товарищ из парткома хочет совесть твою проверить.
- Кто же не знает этого товарища? - кокетливо пропела Глашка и с бесстыжим любопытством повела зеленоватыми глазами на Олега Павловича. Ивин смутился, отвел взгляд - черт возьми, не баба, огонь. А та нехотя возразила Лихареву, продолжая щупать Ивина глазами:
- Совесть у меня как стеклышко, не чета некоторым. Не будем указывать пальцем.
Лихарев нервно постучал по циферблату стареньких наручных часов:
- Три часа стоим по твоей милости. Ивану Михайловичу доложу, он тебе покажет чистую совесть.
- Мамочка моя, убоялась-то я как! Ну прямо дрожь в коленках, стоять не могу. Страсть одна, - и вдруг зло нахмурилась: - Уходи отсюдова рыжий-палевый. Нечего тебе тут о чужой совести распространяться. На свою оглянись.
- Дура! - не сдержался Лихарев. - У тебя что здесь, - он с остервенением постучал кулаком по подоконнику, так что стекло звякнуло, а потом поколотил себя по лбу, - и что здесь!
Она презрительно усмехнулась:
- Лоб-то побереги, не медный, чай.
- Зато закаленный, - подхватил Ивин, который давно искал удобного момента, чтобы прекратить перебранку. - Небось в шелбаны мальчишками здорово играли, вот и задубел лоб.
Глашка скривила в улыбке губы:
- Сказочки для младенцев. Расскажите что-нибудь поинтереснее.
- Правильно, - улыбнулся Ивин. - Сказочки. А что же делать? Только сказочки и рассказывать. Сеять все равно нельзя.
- Во-во, - пропела Глашка, - подвели. Сейчас скажете: весенний день - год кормит.
- Нет, не скажу, грамотного учить - дело портить.
- Да уж чего. Газеты читаем.
- Ну что, Федор Алексеевич, может, ты какой анекдот знаешь? - спросил Ивин.
- И-и, - возразила Глашка. - Ничего он не знает, темный он, хотя и во флоте служил.
- Дура ты и есть дура, - устало огрызнулся Лихарев.
- Ну прямо все какие умники стали, дуракам уже и ходу нет. А рассказал бы он мне анекдот, может, я бы ему еще утром отдала.
- Убить тебя мало, Глашка, - взорвался Лихарев и стукнул кулаком по подоконнику.
- Бей, не жалко, дерево стерпит.
И вдруг она, зыркнув на бригадира злыми глазами, нахмурилась, будто постарела на добрый десяток лет, повернулась к печке и протянула руку к трубе, где закрытые меховыми овчинными рукавицами, лежали ключи от амбаров. Юбка приподнялась, обнажив полные белые икры. Олег Павлович смущенно отвернулся. Накинув на плечи мужнину телогрейку, она без слов направилась на улицу, всем своим видом подчеркивая презрение к Лихареву. Ивина взяло еще большее зло. Ведь могла она отпустить семена Лихареву раньше. Из-за ее каприза ему, Ивину, пришлось тащиться сюда, хотя планы были другие. Да еще такая беда стряслась с Тоней, ему совсем не до шуток, а вот ведь пришлось ехать к этой бабенке, чтоб ей ни дна и ни покрышки. Отчитать бы солоно за такие капризы, да что толку. Ты ей слово, а она десять. Тут надо Ивану Михайловичу свою власть проявить. Вспомнил Медведева, и еще сильнее разгорелось раздражение на самого себя, на Медведева за то, что укатил, не дождавшись, на Малева - с утра подкинул скверную новость, на бесстыжую Глашку.
За калиткой Лихарев побежал за машиной. У амбара Глашка отомкнула два увесистых замка, сняла массивную железную накладку и открыла тяжелую дверь, которая натруженно скрипнула. Глашка повернулась к Ивину и насмешливо спросила:
- И чего же вы меня не ругаете?
Он буркнул в ответ:
- Не хочу.
- Ишь как! Боитесь али презираете?
- Волков бояться - в лес не ходить. Будь я на месте Медведева, я б вам показал, как куражиться.
- Ох и скушный разговор. И вообще мужики какие-то скушные пошли, помрешь от зевоты.
- Это правда, если вы и умрете, то только от зевоты, а не от работы.
- А что? У меня выходной.
- Сколько же их на неделе?
- Все мои. - Глашка поджала губы. - Боже мой! Все воспитывают, все прокуроры, куда это деться теперь бедной женщине!
Ивин промолчал. Только подумал: "Тебя ни черт, ни дьявол не переговорит. Ого! Ты им сама сто очков вперед дашь! Двадцать коров угробишь, но переживать не станешь, такие, как ты, не переживают, нет! Трудненько приходится Пашке, хотя я его видеть не видел, но сочувствую. Федор Алексеевич говорит, что он нрава тихого, заездит она этого тихого".
Приехал Лихарев на "ЗИЛе", и Олег Павлович вместе с ним таскал мешки с зерном из амбара и бросал в кузов, как заправский грузчик. Глашка привалилась плечом на дверь, лениво переругивалась с бригадиром и нет-нет снова жгла взглядом Ивина. Да, нелегко приходится тихому Пашке, завидовать тут нечему.
Когда семена погрузили, Олег Павлович подтолкнул Лихарева в кабину, а сам легко перемахнул через борт в кузов, и они помчались на полевой стан.
Со второго отделения Ивин возвращался вечером. Солнце огненно допылало на западе и растаяло в тучах. По всему видать, погода изменится, а как это некстати.
За день Олег Павлович намотался немало. Сеяльщик Панько, какой-то сумной и вроде бы обиженный мужик, попросил Ивина постоять на сеялке - домой позарез нужно было сходить, жена хворала. Ивин, стоя на запятках сеялки, проехал не один гон, как договорились, а целых три. Гоны были подходящие - километра два с половиной в один конец, если не больше. В общем-то чуть не полсмены выстоял за Панько, а тот возвращаться не торопился. Вернувшись же, место свое занял без единого слова, спасибо не сказал, словно бы не Ивин сделал ему одолжение, а он Ивину, сменяя раньше времени. Олег Павлович не обиделся. Панько всегда хмурый и нелюдимый. В совхозе отзывались о нем уважительно: работяга-то хороший, на все руки горазд. Он и плотником может, и комбайнер отличный, и вот за сеялкой стоит. Безотказный. Куда пошлют, туда и пойдет, и любое дело сделает на совесть. Только подшучивали: мол, легче подсмотреть, как в лесу папоротник цветет, чем у Панько улыбку. Так что обижаться Ивину на то, что Панько не сказал ему спасибо, было просто нельзя. К тому же, такая форма обращения, пожалуй, больше нравилась ему, она как бы уравнивала Ивина со всеми рабочими: очень хорошо, что они не считали его за начальство, значит, приняли в свое братство.
Затем с хохотушкой Ниной, вчерашней десятиклассницей, теперешней учетчицей, писал боевой листок. Нина постоянно хихикала, будто ее щекотали. Ивин никогда не считал себя остряком, просто не было в нем этого таланта, но каждое его слово почему-то смешило Нину. Позднее пожаловался Лихареву. Федор Алексеевич улыбнулся и спокойно заметил:
- Она у нас такая. Покажи ей палец - от смеха умрет. Не обращай внимания. Но девочка старательная.
Вместе с Лихаревым ходили по засеянному полю. Земля была пухлая, как-то неловко даже было по ней шагать. Присели на корточки. Лихарев разгреб ладонью прогретую землю - докапывался до пшеничного зернышка. Хотелось проверить глубину заделки семян. А земля такая родная, положишь руку - уютно руке, тепло. И пахнет засеянная земля по-особому: старым перегноем, спелым хлебом, и немножечко горечью ветра, и солнечным отстоявшимся ароматом. Лихарев докопался до овсюга, положил его на огрубелую ладонь.
- Вот проклятый - живуч и баста! - с досадой сказал бригадир. - Ведь мы ему житья не даем, а он смотри - жив!
Черное ракетообразное тельце овсюга запало в крупную морщинку на ладони, тельце жухлое уже. А из тупого конца смело вылез бледно-зеленый росток, вроде на вид нежный и хрупкий, но способный пробуравить камень, лишь бы выйти к солнцу.
- Скажи мне, Олег Павлович, почему у нас пары начисто повывели?
- Кто же их вывел? Сами и вывели.
- Зачем же я их буду выводить, скажи на милость? - с неожиданной горячностью возразил Лихарев. - Когда у меня были чистые пары, я этому овсюгу или там осоту ходу не давал. Он проклюнется, я его под борону или культиватор. Они у меня чистенькие все лето, а весной сей, пожалуйста.
- Что же вы их тогда держите?
- Не разыгрывай, Олег Павлович. Не надо меня разыгрывать, - в голосе Лихарева слышалась обида.
- Нет, почему же я разыгрываю? - искренне удивился Олег Павлович, он и в самом деле не очень понимал, что обидело бригадира.
- В прошлом году Медведев триста гектаров на пятом отделении под пары оставил? Оставил. И что получилось? Налетел ваш Ярин с каким-то начальством из области и дали прикурить Медведеву, обозвали его травопольщиком и грозились где-то там заслушать.
- Этого я не знал.
- То-то и оно. Мы хоть парами сорняков выводили, а сейчас чем выводить? Химикаты обещали? Обещали. Где они? Слышать про них слышал, в газетах читал, но не видел, поэтому и не знаю - стоящая эта штука или нет.
Лихарев стряхнул с ладони семя овсюга, потер ладонь о ладонь, избавляя их от пыли, и сказал:
- Ругательство новое выдумали - травопольщик. Испокон веков на Урале травы сеяли, а как же? Лугов мало, да и сколько на лугах сена заготовишь? Кукуруза плохо родится, в иной год еле от земли подымется, а чем скот кормить?
- Чем-то кормите.
- Травами и хлебом кормим. Не зря ведь Ярин Медведева травопольщиком обзывает. Ну Медведев мужик смелый, он и против ветра пойдет - выдюжит. А другие, которые послабже, - они как? Как они, Олег Павлович?
Что тут ответишь бригадиру? Те, которые послабее, ведут хозяйство кое-как, официально такие хозяйства считаются нерентабельными, от них государству убыток. А как вот избавиться от этого убытка? Сколько раз за эти годы перетряхивали сельское хозяйство, ломали одно, строили другое, а новое все-таки лучше не было. Теперь вот обкомы разделили на промышленный и сельский. А урожайность не повышается, сорняков развели на полях - сердце болит. Прав Лихарев. Раньше сорняки хоть парами выводили, а теперь и паров не стало и химия еще на поля не пришла. И животноводство настоящей силы набрать не может, и самая главная загвоздка в кормах. И у кукурузы урожайность низкая, и травы почти повывели - мало сеют, с оглядкой. А ведь на хороших травах животноводство испокон веков держалось. Да на хорошем хлебе. Разве это не ясно? К тому же управленческий аппарат раздули, многих добрых специалистов за канцелярский стол посадили, а ведь специалист чем ближе к земле или к ферме, тем от него проку больше.
Нет, не один Лихарев переживает эти заботы, гложут они и Олега Павловича. Иногда проснется утром ни свет ни заря, и сон начисто уходит. Мысли в голове вот такие кружатся-тревожатся. Однажды не вытерпел, написал письмо в обком партии, первому секретарю, будь что будет. Должны же понять что к чему. Но ответа пока нет. Возможно, и не будет.
Олег Павлович задумался и не слышал, как Лихарев дважды позвал его, предлагая выйти на дорогу.
- Извини, - сконфузился Олег Павлович. - Замечтался.
- Бывает, - отозвался Лихарев. - Я однажды с женой из-за этого чуть не поцапался. Забота меня какая-то глодала, не помню уж какая. Все молчу и молчу. А жена прицепилась - почему я молчу, вроде бы ревновать стала.
- Ну это мне не грозит, - шутливо заметил И вин.
- Я говорю: кому я такой рыжий нужен? Еле-еле успокоил.
Они выбрались на дорогу. Три березки взбежали на косогор - одни на просторе. Над деревней высятся могучие тополя, возле маленькой речушки клубятся зеленоватой дымкой кусты вербы - раньше всех зазеленели. Возле речки стоит вагончик - полевой стан.
Ивин и Лихарев сели под березками, закурили лихаревской деручей махорки. Серые засеянные поля бугрятся до самого горизонта, к лезвию горизонта легла дорога, по ней то и дело пылят грузовики. Небо над головой чистое, ясное, но на горизонте, у самых гор, уже кучатся черные тучи, к вечеру они закроют полнеба, а завтра принесут дождь - не надо бы его сейчас.