К полудню добрался я до Пархара. Распродал все мигом: огурчики были загляденье. Продал огурцы и на все деньги купил чаю, сахару, спичек да еще кастрюлю. Хотел было еще соли купить. Да, к счастью, соли в магазине не оказалось.
А почему к счастью, сейчас узнаете. Пока я расторговался да пока все нужное купил, подошел полдень. Солнце, так сказать, над самой головой стоит. А что такое наше солнце в степи, не мне вам рассказывать, сами знаете. Так вот, вышел я из тени деревьев и домов в открытую степь и только тут заметил, что утром в спешке забыл обуться.
Не прошел и ста шагов, как почувствовал, что ноги мои горят, еще немного - и дым от них пойдет. Боль такая, что даже в голове покалывать стало. Бросился я бежать, и, к счастью, попался на дороге ручеек. Поставил я ноги на сырую землю, боль унялась, ну, думаю, слава аллаху! Но ведь долго так не простоишь, надо идти дальше. Что делать? Взял я свою куртку, вывернул ее наизнанку, завязал рукава. Получилось что-то вроде мешка. Высыпал я туда чай, сахар и спички. Вот тут-то я и подумал, как хорошо, что соль не купил, деньги зря не потратил. Все равно пришлось бы ее на дороге оставить.
Куртка моя распухла, стала похожа на бурдюк, из козлиной шкуры. Перекинул я ее за спину, смотрю, осталась еще кастрюля, будь она неладна… Пришлось ее на голову надеть. А потом свернул я в узел свой рогожный мешок от огурцов, размахнулся изо всех сил и бросил его вперед. Мешок упал шагов за пятнадцать - двадцать от меня. Я минуту передохнул, а потом как припущусь… Ох, посмотрели бы вы на меня. На голове кастрюля, за спиной распухший бурдюк… а бежал я так, что у меня чуть не лопнули все мои тридцать две жилы. Пока я бежал до мешка, мне казалось, что больше я по этой раскаленной сковороде ни одного шага не сделаю. Но постоял я на мешке, передохнул, ноги чуть-чуть отошли. Ничего не поделаешь, надо идти дальше. Я снова бросил мешок вперед и снова побежал, снова передохнул…
Если бы меня кто-нибудь тогда встретил, то наверняка решил бы, что перед ним сумасшедший. Кастрюля на солнце раскалилась и, когда я бежал, прыгала у меня на голове. Гул в ушах стоял такой, что иногда и самому казалось, что я схожу с ума. Кое-где дорога была разбита колесами арб и в колеях толстым слоем лежала пыль. Горячая пыль прилипала к ногам и жгла, как раскаленное масло. Иногда мешок, который я бросал вперед, падал не на дорогу, а на колючий кустарник, который рос на обочине, и один аллах знает, сколько я мучился, пока мне удавалось снять его.
Так прошел я все шесть верст до нашего колхоза.
Но, увы, на этом мои мучения не кончились. Ночью мне стало совсем плохо. Парень я был крепкий, смолоду и к солнцу, и к дождю, и к снегу привычен, во всякую погоду на поле и в саду работал, но тот день не прошел мне даром. Ноги, грудь, плечи, спина горели, как будто на них насыпали раскаленные угли. Друзья принесли касу кислого молока и помазали обожженные места. В нашем колхозе было тогда две коровы.
На следующий день я не смог выйти на работу, провалялся в шалаше. И не один день. Друзья, правда, не забывали, навещали меня. Ну и посмеялись они тогда надо мной вдоволь.
"А ну вставай, Зиёдулло, огурцы уже в мешке, тебя ждут".
"И чего ты растерялся, Зиё? Видишь, ноги горят, ты бы их за пазуху сунул", - советовал второй.
"Эх, - смеялся третий, - плохи твои дела, дружище. Вчера по дороге увидела тебя беременная женщина и со страху выкинула. Теперь ее муж тебя с милиционером разыскивает".
"А что бы ты делал, Зиё, если бы у тебя была не кастрюля, а, не дай бог, самовар?"
Долго не могли забыть этой истории.
Начался учебный год. У меня шел урок в девятом классе, как вдруг открылась дверь и секретарша вызвала меня в коридор.
- Вас к телефону, - сообщила она.
Директор сидел за письменным столом.
Увидев меня, он протянул телефонную трубку.
- Прошу. Работники редакции мечтают услышать ваш голос.
Почувствовав насмешку, я огорчился. Но дальше меня ждали еще большие неприятности.
- Товарищ Сафоев, ваш фельетон опубликован, - услышал я голос секретаря газеты.
- Вот и хорошо! - обрадовался я. - Большое спасибо за добрые вести.
- Я вам сообщаю об этом не для того, чтобы вы меня благодарили, а для того, чтобы вы не побежали жаловаться куда-нибудь в горком или ЦК партии, что ваш материал слишком долго маринуют, - холодно ответил он и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
Я так и остался стоять с трубкой в руках.
- Весьма похвально, что учитель активно участвует в общественной жизни города, - заметил директор, беря у меня из рук телефонную трубку. - Но только в том случае, если это не отражается на его педагогической деятельности, на его основной работе. А если в конце года кто-нибудь из ваших учеников не сможет поваренную соль отличить от нашатыря, так вы уж не обессудьте - за это мы спросим с вас, как с учителя химии и биологии. Тут ваши корреспондентские заслуги приниматься во внимание не будут.
То, что директор беспокоится об успеваемости учащихся, мне было ясно. Но почему секретарь редакции разговаривал со мной таким тоном?
- Ладно, - попытался я отмахнуться от грустных мыслей, - что с человеком ни происходит, плохое или хорошее, - все ему на пользу.
Но, как я себя ни утешал, настроение было препротивное. Кое-как провел последние два урока и ушел домой.
Следом за мной прибежал с работы дядюшка Ахрор и еще с порога закричал, держа в руках газету:
- Муаллим, где же вы? Видали? Напечатали наконец. Посмотрим, как он теперь отвертится. Вот видите, если бы я весь райком на ноги не поднял, может, и до сих пор бы молчали. Ну да я хоть и беспартийный, а у всех там побывал: и у инструкторов, и у дежурных, и к самому секретарю в кабинет прошел! И на редакцию заявление написал, чтобы поинтересовался райком, чем им этот директор так дорог, что они все молчат, ваш материал не печатают.
Теперь мне все стало ясно.
- И совершенно напрасно вы бегали жаловаться, - впервые не мог я скрыть своего недовольства. - Они бы и так напечатали.
- Напрасно? - протянул он, внимательно взглянув на меня. - Нет, дружок, ошибаетесь. Ну да ладно, мы еще поговорим об этом.
С каждым днем все сильнее чувствовалось дыхание осени. В винограднике и в густой листве плодовых деревьев все чаще проглядывали пожелтевшие листья. И только цветы дедушки Зиё продолжали буйно цвести. Особенно хороши были канны. Кажется, они решили во что бы то ни стало оправдать свое имя - огнецветы. Весной, расцветая, они напоминают языки пламени, так же жарко полыхают все лето и даже осенью, скручиваясь в тоненькие стручки, сохраняют свою яркость, напоминают потухающие, но еще живые искорки огня.
- Сынок! - услышал я голос дедушки Зиё. Я оглянулся, но никого во дворе не увидел.
- Я здесь, углум, поднимите голову.
Старик сидел на шиферной крыше. Снизу за виноградными лозами его не было видно.
- Вчера в дождик крыша протекла. Никак не найду, где это она прохудилась.
Я забрался на крышу. Мы довольно быстро нашли место, где протекало, и залатали.
Дедушка Зиё сорвал спелую кисть винограда "хусайни", который считается у нас в Таджикистане лучшим, аккуратно снял бумажный мешочек, спрятал за пазуху, а кисть подал мне.
- Кушайте, углум! Самый лучший виноград, который вам подадут на красивом блюде, вы никогда потом не вспомните. А виноград, который вы съедите, сидя на крыше, сто лет не забудете. Вкус другой.
У дедушки Зиё было хорошее настроение, ему хотелось поговорить, он явно не спешил спускаться и благодушно рассуждал обо всем, что приходило в голову. Я ел виноград, слушал старика и смотрел на город, расстилавшийся перед моими глазами.
Из центра города во все четыре стороны расходились прямые широкие улицы с новыми двухэтажными и трехэтажными домами, тянулись аллеи еще совсем молоденьких деревцев. Где-то неподалеку от нас над строящимся домом возвышался подъемный кран.
Что-то удивительно доброе есть в этих кранах. Недаром люди называют их пахлавонами - богатырями. С ними в нашу республику пришел невиданный до сих пор богатырский размах строительства.
Появившись на каком-нибудь пустыре, кран вытягивается во весь свой длинный рост и, выставив вперед прямые сильные руки, приступает к работе. День ли, ночь ли - ему все едино. Он не боится ни жары, ни холода, ни дождя, ни ветра. И вот вскоре возле него поднимается светлое нарядное здание. А кран, как будто устыдившись своей наготы и худобы, исчезает, чтобы на следующий день его длинные стальные кости появились на новом месте, в новом квартале, там, где еще вчера были лишь глиняные хибары, маленькие и темные.
Солнце грело все жарче. На горизонте медленно покачивались в струящемся воздухе неясные контуры холмов.
- Да… Что это я сказал? - услышал я вдруг голос дедушки Зиё. Мне стало неловко: задумавшись о своем, я не слышал, о чем говорил старик.
- Я говорил, что народ наш расшевелился, задвигался, все он в дороге, все ему некогда, - без моей помощи поймал нить своих рассуждений дедушка Зиё. - В наше время жизнь была медленная, сонная. Люди вроде и не спали, но и нельзя сказать, чтобы бодрствовали, а так, дремали. Появится за десять-пятнадцать лет что-нибудь новое - хорошо, а нет - тоже неплохо. Да и что нового могло появиться?.. И-и-и, не спрашивайте, углум. Пророют пару верст арыка или, например, построят водную крупорушку и счастливцы. А теперь?.. И дня человек напрасно не проживет. Ну, а по правде говоря, зачем же человек и появляется на свет? Чтобы поесть да поспать? Нет. Для того чтобы сделать что- нибудь доброе на земле, оставить после себя хороший след.
Дедушка Зиё минуту помолчал.
- Правильно Ахрор говорит, плохо, если мечта у человека маленькая, скучно он проживет свою жизнь. Знаете, углум, ведь у меня тоже есть большая мечта. Хочу под конец своей жизни взять, как его, ну… машина, которая поднимает воду?
- Насос, - подсказал я.
- Вот, вот. Хочу взять в колхозе саженцы и этот самый насос и посадить в городе большой сад, такой, чтоб после моей смерти люди добром обо мне вспомнили. Вот тогда я глаза закрою спокойно, буду знать, что все в жизни сделал, что надо. Только сил у меня мало, углум, стар я. Ну ничего, молодые помогут. Теперь дело за вами… Вот сын мой, Кобилджон, стал геологом. Тоже неплохое дело. Ведь сколько гор создал господь бог, а стояли без толку. Никакой пользы от них человеку не было. А теперь в горах добывают серебро и золото…
Мы сидели на горячем шифере под жгучими лучами утреннего солнца, но дед не торопился спускаться вниз.
Я подмел и полил двор, вынес табуретку и поставил ее в тени под виноградником. Взяв на руки Зафарджона, я сел, наслаждаясь покоем и вечерней прохладой. Но не прошло и нескольких минут, как из дому послышался голос моей жены:
- Дорогой, полил бы ты улицу перед домом. Выплесни на землю несколько ведер воды - сразу пыли меньше станет. - И хотя она была в комнате и никак не могла увидеть моего недовольного лица, добавила с укором: - Кто, кроме тебя, может это сделать? Дедушка Зиё или тетушка Икбол? Вставай, вставай, дорогой, от работы еще никто не умирал.
А я-то с таким удовольствием уселся, так приятно было слушать лепёт Зафарджона! И вот на тебе, нашла все-таки для меня работу.
Я неохотно поднялся и пошел поливать. Но, вылив ведер десять-двенадцать, вошел во вкус. Со мной часто так бывает: берешься за какое-нибудь дело неохотно, а потом втянешься и бросать не хочется.
Я полил уже большую площадку, а некоторые места даже два раза и возвращался от арыка с новым ведром воды, когда мне преградил путь какой-то франтовато одетый парень.
- Э, да ведь это, кажется, товарищ Сафоев? - довольно бесцеремонно обратился он ко мне.
- Да, - сухо ответил я, поставил ведро. - А в чем дело?
- Не торопитесь, придет время - узнаете. Значит, улицу поливаем. Дело доброе. Видать, вы любите добрые дела делать.
В его тоне слышалась явная насмешка. Я приписал это тому, что он просто пьян. А это было заметно по его тону, то тому, как нетвердо держался на ногах. Поэтому, не обращая внимания на его тон, я спокойно повторил:
- А в чем, собственно, дело?
- Да вот слышал я, вы фельетончики пописываете. Хотел бы с вами поближе познакомиться. Если, конечно, не возражаете. - Покачнувшись, он сделал несколько шагов мне навстречу.
Теперь я понял, что этот человек явился сюда неспроста, но решил выждать.
- Может, пройдем до закусочной, по сто граммов раздавим.
- Благодарю вас, я не любитель ста граммов.
- У вас, может, денег нет? Так вот, у меня хватит. - И парень вытащил из кармана пачку измятых кредиток.
Мне этот разговор начал надоедать. От этого нахала пора было отделаться. Я прикидывал, как лучше поступить, и вдруг заметил, что парень весь съежился и задрожал, словно нашкодивший пес, заметивший хозяина с хорошо знакомой плеткой. Оглянувшись, я увидел, что к нам направляется дядюшка Ахрор. За ним, опираясь на палку, торопился дедушка Зиё. Глаза у дядюшки Ахрора округлились и готовы были выскочить из орбит. Видно, он только что мыл руки и, не успев вытереть, так и шел с засученными рукавами.
- Ты чего сюда явился? Что тебе надо? - еще издали грозно крикнул он парню, который от страха, кажется, сразу протрезвел.
- Я ничего, я ничего… - забормотал незнакомец, втягивая голову в плечи. - Я просто сказал товарищу учителю: "Пойдем, друг, познакомимся, поговорим". Вот и все. Да вы у него у самого спросите.
Но дядюшка Ахрор только покосился в мою сторону и опять сердито закричал на парня:
- Какой он тебе друг? Гусь свинье не товарищ. А ну, поворачивай оглобли!
- Вы не больно-то разоряйтесь, я…
- Ах ты щенок! Я тебе покажу "я"… - не дал ему кончить дядюшка Ахрор и, выхватив у деда Зиё кленовую палку, так хватил парня по мягкому месту, что тот только взвыл.
- Чего деретесь? Не имеете права!
- Ах ты, грязный выродок, ты пойди у своего дядюшки спроси, имею я право или нет. Он-то меня хорошо знает. Я ему не раз по шее давал. Ах вы паразиты проклятые! Собаки вонючие! Да чтоб ваш дом сгорел, подлецы! - Тут дядюшка Ахрор отпустил такое крепкое словечко, что мои уши от неожиданности буквально заложило. Мой "друг", трусливо оглядываясь и отругиваясь, бежал, оставив поле битвы за нами.
- И смотри, чтобы я тебя больше здесь не видел, ноги перебью! - крикнул ему вслед дядюшка Ахрор и, дрожа от возбуждения, бросил палку дедушки Зиё и ушел в дом.
Дедушка Зиё поднял с земли свою палку, спокойно обтер ее. Потом посмотрел на меня и покачал головой:
- Эх, молоды вы еще, углум, очень молоды! Ну кто же пускается в разговоры с таким хулиганом? Ведь это же настоящий бандит.
Я все еще ничего не понимал и стоял с таким видом, будто мне на голову свалился кирпич.
- Знаете директора промкомбината? Того самого, которого вы в газете продернули?.. Так это его племянник. Вы не слышали, его ведь с работы сняли. Вот он и прислал своего племянничка. Много их ходит по свету, бездельников, хулиганов, забывших господа бога. Как увидел я, что он явился да еще с вами разговоры разные заводит, сразу побежал за Ахрором. С такими людьми надо ухо востро держать, углум. Всегда человек должен уметь отличать друзей от врагов.
Ну вот, теперь еще дед Зиё будет читать мне наставления… Я зашел в дом, переоделся и вышел снова во двор. Ко мне подошла тетушка Икбол.
- Слава богу, все обошлось, а я-то уж испугалась, - заговорила она взволнованно. - Плохой это парень, совсем пустой. Вечно он то машину своего дядюшки без толку гоняет, то по базару шляется да по улицам, со всеми драки затевает. Ох, грехи наши тяжкие!.. - Тетушка Икбол глубоко, вздохнула. Морщины на ее лице поползли книзу. - И когда только все это кончится?..
Старики в этот день были со мной особенно предупредительны. Видно было, что они готовы меня охранять от всех и вся, опекать, как собственного сына. И не могу сказать, чтобы мне такое отношение было неприятно, особенно со стороны дядюшки Ахрора. Он с первого дня нашего знакомства обрел надо мной какую-то таинственную власть. Была в этом человеке честность, вера в правоту, и его убежденность невольно заражала всех вокруг. Не знаю, как это получилось, но я всегда готов выполнить любое его поручение, согласиться с любым его словом.
Может быть, признаваться в этом не так уж приятно, но что поделаешь, если это так.
Осенью на хлопковый пункт, где работает дядюшка Ахрор, стоит посмотреть. Приходите туда, когда повсюду возвышаются огромные перламутровые горы хлопка, еще не прикрытые кусками серого брезента.
Плоды урожая - будь то горы зерна или груды овощей - всегда радуют сердце, вызывают удовлетворение и гордость. Но, пожалуй, особенно приятно смотреть на бунты хлопка. Они, во всяком случае для меня, обладают какой-то особой прелестью. Вы сами знаете, как много человеческого труда требует хлопчатник. После шести-восьми месяцев неустанных забот, продолжающихся и день и ночь всю весну, лето и осень, каждая коробочка дает горсточку хлопка весом в несколько граммов.
А ведь здесь собраны тысячи тонн хлопка. Вы смотрите на колоссальные бунты, и в вашем сердце рождается гордость за могучую силу человеческих рук. Кажется, что перед вами не урожай родной земли, а ряды великолепных зданий, которые возвели, не жалея труда, тысячи и тысячи людей.
Впрочем, здесь радовали глаз не одни эти бунты. На территории хлопкового пункта был разбит небольшой садик. Вокруг него поднимались к небу пирамидальные тополя. При тихой погоде их стройные стволы и изумрудная листва, напоенная солнечным светом, сверкали и блестели, отражая золотые лучи солнца. А когда налетал порыв ветра, листья поворачивались к людям нижней пушистой белой стороной, и тогда тополя тоже казались громадными бунтами хлопка, повисшими прямо в небе.
Попал я сюда не случайно. Редактор попросил меня написать о хлопковом пункте и о дядюшке Ахроре, знаменитом в республике мастере-укладчике.
- Вы представляете себе, какое это сложное дело - уложить бунт хлопка высотой в двухэтажное здание? Здесь нужно не просто умение, а, можно сказать, талант. Да, да, я не оговорился, именно талант, - повторил редактор. - Конечно, теперь у нас передовая техника, и дело это стало полегче, а все же без настоящего мастера техника ничего не стоит. И кто еще расскажет о мастере, если не наша газета? Ведь это благодаря ему наш пункт славится столько лет и держит Красное знамя совнархоза. А кроме того… - И хотя рядом с нами никого не было, редактор понизил голос: - Секретарь нашего райкома партии был с дядюшкой Ахрором в одном партизанском отряде. Он учился у него и верхом ездить, и винтовкой владеть. Ну, конечно, это не имеет никакого отношения к тому, что вы будете писать, но знать вам об этом следует… Да, мы часто даже не представляем себе, какие замечательные люди живут рядом с нами. Так вот, будем ждать от вас очерк…
- Не любит дядюшка Ахрор всяческих восхвалений, боюсь, как бы он не рассердился.
- А вы сначала расскажите обо всем коллективе хлопкового пункта, а уж потом, между прочим, и о его работе. Ничего страшного. А если говорить прямо, так газета вовсе не обязана спрашивать у каждого разрешения: позвольте, пожалуйста, немного похвалить вас или покритиковать. Должны же мы людей на хороших примерах воспитывать. В конце концов Ахрор старый партизан.
- Вы его, очевидно, мало знаете.