Перед строем капитан останавливается и молча осматривает расчет поста. Чуть заметно качает головой. Смотрит на стоящего рядом Рогачева - и снова на строй. Да… войско. Обмундирование грязное, панамы надеты у кого как, а у Славикова с каким-то вызывающим форсом поля загнуты книзу. У солдата-грузина - тихого симпатичного паренька (капитан почему-то всегда забывает его фамилию) - гимнастерка явно великовата. Даже короткие рукава свисают у него ниже локтей. Что думал старшина, когда выдавал ему обмундирование? Придется сделать старшине Опашко внушение. А Бакланов? Этот похож на смазчика вагонов, гимнастерка и шаровары лоснятся всеми цветами радуги. Правда, ботинки у всех начищены до блеска и имеют вполне солдатский вид.
Воронин здоровается с солдатами. Отвечают громко, но недружно. Выделяется голос Бакланова. Капитан идет вдоль строя, останавливается.
- Как служба, рядовой Бакланов?
Колкие глаза капитана, не мигая, смотрит из-под бровей. В уголках губ спрятана не то улыбка, не то усмешка (вот и пойми, шутит он или серьезно). Но Бакланов не из тех, кто будет долго гадать, какое настроение у командира роты. Он доволен, что к нему, а не к кому-то другому, первому обратился командир роты. Гаркнул весело и браво:
- Нормально, товарищ капитан. Чай, по третьему служим!
Сейчас Воронин, кажется, улыбается. Удивительный он человек. Когда в глаза смотрит, впечатление такое, будто он колется рыжими бровями.
- А что это, говорят, товарищ Бакланов, будто бы вас вчера вечером в совхозе видели. Вас что, увольняли? Да, да, вас! Что так удивленно смотрите?
Капитан оборачивается к Рогачеву:
- Вы его вчера увольняли, товарищ ефрейтор?
Рогачев явно смущен. Он не знает, что ответить, кидает быстрый взгляд на Бакланова.
- Это кто-то пошутил, товарищ капитан, - поспешно заявляет Бакланов, - у нас вчера увольнения не было.
- Никого не увольнял, - следует запоздалый ответ Рогачева. Он снова входит в роль разочарованного, безразличного ко всему человека.
Капитан прищуривает глаза, говорит, покачиваясь с носка на пятку:
- Значит, пошутили, говорите? Хорошо. А поступил сигнал, что был в совхозе солдатик со спортивным значком на груди и с чубом пшеничного цвета. А? Портрет-то вроде бы ваш?
Бакланов прикинул: "Кто видел? Шутит капитан или серьезно? В совхозе никто, кроме Юли, фамилии Бакланова не знает, а потом был всего каких-то тридцать минут. Ведь не на дежурстве мы сейчас… Словом, не поймай - не вор". И Филипп становится в позу оскорбленного человека:
- Пшеничный чуб… При чем здесь чуб? Не был я в совхозе, и вообще что-то за последнее время…
- Товарищ Бакланов! - Воронин предостерегающе повышает голос.
- Нет, серьезно, товарищ капитан. Обидно ни за что такое терпеть. Вот он, - Бакланов кивает на Далакишвили, - может сказать, чем я вчера занимался.
Резо вздрагивает. Он ожидал чего угодно, но так нахально врать, да еще вмешивать его… "Вай, какой нехороший человек этот Бакланов. Зачем врет? Кончится мое терпение!"
Но Бакланов и не ждал подтверждения своих слов.
- А значок… Я его давно потерял…
Бакланов снова врал. В чемодане лежала аккуратно сложенная гимнастерка с привинченным к ней значком первого спортивного разряда. Значок не заслуженный, а выменянный в роте за перочинный нож. Только сегодня утром Бакланов надевал эту гимнастерку, сегодня утром был в совхозе. Все подавленно молчали. Рогачев смотрел ка море. Но чувствовалось, что он подтвердит все, что скажет Бакланов.
"Ва, какой нахал… Командира обманывает, а еще три года политические занятия слушает", - с возмущением думал Резо.
"Когда он успел побывать в совхозе?" - недоумевал Кириленко.
"В конце концов у парня любовь. Что ему, засохнуть им этих скалах? Ведь все равно не дежурим сейчас", - оправдывал Бакланова Славиков.
- Хорошо. Будем считать, что это ошибка, - сказал капитан Воронин. - Но если в совхоз кто-то ходит, мы по обязательно поймаем, чтобы не наводил тень на… честного человека.
Бакланов, улыбаясь, пожимает плечами.
- Не знаю, товарищ капитан. Вообще можно и поймать…
Капитан отходит. В голове Бакланова полнейший хаос, туман, клочки мыслей и сквозь все это слова командира роты:
- Согласно приказу командира части ефрейтор Рогачев с занимаемой должности снят и переведен на должность оператора. Командиром отделения назначен сержант Русов Андрей Иванович. Прибыл к нам из соседней роты. Оператор. Год командовал отличным расчетом. Введите его в курс дела, и, как говорится, прошу любить и жаловать.
Русов стоит перед строем. Пятеро солдат смотрят на него. И в каждом взгляде: "Интересно, кто ты такой? Каков ты сержант и специалист?"
4
Едва уехал капитан Воронин, как вокруг Русова собрался весь расчет, все "население" точки. Неофициальное знакомство началось с покашливания, с незначительных фраз. Бакланов подошел вперевалочку и, дружески улыбаясь, протянул руку:
- Держи краба! Филиппом кличут. А тебя как?
- Андрей, - ответил Русов, смущенный и озадаченный обращением солдата. Там, в прежнем расчете, он не помнил случая, чтобы кто-нибудь из солдат разговаривал с ним на "ты".
Интересное это было рукопожатие. Бакланов, точно стальной клешней, стиснул пальцы сержанта. Стоящий рядом светловолосый солдат чему-то улыбался. Рукопожатие Бакланова вызвало у Русова двоякое чувство. Сначала просто хотелось вырвать руку, но Андрей сразу же отбросил эту мысль. Второе - недоумение. "Зачем это нужно? Показать, что силен? Так ведь тоже не на слабачка нарвался. Краба так краба!"
- Ого! А ты, брат, силен! - не то с удивлением, не то с сожалением сказал Бакланов, пытаясь высвободить руку. Сержант разжал пальцы.
Итак, это Филипп Бакланов… С виду рубаха-парень. А на самом деле? Посмотрим.
Познакомился со Славиковым - высоким светловолосым солдатом. На гимнастерке у него синий ромбик - значит, высшее образование имеет. Представился Славиков сдержанно, с достоинством, по-военному:
- Славиков, Николай. Оператор. Второй и последний год службы.
Богатырского роста, широкогрудый солдат представился немногословно:
- Кириленко. - И больше ничего. Стал в стороне, скрестив руки на груди. Чем запомнился он Русову? Что сказать о нем? С лица неприметный. Только осталось ощущение чего-то прочного, большого и доброго. И еще голос - почти бас.
Солдата-грузина зовут Резо. Ну что же, будем знакомы, Резо! Русов с удовольствием жмет руку солдату. Резо приветливо улыбается. Русов запомнил его блестящие маслины глаз, смелый, честный взгляд.
Последним подошел Рогачев. На смуглом лице недолгая улыбка:
- Владимир. Очень приятно познакомиться.
А цыганские глаза откровеннее, чем он сам. Они говорят, что ему не очень-то приятно знакомство, лучше бы его не было.
- Вот мы и знакомы, - улыбнулся Русов. Огляделся вокруг: - А здесь красиво. Море, свежий воздух, травка. Курортное место. Скучно вот только, наверное?
Сказал и тут же пожалел о последней фразе. Бакланов, казалось, только ее и ждал:
- О! Это точно. Скуки здесь - во, - он провел ребром ладони но горлу. - Но нет худа без добра. Здесь-то, конечно, степь, а вон там, за холмом, совхозик один есть. Километра полтора отсюда. Так что…
- Это мы в свое время узнаем. Со всем познакомимся. Л спортом вы здесь занимаетесь? Что-нибудь тяжеленькое у нас есть? Скажем, гирька двухпудовая?
Рогачев и Славиков переглянулись. Бакланов поскреб затылок:
- А… Ты об этом вон у него спроси, - Филипп указывает на Рогачева, - он у нас абсолютный чемпион по поднятию тяжестей. Но самое "тяжеленькое" здесь - служба, а гири - это так. - Бакланов улыбается, но вот лицо ого становится озабоченным, удивленным: - Хлопни, чего мы тут стоим? Дома у нас нет, что ли? Где твои пожитки, Андрей?
- Что?
- Чудак человек. Шинелька, чемодан где?
- Шинель и вещмешок я у дороги оставил.
Бакланов выразил удивление. Солдату, мол, третьего года службы надо иметь чемодан, а не вещмешок. Произнес он это слово с явным удовольствием, с этаким покровительственным высокомерием.
Никто не заметил, когда отошел Кириленко, а теперь все увидели, что он идет по склону холма с вещами сержанта.
- Пока мы тут болтали и знакомились, человек пользу сделал. Молодец, Кириленко, молодец! Совсем как в Грузии гостя встречает, - оценил Далакишвили.
Русов сказал, что и сам бы принес вещи, и поблагодарил Кириленко. Рогачев пояснил, что у них на точке гостей всегда хорошо встречают. Сказал и расправил гимнастерку, на которой рядом с комсомольским значком синел щиток специалиста первого класса. "Да, он здесь старожил. Третий год служит. Но ведь и я тут тоже теперь не гость", - подумал Русов.
Бакланов широким хозяйским жестом пригласил:
- Ну что же мы? Пошли в наши хоромы.
В домике - маленькая старая дверь, обитая внизу листом железа. На нем - грязные отпечатки ног. Три окошка, перед ними скамейка и деревянный столик. Бакланом толкнул ногой дверь. Жалобно заскрипев, она открылась вовнутрь. Русов вошел в домик, огляделся. Это ныло низкое, добротное, но запущенное помещение. Стены, наверное, забыли, когда их в последний раз белили. Койки стояли в два ряда, неровно, как молодые солдаты в строю. Койка в дальнем ряду у окна не прибрана; все, что ее окружало, резко бросалось в глаза. На тумбочке - стопка каких-то книг и журналов, на стене - портреты киноактрис, на подоконнике - сплющенные окурки и горелые спички. И над всем этим красовались выцарапанные на стене каракули - ДМБ, что, очевидно, означало "демобилизация". Видя, что вновь прибывший внимательно осматривает "красочный угол", Бакланов пояснил:
- Это моя резиденция. Так сказать, рабочий кабинет. - Он мог бы и не пояснять. Русов сразу понял это.
- А ты ложись на эту койку! На ней, между прочим, мой друг Коля Цибульский спал. Хороший человек. Да, кстати, как он там? Вот и я говорю, парень как парень, а здесь он что-то начальству не понравился. Вот эта - твоя тумбочка. - Бакланов открыл дверцу. На внутренней стороне ее была наклеена вырезка из журнала. Улыбающийся Жерар Филип обнимал за плечи какую-то кинозвезду. Бакланов подмигнул:
- Тоже Филипп. Только французский. Жил немножко веселее, чем я.
Русов снял панаму, присел на край кровати. Огляделся.
- Так, понятно… А табуретки у нас есть?
Рогачев усмехнулся: "Чудной какой-то этот сержант. Только заявился и уже говорит "у нас"".
- А як же. Тильки они в столовой стоят, - пояснил Кириленко.
Столовая - маленькая комнатушка. У окна - стол, обитый белой жестью. Здесь же печка, самодельный шкафчик для продуктов. У противоположной стены другой стол, вокруг него табуретки. Столы чисто выскоблены и вымыты, табуретки расставлены аккуратно. Нештатным поваром на точке работает Кириленко. Уже одно то, что здоровяк-солдат заботится о товарищах своих и много времени проводит у жаркой плиты, внушало уважение к Кириленко.
- О, здесь чувствуется хозяйская рука, порядок. А в той комнате… Это вам, Бакланов, просто повезло, что капитан пе зашел в домик. Койка-то у вас не убрана. Или здесь за беспорядок не ругают?
Солдаты переглянулись. Бакланов короткими сильными пальцами поскреб чуб,
- Ругают, говоришь? Все здесь бывает. Только на губу отсюда не сажают. Вон его посади, - Бакланов кивнул на ефрейтора, - так кто тогда работать будет? Сам капитан, что ли? Здесь, брат, тяжелая служба, тяжелые условия, ну и многого, что положено солдату по уставу, - нема. Следовательно, и с нас спрос такой. Вот.
Бакланову, убежденному в своей правоте, в том, что он живет не "как человек", было даже приятно говорить н лицо аккуратному сержанту о той суровой необходимости, которой этот сержант там, в Морском, наверняка не нюхал. Лишь одно удерживало Бакланова от прямой грубости: сержант только что приехал, и все население точки еще считало его гостем. А с гостем ругаться неудобно.
- А что здесь не уставное? Что положено, а нет? - спросил Русов, не желая уступать разбитному дизелисту. Спросил и тут же пожалел. Бакланов ответил с нескрываемым вызовом:
- Вот я, когда дождь, в мокрых сапогах хожу. А по уставу чуть ли не комната для сушки предусмотрена. Только нет этой комнаты. Раз! В прошлую ночь карабин Нике на череп упал. А для оружия по уставу комната положена. Два! Зимой "до ветру" в такое шаткое сооружение бегаешь, что насквозь продувает. А по уставу небось теплый туалет положен. Это три.
Ответить ему сержант не успел. Вмешался Кириленко:
- Ну что ты прицепився, як репей до штанив? Не успел человек приехать, а ты со своими уборными да едой лезешь.
Славиков улыбался: "А что, интересно".
- Правильно, кончайте этот разговор. - Подошедший Далакишвили тронул Филиппа за плечо:
- Пойдем перенесем продукты.
Бакланов расправил гимнастерку, надел панаму.
- Я что? Я ничего. Просто человек поинтересовался, и ему ответил.
* * *
Ночью станция работала по заявке КП. Русов сидел в кабине управления, возле одного из гудящих металлических шкафов, начиненного донельзя электронной аппаратурой.
Станция эта была хорошо знакома Андрею. На ней работал он сразу после окончания учебного подразделения. Позже освоил более мощную систему, а потому, как в таких случаях бывает, вспоминал он эту "старушку" быстро. И каждый ее блок, каждый переключатель как бы заново приобретал сейчас свое назначение, свою взаимосвязь со всем, что находилось рядом.
Да и характер работы поста отличался от других постов роты. И срочную служат два года. Тридцать третий работал "в курортном" режиме, а говоря понятнее, он не нес боевого дежурства по обзору воздушного пространства, и здесь при заступлении на смену не звучали торжественные слова приказа: "К охране воздушных границ Союза Советских Социалистических Республик приступить!"
Станция обслуживала участок неба по проводке самолетов на морской полигон. И вот сейчас, в ночи, бомбардировщики шли к своему квадрату. Отбомбятся они, "отглушат рыбу", как в таких случаях говорят на посту, и на станцию поступит команда: "Выключиться!" Куда как просто! По в простом наверняка были скрыты свои премудрости, свои секреты, и Русов должен был постичь их.
Андрей присматривался к своим новым товарищам, подмечал особенности каждого. Рогачев несколько рисовался перед ним. И аппаратуру включал с виду небрежно, почти не глядя на тумблеры. Визирную линейку вращал по экрану одним пальцем играючи, но опыт чувствовался. Отсчеты целей, передаваемые на командный пункт, шли у него без единой поправки, четкие, лаконичные. Записи на специальном планшете Владимир делал спокойно, как будто записывал таблицу умножения. В паузах между командами Рогачев отворачивал от экрана свое голубое лицо и о чем-то беседовал с сидящим рядом Кириленко. Вскоре Кириленко подменил его. Голос у него глуховатый, густой. С КП несколько раз переспрашивали, когда Кириленко, войдя в раж, сбивался с русского языка на украинский.
Славиков, сидя за ширмой, досадовал:
- Эх, Ваня… Портит марку фирмы.
Позже заходил Андрей и к дизелистам. Освещение у них - во всю яркость. Очень шумно от работающего дизеля. Бакланов, сидя на раскладном брезентовом стульчике, читал стихи модного современного поэта. Точнее, не читал, а заучивал какое-то стихотворение наизусть. Книга лежала на коленях, глаза устремлены в потолок, а губы шептали неслышное. Увидев сержанта, Бакланов удивился, приветливо поднял руку, что-то прокричал. Андрей разобрал только: "…на твоем бы месте… без задних ног".
В три часа ночи дали отбой. Все пошли спать. Завесили окна, потушили свет. Когда сержант спросил об охране поста, Рогачев сонно ответил:
- Иди, поохраняй, если спать не хочешь, а с меня хватит.
Лишь Далакишвили пояснил из угла:
- Пограничники нас охраняют. Все хорошо будет. Спите, товарищ сержант.
Пограничники? При чем здесь пограничники и пост 33? Русов не сразу понял, но спрашивать не стал. Очевидно, Далакишвили имеет в виду пограничный наряд, что наблюдает за этим участком побережья. Мирно тикали часы. Слышался храм Бакланова, тонко посапывал Славиков.
"Какой у нас завтра день? - вспомнил Русов. - Четверг? Впрочем, это но имеет никакого значения. Здесь все дни одинаковы. Сутки рвутся надвое. Ночью работа - днем отдых. А "воскресенье" здесь объявляет КП. И так неделя за неделей, месяц за месяцем…
Нет, я не прав! Дни должны иметь свое значение! Иначе служба и жизнь здесь будет такой, как о ней говорил дизелист Бакланов. Тогда Бакланов окажется прав, он будет здесь авторитет и заводила, а этого быть не должно" Русов еще точно не знал, с чего он, как командир, начнет свой первый день, но думал об этом упорно, до боли в висках. Его первый командир любил говорить: "Чтобы правильно что-то сделать, надо капитально все обдумать." Солдаты спали. Деловито тикали часы, отсчитывая минуты солдатского отдыха, а Русов все думал.
5
Одно из окон завешено неплотно, и лучи солнца, прорвавшись в большую щель, постепенно добрались до лица спящего сержанта. Русов открыл глаза… Первое мгновенно не понимал, где он и что с ним. Но вспомнилась прошедшая ночь, боевая работа - лунный свет экранов в кабине управления, голубые, строгие лица операторов, его новых товарищей, его подчиненных. Они еще спят. Время около одиннадцати…
Андрей вышел из домика. Лучи солнца ударили в глаза. Андрей прикрыл их руками. Привычное, знакомое ощущение оператора, вышедшего из темной кабины. На яркий свет смотреть сразу нельзя, но это ничего, не страшно. Нужно только сосчитать до тридцати, а затем, убирая руки, открывать глаза.
Вот и все. Только на море глядеть невозможно, оно играет серебристыми блестками. Оно голубое, совсем голубое и поэтому почти сливается с небом у горизонта. Ветерок освежает голову и плечи. Скинув майку, Андрей делает несколько резких размашистых движений физзарядки, мелким пружинистым шагом бежит вокруг холма. Потом берет ведро и набирает воду из большого врытого в землю бака. От солнца бак защищен ветхим деревянным навесом. Умывается под ржавым умывальником.
Андрей трогает пальцами внутреннюю стенку умывальника - вверху сухую, известково-шершавую. Отщипывает кусочек… "Чудак… Известь как известь. И не соленая. Конечно же здесь умываются пресной водой, хотя она и привозная. А солнце печет - искупаться бы…"
Русов с завистью смотрит на море, на крутую, утоптанную тропинку, уходящую к самому обрыву, к одной из расщелин. Интересно, какой здесь спуск к морю - козьи тропы или ступени? В роте у Шахиняна еще с коих времен были вырублены в туфе ступени и к каждой пригнана дощечка…
Казалось бы, что стоит пойти да посмотреть, но сделай он так, трудно будет осилить искушение спуститься к самой воде, а затем… К тому же вот-вот должны проснуться ребята. Они тоже наверняка не будут наблюдать за его купанием со стороны. Вроде бы подходящий повод найти общий язык, но… Подсознательное "но" сдерживало Андрея. Год сержантства давал о себе знать - командир, пока он не утвердился, должен опасаться раствориться среди подчиненных… Неписаная заповедь.