* * *
Пятеро солдат стоят перед сержантом. Русов листает служебную книжку Бакланова. Спрашивает, почему не занесен номер оружия и противогаза. Бакланов пожимает плечами:
- А я знаю? Вот лейтенант Макаров придет из госпиталя, вы у него спросите.
Русов улыбнулся:
- Вот что, товарищи. Вы не хмурьтесь и не обижайтесь на меня. Я не ругаться с вами приехал, а служить и дружить. Так что предлагаю дружить.
- Ну что. ж… Дело хорошее, - произнес Бакланов, но прозвучало это: "Мягко стелешь, сержант…"
- Как говорится, дружба дружбой… Словом, службу требовать буду. Какие есть вопросы? - Русов внимательно посмотрел на ребят.
- У меня вопрос! - поднял руку Далакишвили. - Вы сказали, что мы будем дружить, что вы - командир и будете требовать порядок. Мы в трудном положении… Как называть вас? По имени или по званию?
Андрей улыбнулся:
- Ничего трудного. На службе, во время боевой работы и вот, как сейчас, в строю, называйте по званию. Во всех других случаях - Андреем.
- На "ты" или на "вы"? - чуть склонив голову, вежливо поинтересовался Славиков.
- Вне службы на "ты", - ответил Русов и тут же услышал баклановский комментарий:
- А у нас всю жизнь служба.
- Какие еще есть вопросы? - спросил Русов, чувствуя, что разговора, о каком он думал, не получилось.
Вопросов не было.
"Да, Андрей, дал ты маху… - подумал сержант. - Как-то не так надо было поговорить с ребятами. Попроще, Попроще? Если с таким, как этот Бакланов, попроще, то он и по плечу сразу хлопнет, а потом попробуй…"
Андрей не знал, правильно ли он поступил, но то, что до контакта с подчиненными ему еще далеко, - понимал. "И все равно на первом месте должна быть постоянная, ровная требовательность!" - твердо решил он.
После утреннего осмотра Русов назначил Славикова и Рогачева делать уборку в домике. Рогачев недоволен. Прищуривает глаз, переминается с ноги на ногу, но ничего ко говорит. Вздохнув, отходит. Идет следом за Славиковым. Бакланов не оставляет их без внимания:
- Повкалывайте, мальчики, потрудитесь. Теперь…
- В строю разговаривать не положено. - Русов смотрит на Бакланова, а тот оглядывается, толкает локтем стоящего рядом Далакишвили. Этот толчок, очевидно, означал: "Разве мы двое - строй? Комедия!"
- А мы займемся уборкой территории. Где у нас лопаты и грабли? - обращается сержант к Далакишвили.
- Грабли? А это… такая штука с зубцами? Они там, аа нашей станцией.
Все трое идут к силовой станции. Впереди Русов и Далакишивли. Сзади Бакланов. Руки в карманах шаровар, походка неторопливая, вперевалочку.
"Производительность труда" в начале работы была у него не ахти какая высокая, но затем незаметно для себя втянулся, яростно скреб, прочесывал граблями траву, думая о чем-то своем, лишь ему ведомом.
7
У Андрея Русова что ни день, то открытие. Оказывается, Бакланов "балуется стихами". Об этом невзначай обмолвился Славиков, а Далакишвили, отношения с которым у сержанта Русова установились самыми добрыми, пояснил, что Бакланов не просто "балуется", а пишет всерьез и почти ежедневно. Есть у Бакланова толстая тетрадь, чуть ли не вся заполненная стихами. Он даже однажды вечер стихов устроил. Читал, читал… Русов и сам видел Бакланова с толстенной тетрадью, проложенной остро отточенным карандашом. Замечал не раз, как Бакланов в свободное время старался уединиться - уйти за дизельную станцию или на самую высокую точку объекта, к насыпному холму, на котором стоял локатор.
Резо сказал:
- А еще здесь один пограничник - Карабузов его фамилия, тоже стихи пишет. Он сюда заходит иногда. Филипп с ним дружит.
Вскоре Русов познакомился с ефрейтором Карабузовым и сержантом Оразалиевым - старшим наряда.
Худой, почти двухметровый Карабузов был заметен издалека. Спутать его с кем-либо было невозможно. Он шагал за коренастым, чуть кривоногим Оразалиевым. Были они в полной боевой: за плечами автоматы, у пояса ножи и брезентовые тяжелые сумки с запасными рожками патронов, а у сержанта еще и бинокль на груди - покачивался в такт ходьбе, словно отсчитывал шаги.
Неожиданно для Русова за окнами домика раздалось громкое и по-баклановски озорное: "Встать! Смирно!" Это вовсе не означало, что на пост прибыло крупное начальство. Все знали - Бакланов встречает Карабузова. Встречает во всей красе: в панаме, трусах, ботинках на босу ногу. Чеканя шаг, идет навстречу пограничнику и, остановившись в нескольких шагах, не то рапортует, не то представляется:
- Товарищ ефрейтор пограничных войск! Рядовой Бакланов. Служу по третьему. Всё в норме.
Голубые веселые глаза Карабузова выражают полнейшее расположение к стоящему перед ним Бакланову.
- Вольно! Здорово, Филиппыч! Значит, скрипишь помаленьку?
- Скриплю, ефрейтор, скриплю.
После "рапорта" друзья уселись возле силовой станции, обмениваясь новостями. Русов и Оразалиев разговаривали в стороне. Бакланов жаловался Карабузову:
- На точке - ЧП. Прибыл сержант. Лучше бы не прибывал - унтер Пришибеев.
Все знали, что ефрейтор Карабузов пишет хорошие стихи. Они частенько печатались в окружной военной газете. Бакланов тоже посылал свои стихи в газету. Но ему всегда их возвращали. Письма Филипп никому не показывал. Только Сергею Карабузову, да и то наедине, с глазу на глаз. В этих письмах были советы. Вежливые и очень умные советы - читать побольше книг советских поэтов. После каждого совместно прочитанного письма они долго и горячо спорили, но главное оставалось главным: ни редакция, ни Карабузов не советовали Бакланову бросать поэзию. Напротив, Карабузов говорил: "Поэзия возвышает душу, и хочется быть лучше, умнее… Пиши и не думай бросать. Только пиши о том, что сам хорошо знаешь, что пережил…"
А Филипп вроде бы так и делал. Вот все, кажется, есть: и природа южная, и военная романтика, и даже девчонка в совхозе, которая тоже любит поэзию, а вот сядешь сочинять стихи - и ничего, ни строчки. Счастливый человек Пушкин! У него стихи сами писались, стоило только ему задуматься. А у Бакланова пока не выходит. Может, подучиться крепко надо, а может, музу надо хватать сразу и накрепко. По этому поводу Сергей Карабузов прочитал как-то стихи одного поэта, а Бакланов переписал их к себе в блокнот.
Не удержать усилием пера
Того, что было, кажется, вчера,
А думалось, какие пустяки -
В любое время напишу стихи.
Но прошлое, лежавшее у ног,
Просыпалось сквозь пальцы как песок,
И все, что было, поросло быльем,
Беспамятством,
Забвеньем,
Забытьем.
* * *
Как-то вечером Филипп сидел рядом с человеком, которого невзлюбил с первого дня. Сидели рядом, поскольку скамейка возле домика одна. Да и разве спрячешься куда па этом пустынном пятачке, где не то что деревья - кусты не растут. А вечер был замечательный. Садилось солнце, и море было какое-то ленивое, отдыхающее. Может быть, именно в эту минуту в душе Бакланова рождались стихи. Русов, глядя на море, сказал:
- Красота-то какая. Совсем как у Айвазовского. Поэзия красок.
- Что?
- Я слышал, будто бы вы стихи пишете?
Бакланов полез в карман за портсигаром, ответил, продувая короткий янтарный мундштук:
- Допустим. И кто же об этом сказал?
- Да сказали. А что, разве тайна?
- Просто пишу для себя.
- Дело хорошее. Я вот тоже люблю стихи. Особенно о природе, о селе.
- В смысле, Есенина?
- Почему Есенина? Разве поэзия о природе только у Есенина? А Тютчев, Кольцов, Никитин? Помните, еще в школе учили?
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися,
Далеко-далеко колокольчик звенит,
Рыбаки в шалаше пробудилися…
Хорошо! Да, поэзия - тонкое и очень нужное дело. Вот бы и вам взять да устроить у нас вечер поэзии. Прочитать свои стихи…
Бакланов искоса взглянул на сержанта. В зеленых глазах Бакланова удивление: "Скажите, пожалуйста, о стихах заговорил!.. Ну что ж, потолкуем о стихах!"
- Между прочим, вы правильно заметили, что поэзия - тонкое дело. А вот в старину… - начал Филипп свои рассуждения таким тоном, словно сам он жил в те далекие времена, - настоящих поэтов было больше. Державин, Пушкин, Лермонтов… Дворяне, обеспеченные люди. Писали в свое удовольствие, с душою. А сейчас? Давай, давай! Двадцатый век. Темп, темп… А где душа? Где качество? Мне из современников мало кто нравится.
Русов не перебивал. Поэзию он тоже любил, но вот насчет современных темпов… Это не совсем так. Есть, конечно, и такие, "кто стихами льет из лейки", но ведь серьезные, талантливые люди пишут о нашем времени обстоятельно и точно.
Русов не спешил сказать об этом Бакланову - пусть тот выскажется до конца, коль уж удалось расшевелить его душу. Бакланов не заставил себя ждать.
- Вот вы говорите, выступить перед обществом. А может, люди от моих стихов спать захотят?
- От хороших стихов не уснут. А заодно и скажут свое мнение. Для кого же вы пишете, если не для нас?
Напряженное до этого лицо Бакланова несколько просветлело.
- Думаете, будет интересно?
- Думаю, что интересно.
- Славикову, Рогачеву - согласен. А Резо все это "до лампочки", и Кириленко разбирается в стихах, как Наф-Наф в апельсинах.
- Зачем же вы так, Филипп? О товарищах-то? Не думаю, чтобы они не разбирались в поэзии. Среднюю школу, как и вы, окончили.
Русов сказал так, хотя знал, что у Бакланова десятилетки нет. Сколько точно, не знал, но, во всяком случае, ожидал, что Бакланов поправит его, скажет что-то вроде: "Между прочим, у меня только девять…" Но Бакланову понравилась "ошибка" сержанта, он еще более воодушевился и, опустив замечание Русова о пренебрежении к товарищам, продолжал, спеша высказать самое для себя важное:
- А потом, чтобы хорошие стихи писать, необходимо одно большое "но". Боль-шое!
- Вдохновение?
Бакланов усмехнулся:
- Вы на редкость догадливый человек, товарищ сержант. От души говорю. Совершенно точно - нужно вдохновение.
Бакланов считал, что в армии творчески одаренным людям жить очень трудно. Для того чтобы писать, им нужно давать хоть небольшие привилегии по службе.
- Здесь что? Море, скалы, травка жиденькая, серая солдатская жизнь. Море и скалы воспеты в стихах давно и капитально. Служба скучна… А там… - Бакланов указал в сторону дальних холмов, где находится совхоз "Первомайский", - там хоть сельская, но жизнь…
- Так ведь вы бываете в совхозе раз или два в неделю. Увольнение ведь у нас… - начал Русов, но Бакланов перебил его:
- О! Именно, раз в неделю. А надо бы почаще.
Он на секунду задумался, бросил на сержанта быстрый, оценивающий взгляд и сказал напрямик:
- Слушай, Русов! Давай, раз уж мы с тобой, кажется, понимаем друг друга, поговорим без разных там "товарищ сержант", "мы", "вы" и прочее. Словом, по-простому. Как человек с человеком.
- Ты хочешь сказать, поговорим, как товарищи? Хорошо. Слушаю.
Мгновение Бакланов смотрел сержанту прямо в глаза. И вдруг…
В его душе возникло какое-то сильнейшее противодействие. Бакланов почувствовал, что у него ничего не выйдет с сержантом. "Этот малый знает заранее, что я скажу. Знает. А значит, к черту разговор. Как магнитофонную запись при стирании. Раз - и нет. Нет разговора…" Но он был: два коротких встречных взгляда.
Бакланов встал, потянулся. Посмотрел на море.
- Так что ты хотел сказать? - спросил Русов.
- Так. Ничего. Просто замечание у меня к тебе одно товарищеское. Понимаешь, надо быть ближе к ребятам, попроще, что ли… А то ведь не поймут тебя ребята, Андрей. Там, где раньше ты был - цивилизация, начальство, кино, устав, - понятное дело, а у нас… Ни к чему нам официальность.
Андрей вздохнул, провел рукой против ершика волос. Усмехнулся:
- С чего ты взял, что я всегда официальный? Бывает, конечно… Быть сержантом не просто. Я ведь каждому из вас здесь и сержант и товарищ одновременно.
Бакланов вздохнул и искоса посмотрел на Русова.
- Ну, что ж… Поговорили, так сказать. Разрешите идти, товарищ сержант?
Филипп повернулся и вроде бы даже щелкнул каблуками, как на строевых занятиях. Не дожидаясь ответа, пошел к домику. Уже в домике удивился, как у него вылетело: "Разрешите идти?" Как это он вдруг обратился к командиру отделения на "вы"? Филипп подумал, что все делается в конце концов правильно. "Раз пошло на официальность, то с этим буквоедом иначе говорить не стоит", - решил он, и на душе у него стало спокойнее.
8
В увольнение собирались втроем: Русов, Бакланов и Славиков. Брились, чистились, гладились - все как полагается.
Русов напомнил, чтобы не задерживались дольше положенного.
- А сколько положено? - весело поинтересовался Бакланов. Он гладил гимнастерку. Набрав в рот воды и округлив щеки, какое-то мгновение ждал.
- В субботу до двадцати трех положено, - ответил Русов.
Бакланов фыркнул водяной пылью, вспыхнула и погасла маленькая радуга. Что означало это баклановское "ф-уу" - трудно сказать. Одобрение или недовольство. Но больше вопросов Филипп не задавал. Когда настала та самая минута, с которой солдат чувствует себя вправе быть свободным, Бакланова и след простыл. Далеко в степи маячила одинокая фигурка, удаляющаяся в сторону совхоза.
Русов вышел вместе со Славиковым. Кивнул на ушедшего вперед Филиппа:
- Ходко двигает наш Бакланов.
- О! Это у него отработано, - весело подтвердил Славиков.
- Девчонку, наверное, нашел?
- Нашел? Да как сказать… - Славиков шагал крупно, размашисто, но как-то по-штатски, несобранно махал в такт ходьбе руками. - Такая же его, как и моя, и ваша, хотя вы ее ни разу не видели. Это он хочет, чтобы она была "его", а она ничья. Живет себе и нужды в любви не испытывает. Раскусила нашего Филю и держит его на почтительном расстоянии. Он ей стихи свои читает, и она ему тоже, но чужие. Похоже больше на то, что Юля ему хороший вкус привить пытается. Я сказал Филе об этом, ну он, естественно, обиделся. Нечего, говорит, торчать в читалке, когда я с ней желаю один на один побыть, ну и что-то насчет совести. В принципе он прав, но все же забавный роман. Не хотел бы я быть на Филином месте…
Славиков, видно, решил ввести Русова в курс событий и потому говорил охотно.
- А девушка эта, Юля… как из себя? Красива?
- Блеск! Рекомендую влюбиться.
- А сам?
- Я? Я - сознательный. Как в той песне про третьего, которому надо уйти. Не люблю быть третьим. Хотя в общем это интересно. Только я бы по другой системе за Юлей ухаживал.
- По какой "другой"?
- А я знаю? - весело признался Славиков и неожиданно спросил полушутя-полусерьезно: - А ты за девчонками ухаживать умеешь?
Андрей даже растерялся:
- Не знаю… А это так важно?
Славиков тут же уточнил:
- Не понял, что "это"?
- Ухаживать, - ответил Русов и внутренне удивился цепкости Славикова. Сейчас между ними едва не оборвалась тонюсенькая ниточка дружеского общения, но ответ Русова снял возникшую было настороженность, и разговор далее пошел в том же непринужденном ключе.
- Так уж и не приходилось? - поддел Славиков.
- Почему же?.. Есть девчонка.
- В Морском?
- Нет, на Урале.
Андрей не любил распространяться о личном, но в лице Николая Славикова он обрел собеседника, тонко чувствующего малейшую неискренность или фальшь. С такими людьми или разговор в открытую, или не претендуй на взаимную искренность и откровенность.
- Мы с ней в одной школе учились. Сейчас она в институте…
- В каком? - спросил Славиков тоном старшего, знающего толк в институтах.
- В педагогическом.
- О, сержант, тебе повезло!
- Почему так официально? Мы же договорились…
- Извини. Привычка. Один мой знакомый в Москве - сержант милиции. Я знал его имя и отчество, но не мог отказать себе в удовольствии обращаться к нему совершенно независимо: "Привет, сержант! Как жизнь, сержант!" А что, звучит, а?
- Звучит. Но согласись, здесь-то ты в другом качестве. Не та демократия, не так ли?
- Точно! - Славиков засмеялся.
- Ты пе сказал, почему же мне повезло? Только потому, что она в педагогическом учится? - возвращаясь к прервавшейся было теме разговора, спросил Андрей.
- Есть шансы, что дождется. Особенность профессии. Спокойствие, мораль и - засилье женского пола. Два-три парня на группу…
Помолчали. Русов думал о своем, о том, что вчера написал Людмиле еще одно письмо, а от нее пока нет… Зато потом при встрече она снова может сказать: "Но я о тебе каждый день думала". А Славиков говорит, что Русову повезло. Может быть…
Незаметно дошли до совхоза. Вот уже до ближайшей хаты какая-то сотня метров осталась. Видно, как во дворик вышла женщина в белой косынке, стала снимать с веревки белье, трепещущее на ветру.
- Куда думаешь пойти? - поинтересовался Славиков и, узнав, что ничего конкретного Русов не наметил, посоветовал:
- Здесь три достопримечательности. Старая крепость. Вернее, развалины. Ужас сколько лет им! Наверное, еще начала нашей эры. Табличка имеется, что охраняется государством, а там, по сути дела, и охранять нечего. Археологи бывают. Вот, наверное, из-за раскопок и охраняется.
Второе - причал. Тоже старый. Там в воде сваи видны - зеленые, лохматые. Можно прекрасно посидеть, поразмышлять под плеск волн. Интересно бывает, когда вечером мотоботы рыбацкие приходят. Это часиков в девять.
Ну и третье - местный Дом культуры. По здешним масштабам - дворец. Вот там в библиотеке и работает наша Юля.
- А ты куда стопы направляешь? - спрашивает Андрей.
- Я-то? О, у меня есть один местный Попов. Радиолюбитель экстра-класса. У него в доме, представь себе, с половины мира радиовизитки собраны. Ну вот мы и пришли. Так с чего же ты решил начать знакомство с Прибрежградом?
- Для начала пройдусь по улицам.
- Не "цам", а "це"! - Славиков поднял вверх палец. - Одна здесь улица, сержант! Всего одна!
Русов улыбался:
- Давай двигай, профессор!