Алена стояла на тротуаре и смотрела ему вслед. Волнение, с каким она вспоминала о нем весь этот год, ждала с ним встречи, вдруг исчезло. Что случилось? Почему раньше не замечала, что у него широченный лоб, и нос пуговкой, и слишком узкие плечи, и непомерно большая голова… и лысина… и говорит он по-местному, окая. Что же случилось? За долгую зиму в институте все свои удачи и неудачи она особенно сильно переживала потому, что здесь, в маленьком Забельске, жил он - Митрофан Николаевич, ее любимый учитель.
Минувшая зима в институте была для первокурсников насыщена всеобщей легкой влюбленностью во всех и все. И Алена влюбилась в будущую профессию, в Анну Григорьевну, увлекалась предметами, этюдами, ролями, но в отличие от подруг не выделяла никого из ребят-однокурсников и старших студентов. Ей, конечно, льстило, и даже очень, внимание, кружили голову похвалы, но все это было особенно дорого потому, что в глубине души она страстно желала когда-нибудь услышать одобрение Митрофана Николаевича.
Так что же случилось? Алена ощутила непривычную пустоту и скуку в душе. Стало грустно, стало чего-то до слез жаль.
Через день она встретила жену Митрофана Николаевича.
- Почему же вы не заходите? - с веселым укором спросила Серафима Павловна. - Митрофан Николаевич рассказал о вашем приезде.
Алена впервые без ревнивого недружелюбия разглядывала Серафиму Павловну, хорошенькое румяное личико с гладкой, нежной кожей, ее располневшую фигуру и не очень старалась скрыть чувство превосходства над ней.
Но Серафима Павловна, казалось, не замечала этого и добродушно приглашала:
- Заходите - расскажете о вашей новой жизни. Муж будет рад.
Алена к ним не зашла. Ходила по ягоды с братишками, бродила одна, занималась этюдами, пела, читала стихи. Все ее помыслы, все чаяния теперь сосредоточились на институте. Пережив первое ощущение потери чего-то хорошего и даже некоторого разочарования в себе, Алена стала думать, что год жизни в большом городе, год учения, конечно, не прошел бесследно. Появились новые интересы и цели, расширился ее кругозор. Забельск же с его обитателями остался прежним. Казалось, она выросла из него, как из старого платья.
Как-то в метельное мартовское воскресенье, после одиннадцати, девушки не торопясь сели завтракать. По выходным даже деспот Глафира позволяла поспать подольше, поваляться, понежиться в постели.
В дверь громко постучали. Не дождавшись ответа, ввалились Женя с Олегом.
- Собирайтесь, живо! - стряхивая с шапки растаявший снег, крикнул Женя так, словно минута задержки грозила катастрофой.
- Целинники уезжают! - возбужденно сказал Олег.
- А толком? - строго спросила Глаша.
Перебивая друг друга, мальчики рассказали, что фабрика, где работает Женина мать, и турбостроительный завод, где трудятся отец и брат Олега, провожают молодежь на целину. Среди целинников товарищи Олега по школе, Женины - по драмкружку, а от первых комсомольцев турбостроительного на митинге будет выступать отец Олега Александр Андреевич. Поезд отправляется в двенадцать тридцать.
- Мы еще успеем к ребятам. Собирайтесь быстрей, девочки! - распорядился Олег.
Глаша, хлопнув книгой о стол, застонала:
- Вот! Все едут!.. А мы? Кому нужны?
- Дура ты, дура! - провозгласила Клара. - Думаешь, там будут встречать цветами, угощать пирогами и сразу же предоставят квартиру с телефоном и ванной?
- Замолчи! - грозно предупредила Глаша.
Связываться с Кларой девушки не любили.
- На энтузиазии ловятся одни кретины, - продолжала Клара, прожевывая пирог. Она "принципиально" завтракала в постели, - Нормальный человек по доброй воле жить в палатке, на холоде…
- Нормальный должен весь день в постели валяться?
- Неужели тебе ничего не интересно?
- Волки, медведи - ужасно интересно, сожрут и не подавятся…
- Ты что, не понимаешь, какое это огромное дело? - Агния до сих пор не могла поверить в искренность Клариных утверждений.
- Тьфу, припадочная! - взвизгнула Клара. - Да тебе-то что? Шубу сошьешь из тех га?
Спорить было противно.
Алена понимала, что никакие слова на Клару не действуют. И это бесило Алену, но сейчас ее занимало другое. Если бы не институт, поехала бы она сама на целину? Какие уж там цветы с пирогами? Страшновато! Конечно, холод, конечно, палатки, ночью - тьма кромешная, может, и волки… На голом месте начинать… Нет, все равно интересно.
И проводить целинников интересно. Торопливо дожевывая воскресные слойки, допивая чай, девушки принялись одеваться.
- Ох, у меня ж белье мокнет! - вдруг застыла Глаша.
- Экая важность! Не скиснет. Я помогу! - крикнула Алена.
- Девочки! - Просунув голову в ворот свитера, Агния испуганно вытаращила янтарные глаза. - На такие проводы и с пустыми руками?
Глаша мгновенно вынула из тумбочки коробку из-под монпансье - "колхозную" кассу.
- А что купить?
- Цветы? Конфеты? Ну, с чем провожают?
По дороге на вокзал, запорошенные снегом, ввалились в цветочный магазин.
Продавщица невольно подняла брови. Глаша, не дав ей ответить, начала проникновенным голосом:
- Простите! Пожалуйста! Мы очень торопимся.
- Пожалуйста! Пожалуйста! - подхватили Агния с Аленой, и Женя, улыбаясь, умоляюще сказал:
- Пожалуйста, два букета.
- Ни цветочка, - раздельно ответила женщина. - Приходите после обеда…
Молча вышли на улицу.
- А если конфет? А? - нерешительно спросил Женя и вдруг обрадовался: - Братцы, это же существеннее! Купим ирисок. Килограмма три или… на сколько денег хватит! - Так и купили на все деньги три с половиной килограмма ирисок, попросили продавщицу разложить их в семь пакетов, чтобы каждый мог вручить свой подарок.
На площади толпился народ. До отхода поезда оставалось двадцать минут. В здание вокзала было не пробиться. Впереди, расчищая путь, двинулись Огнев и Миша. Платформа оглушила гулом голосов, громом оркестра, врывались звуки гармони, песни, аплодисменты, где-то говорило радио.
Медленно протискиваясь сквозь плотную, шумную массу людей, Алена ловила отрывки разговоров, деловых и тревожных, задорных и шутливых. Мелькали лица, множество цветов, плакатов. Вдруг, покрывая все звуки, из репродуктора словно вылился на голову голос: "Подвиг не только там, где люди рискуют жизнью…"
- Отец! - Олег остановился, схватил Алену за руку, глядя испуганно-веселыми глазами на репродуктор.
- Идем, идем же скорей! - Она потащила его, чтобы не оторваться от своих.
Совсем рядом с ласковым укором какая-то девушка сказала:
- Ведь не под пули едем! Ну, мама…
И тут же мелькнуло заплаканное лицо женщины и оживленное - дочки.
Олег, внезапно оставив Алену, протиснулся к группе парней и девушек, те приветливо замахали руками. Алена заметила, что растеряла всех своих. И тут на нее налетел Женька, схватил за руку и потащил, что-то говоря. Она пошла, прижимая к груди кулек ирисок. И вдруг ощутила себя ненужной здесь, посторонней всем. Пришла поглазеть? И вручить кому-нибудь полкило ирисок?!
Когда поезд тронулся, какой-то парень в распахнутом ватнике, без шапки подхватил Алену за талию и побежал рядом с идущим уже вагоном. С площадки тянулись к ним руки.
- Хватайся за поручень!
- Я же не еду! - на бегу отчаянно крикнула Алена, поспешно сорвала с головы вязаную шапочку, сунула в нее ириски и протянула незнакомому парню: - Это вам! На дорогу!..
Уплыла площадка с огорченно и укоризненно глядевшим на Алену парнем, уехала на целину ее шапочка…
- Где у тебя голова-то? - Женя взял ее под руку. - Пошли! Ребята, понимаешь, звали: "Кончай, говорят, институт, приезжай артистом…" Только когда еще кончим!
- И меня… звали… - сказала Алена с грустью.
…На следующий день после проводов целинников, во время занятий ритмикой Алена с Лилей, сделав упражнения, отдыхали, пока работали другие пары.
- Посмотри-ка напротив, - сказала Лиля.
У противоположной стены сидели Березов и Огнев. Лица у обоих были возбужденные. Следя глазами за строгой Ниной Владимировной, они сердито о чем-то спорили. Алена подумала уже не в первый раз, что Лилька-то рассеянная-рассеянная, а все замечает.
- Говорят, - тихо зашептала Лиля, - что бешеный наш чуть не махнул на целину.
- Что? - громко вырвалось у Алены, и Нина Владимировна строго глянула на нее. Выждав, Алена осторожно повторила: - Ну и что?
- В райкоме сказали: нечего с учебы срываться.
Едва кончился урок, Огнев оповестил присутствовавших:
- Никто не расходится. Слово для информации - Березову.
- Братцы, - заговорил Миша с непонятным волнением, - Огнева озарила идея. По-моему, гениальная. Товарищи, внимание! - Он выждал, пока замолчали. - Вопрос очень серьезный. Через три с половиной года мы кончим институт…
- Вот это открытие! - негромко бросил Джек.
Вокруг засмеялись, а Сашка зло зыркнул глазами.
- Через три с половиной года на нынешней целине, - твердо продолжал Миша, - будет нужен театр. Молодой и легкий на подъем, передвижной молодежный театр.
Стало тихо.
- Есть предложение. - Миша обвел всех глазами. - Добиваться, чтобы нас при окончании института не разогнали по всем концам света, а выпустили коллективом в любой целинный район. Все. Пусть каждый обдумает, вечером - обсудим.
- Чего тут еще думать! - возбужденно крикнула Алена, и все разом заорали.
Курс забурлил. План сразу сблизил все "колхозы", и даже злостные "единоличники" - Джек и Володя Сычев - вдруг высказали весьма здравую мысль: уж в своем-то театре никому не придется годами сидеть и смотреть, как играют народные и заслуженные, поскольку таковых не окажется. Все будут играть много, приобретать опыт, быстро расти. А потом поедут на гастроли в Москву и удивят столицу. А потом - чем черт не шутит! - может, пошлют на международный фестиваль?
Соколова сразу же поддержала березовско-огневский план, названный сокращенно БОП.
- Конечно, через три с половиной года там будут нужны театры. И коллектив, сплоченный годами учебы, может стать ядром такого театра, - внимательно и весело оглядывая всех, сказала она. - Все студии, из которых вырастали хорошие театры, начинались с дружного, крепкого ядра. - И подзадорила: - Добивайтесь!
Почти всем курсом отправились в дирекцию.
Когда, возбужденные, они ввалились в кабинет Таранова, глаза его на мгновение изумленно расширились, но тотчас же лицо засияло приветливой улыбкой.
- С чем пришли, молодые друзья мои? - Он встал из-за стола. - Размещайтесь, размещайтесь. Так что скажете, дорогие?
Березов коротко изложил суть вопроса. Таранов, хмуря светлые брови, выколачивал мундштук, затем, закладывая новую сигарету, заговорил растроганно:
- Долг каждого советского юноши и девушки, скажу, даже каждого советского гражданина - внести свой вклад… - И начал объяснять, что даст целина стране, как велик подвиг едущих на новые земли, как незыблемы романтические традиции комсомола.
Алене показалось, что его монолог здорово похож на посредственную статью. "Ну и ладно, пусть на здоровье изливается, лишь бы идея нашего БОПа его заинтересовала". И, не особенно вникая в смысл директорской речи, она вдруг обратила внимание на то, что у него плохая дикция, буква "с" определенно подсвистывает. "Наталия Николаевна наверняка поставила бы ему по сценической речи плохонькую троечку", - мелькнула у Алены озорная мысль.
Таранов затянулся сигаретой, выпустил дым колечком и заговорил грустно и деловито:
- Возвращаясь конкретно к вашему вопросу, принужден сказать, что постановка его несколько преждевременна. - Светлые глаза его, точно лаская, оглядывали молодые сосредоточенные лица. - Три с половиной года - срок огромный при наших-то темпах! Рано, друзья, рано, милые, поднимать этот вопрос.
- Почему рано? - напористо спросил Огнев. - На пятилетку планы составляются, а на три с половиной года почему-то рано?
Алене показалось, что директор рассердился, - скулы его порозовели, но он улыбнулся Огневу:
- План! Да вот целинные-то земли, видишь, сверх плана выскочили. А мероприятие грандиозное.
- Но ведь от этого же не прекращается планирование на пятилетку, - возразил Березов.
Таранов повернулся к нему, слегка прищурился.
- А вы, кажется, молодой коммунист?
"Что плохого сказал Миша?" - тревожно подумала Алена.
- Так разве он?.. - выскочил Олег и осекся.
- Да. Член партии - и что из этого? - вопросом ответил Таранову Миша.
- Члену партии надлежит мыслить масштабнее, - заметил Таранов и неожиданно весело, перейдя на фамильярно-товарищеский тон, подмигнул: - Наше дело надстроечное - как пойдет экономика, так пойдем и мы.
- Культурное строительство тоже планируется, - возразил Огнев, плохо скрывая иронию.
Таранов чуть поморщился, зажигая погасшую сигарету, потом вздохнул и, как бы размышляя вслух, сказал с легкой досадой:
- Значит, не понимаем. Не доросли.
- Почему не доросли, Иван Емельянович? - кокетливо улыбнулась директору Глаша. - Объясните - поймем. Мы все нормальные.
Таранов устало усмехнулся.
- Пожалуйста, объясните, Иван Емельянович, - уставясь ему в лицо, с оттенком кротости попросил Джек. - Мышление, конечно, не масштабное, в особенности у меня. Объясните.
Светлые глаза директора, казалось, совсем побелели. Он заговорил официальным тоном:
- Есть много обстоятельств, с которыми сложно вас знакомить, и… Короче говоря: никто сейчас вашими вопросами заниматься не сможет - есть неизмеримо более важные дела. Подождем годик. Меня - я уже упоминал - радует ваш патриотический почин, но… Подождем, друзья. Вот так… - И он раскрыл папку с бумагами, показывая, что беседа окончена.
Обескураженные, высыпали в коридор.
- Ну и что теперь? - уныло начала Глаша.
- Дипломатический прием - "мордой об стол", - мрачно констатировал Женя.
- А с чего бы нам киснуть? - вдруг взорвался Огнев. Он повернулся к Глаше: - Айда в партком!
- А если от курса написать в министерство? - неожиданно предложил Женька.
- Стоп! - Березов поднял обе руки. - Стоп! Подождем Алексея Николаевича Рышкова, он-то нас поддержит!
- Ты прав, сумасшедший! - воскликнул Джек. - Имя Рышкова - это тебе не наши подписи!
Все воспрянули духом и выздоровления Рышкова ждали теперь с особенным нетерпением.
Идея "своего" театра все крепче входила в жизнь курса: спорили о репертуаре, расспрашивали Соколову, разрешит ли она самостоятельно, то есть с кем-нибудь из режиссеров с курса Линдена, приготовить сверх положенных по программе еще один спектакль. Обсуждали, куда лучше всего было бы поехать. Огнев, конечно, расхваливал Красноярский край, а большинство привлекал Алтай. В газетах все, что касалось целины, прочитывалось теперь с особым вниманием. Если кто-нибудь опаздывал на самостоятельные занятия или работал лениво, ему говорили угрожающе:
- Попробуешь так репетировать в своем театре! В два счета выкинем!
Придумывали и отвергали названия нового театра и в спорах доходили чуть ли не до рукопашной.
- ТАМПИС - Театр алтайский молодежный передвижной имени Станиславского, - предложил Джек.
- ТАМПИС! - возмутился Женя.
- По-русски надо, - подхватил Олег. - По-моему, Передвижной театр алтайской молодежи лучше!
- То есть ПЕРТАМ - совсем "по-русски", - захохотал Джек.
Однажды прибежала к ним Валя Красавина:
- Возьмете? Литературно-репертуарной частью заведовать у вас?
Трое учеников Линдена с режиссерского факультета тоже собирались ехать с ними. Без конца обсуждали творческое лицо будущего театра, название и репертуар. Педагоги отмечали, что первый курс стал дружнее, работает отлично.
Конец апреля неожиданно выдался по-летнему теплый. Сразу почернела река, лед отступил от берегов, и пронесся слух, что Рышков после майских праздников придет в институт.
Перед самыми праздниками вдруг снова задул свирепый ветер, принес холод и снегопады.
- В такую погоду после болезни на улицу не выйдешь! - озабоченно глядя в окно, сказала Глаша.
И все поняли, что она думает о Рышкове.
Потеплело неожиданно. Еще шла шуга да изредка плыли запоздалые льдины, но ветер смягчился, с бледного неба ласково светило северное солнце, над водой хлопотливо метались чайки - установилась настоящая весна. Каждое утро Алена просыпалась с мыслью: "А ну как сегодня придет?"
В особенно ясный, весенний день, после первой лекции Алена, Глаша и Женя остались в аудитории, распахнули настежь окна, высунулись на солнышко и переговаривались, слушая, как гулко отдаются во дворе их голоса и смех.
- Девочки! - прозвучал позади них крик Агнии. Она стояла в дверях аудитории, стиснув руки у подбородка. - Рышков умер!
В коридорах и на лестницах все только и говорили об этом. Алена сбежала вниз, чтобы своими глазами прочесть: "…в ночь с 7-го на 8-е… внезапно скончался…"
Задребезжал звонок, уроки продолжались, будто ничего не случилось… Как в полусне, Алена стала делать упражнения по ритмике и сбилась. Вдруг вспомнила Рышкова: "Ни усталость, ни горе, никакие другие обстоятельства не дают права работать хуже…" Она заставила себя сосредоточиться, но бравурная музыка коробила ее. Опять усилием воли она вернула себя к работе. Это повторилось несколько раз. Наконец Алена почувствовала, что овладела вниманием, и странно: непроходившая боль теперь не только не мешала, но как будто помогала полнее отдаваться музыке. Нина Владимировна вызвала ее дирижировать отрывком из "Ромео и Джульетты" Прокофьева, и вместо обычного смущения Алена ощутила покой, уверенность и смелость. Как никогда, всем своим существом она слышала музыку и со всей силой выражала через нее свои чувства.
- Вот так и надо работать, - похвалила Нина Владимировна.
На гражданской панихиде в театре, которым руководил Рышков, Алена еще раз почувствовала, что ушел большой человек. Многолюдность, торжественность, а главное - искренняя взволнованность, звучавшая в речах, - все подтверждало это.
Только гладкое выступление Барышева показалось холодноватым, да прощальные слова Таранова, высокопарные, с патетическими возгласами, обращенные прямо к умершему и почему-то на "ты", прозвучали как фальшивая нота.
У изголовья гроба всю долгую панихиду с неестественной неподвижностью простояла высокая женщина в черном платье и шляпке с густой вуалью. Что-то театральное почудилось Алене в ее позе, и захотелось узнать, какая она, эта женщина - его жена, самый близкий ему человек.
С кладбища "колхоз" возвращался пешком. На светлом небе под легкой дымкой облаков холодно светило солнце, порывами налетал ветер. Алена поежилась.
- Мерзнешь? - заботливо спросила Агния. - Жакеточка у тебя…
- Это не от холода.
Агния помолчала, темно-золотистые брови беспокойно сходились и расходились.
- Около меня стоял дядька, - голос Агнии прозвучал глухо, - он привел… не поняла, чьи слова: "Когда умирает человек - умирает целый мир". И правда: сколько он знал, думал, чувствовал. Целый мир!