- Да, он не может быть во Владикавказе, но это писано рукою Лиходеева из Владикавказа.
- Так что же это такое?!
Близнецов, не отвечая, снял трубку и сказал:
- Дайте сверхсрочный разговор с Владикавказом.
"Умно",- подумал Варенуха.
Но разговор с Владикавказом не состоялся. Близнецов положил трубку и сказал:
- Как назло, линия испортилась.
Он опять взялся левой рукой за трубку, а правой начал записывать то, что говорил в трубку:
- Примите молнию: "Владикавказ Гормилиция Масловскому Сегодня до двенадцати часов дня Лиходеев был Москве от двенадцати до… (Близнецов посмотрел на часы) трех на службу не явился по телефону разыскать не можем Почерк подтверждаю Меры наблюдения указанным лицом принимаю Финдиректор Близнецов".
"Очень умно",- подумал Варенуха, и тотчас в голове у него грянуло: "Глупо! Не может он быть во Владикавказе!"
Близнецов же аккуратно сложил полученные молнии и копию со своей, всю пачку положил в конверт, заклеил его, надписал на нем несколько букв и вручил Варенухе со словами:
- Лично сейчас же отвези, Василий Васильевич, и сам изложи дело. Пусть они разбирают.
"Вот это действительно умно!" - мысленно воскликнул Варенуха и спрятал в портфель таинственный пакет. Потом он навертел номер Степиной квартиры, и Близнецов насторожился, потому что Варенуха вдруг радостно замигал и сделал знак свободной рукой.
- Мосье Фаланд? - сладко спросил Варенуха. Близнецов затаил дыхание.
- Да, это я,- ответил в трубке бас.
- Добрый день,- сказал Варенуха,- говорит администратор кабаре Варенуха.
- А! Как ваше здоровье? - спросили в трубке.
- Мерси,- подивившись иностранной вежливости, поблагодарил Варенуха.
- Мне показалось вчера,- продолжал бас,- когда я видел вас в дирекции, что вы выглядели плохо, и я вам советовал бы сегодня никуда не ходить.
Варенуха удивился, Близнецов шепотом спросил: "Что?"
- А, простите, что, товарища Лиходеева нету дома?
- Он поехал кататься за город в машине, сказал, что вернется через два часа,- сообщил иностранец.
- Мерси, мерси! - воскликнул Варенуха, в то же время делая радостные знаки финдиректору.- Итак, ваше выступление сегодня в десять часов с половиной.
- О да, я помню,- ответила трубка.
- Нашелся! - радостно вскричал Варенуха, оставив трубку.- Я так и думал! Уехал за город и, конечно, застрял.
- Если это так,- бледнея от негодования, сказал Близнецов,- то это черт знает что такое! Позволь… но молнии?
- Вспомнил! Вспомнил! - вдруг заорал Варенуха.- В Покровском есть ресторан "Владикавказ"! Он напился и оттуда и телеграфирует.
- Нет, это чересчур,- озлобившись, заговорил Близнецов,- ну, дорого ему эта поездка обойдется!..
- А как же, Григорий Максимович, пакет нести?
- Обязательно нести, обязательно,- ответил Близнецов.
И опять открылась дверь, и оба вздрогнули. "Она!" - с какой-то тоскою подумал Близнецов. Вошла та самая женщина с сумкой.
На этот раз в телеграмме были слова:
"Спасибо подтверждение Переводите срочно пятьсот гормилицию мне Завтра вылетаю Москву Лиходеев".
- Он с ума со…- начал Варенуха и сел в кресло, не договорив.
Близнецов же позвонил, появившемуся курьеру вручил пятьсот рублей и послал его на почту.
Варенуха в изумлении глядел на финдиректора, до того это не было похоже на него.
- Помилуй, Григорий Максимович,- неуверенно заговорил администратор,- по-моему, ты напрасно деньги послал. Он в Покровском.
- Деньги придут обратно,- веско ответил Близнецов,- а он дорого ответит за этот пикник,- через два часа все будет ясно. Поезжай, Василий Васильевич, не теряй времени.
Варенуха забрал пакет и вышел. Он спустился вниз, увидел, что перед кассой нарастает очередь, узнал от кассирши, что та ждет через час аншлага, что публика страшно заинтересовалась черной магией, порадовался, поглядел, как кассирша орудует ножницами, тут же у кассы отшил от себя назойливого молодого человека, который просил приставить стул на вечер, и нырнул к себе в кабинетик, чтобы захватить кепку.
Лишь только он водрузил кепку на голову, затрещал телефон.
- Да! - пронзительно крикнул Варенуха в трубку.
- Василий Васильевич? - спросил в трубке препротивный гнусавый голос и продолжал: - Вот что. Вы телеграммы эти никуда не носите. А спрячьте их поглубже в карман и никому об них даже не заикайтесь.
- Кто это говорит? - яростно заорал Варенуха.- Гражданин, прекратите ваши штуки! Вас сейчас обнаружат! Вы сильно пострадаете! Ваш номер?
- Варенуха,- отозвался все тот же препротивный голос,- ты русский язык понимаешь? Не носи никуда телеграммы, повторять больше не буду.
- Ага! Вы не унимаетесь? - закричал Варенуха, захлестываемый злобой.- Ну, смотрите же! Ой, поплатитесь вы… вы слу?..- и вдруг понял, что трубку еще до начала его слов повесили и никто его не слушает.
Тогда Варенуха схватил портфель и через боковой выход устремился в летний сад, примыкавший к зимнему зданию кабаре.
Администратор был возбужден и полон энергии. Теперь он не сомневался в том, что какая-то шайка наглых негодяев проделывает сквернейшие шуточки с администрацией кабаре и что все это связано с таинственным исчезновением Лиходеева. Желание изобличить злодеев и распутать клубок душило администратора, и, как это ни странно, таинственные происшествия вызвали в нем предвкушение чего-то приятного, что всегда бывает, когда человек попадает в центр внимания, принеся сенсационное сообщение.
В голове Варенухи зазвучали не только целые отрывки из будущего его разговора, но даже и какие-то комплименты по его адресу:
"Садитесь, товарищ Варенуха… что такое?.. Гм… Владикавказ? Гм… Очень хорошо, что вы дали знать вовремя, товарищ Варенуха!.. Так вы полагаете? Голос гнусавый, вы говорите? Так… Варенуха открыл… Варенуха - свой парень… Варенуху мы знаем!"
И слово "Варенуха" так и прыгало в голове у Варенухи.
Ветер дунул в лицо администратору, и в верхушках лип прошумело. Потемнело. Сильно посвежело. Варенуха поднял голову и увидел, что над Москвой уже близко, почти задевая краем летний сад, [несется] грозовая туча.
Как ни торопился администратор, как ни хотел до грозы проскочить, ему пришлось на секунду заглянуть в уборную в летнем саду, чтобы проверить - исполнили ли монтеры приказание провести в нее электричество. Мимо только что отремонтированного тира Варенуха пробежал к дощатому зданьицу, окрашенному в голубой цвет, и ворвался в мужское отделение. Провод уже был на месте, оставалось только ввинтить лампу в патрон. Но огорчило тут же старательного администратора то, что третьего дня окрашенные стены уже оказались исписанными неприличными словами, из которых одно было особенно старательно выведено углем прямо над сиденьем.
- Что за мерз…- начал было Варенуха и вдруг услышал за собою голос:
- Варенуха?
Администратор вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой какого-то небольшого толстяка в кепке и, как показалось Варенухе, с кошачьей как бы физиономией.
- Ну, я,- ответил Варенуха неприязненно, решив, что этот толстяк в уборную даже за ним полез, чтобы, конечно, выклянчить пропуск на вечер.
- Ах, вы? Очень, очень приятно,- пискливым голосом сказал котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепка с администратора слетела и исчезла в отверстии сиденья, а сам администратор с размаху сел на него.
Удару толстяка отозвался громовой удар в небе, в уборной блеснуло, отчего особенно ярко выделилось черное слово на стене, и в ту же секунду в крышу ударил густой ливень. Еще раз сверкнуло, и в зловещем свете перед администратором возник второй - маленького роста, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком.
Этот второй, будучи, очевидно, левшой, развернулся с левой и съездил администратора по другому уху. И опять трахнуло в небе и хлынуло сильнее. Крик "Караул!" не вышел у Варенухи, потому что захватило дух.
- Что вы, товари…- прошептал ополоумевший администратор, но тут же сообразил, что слово это никак не подходит к бандитам, избивающим человека в общественной уборной, прохрипел "Граждане!!", сообразил, что и названия граждан эти двое не заслуживают, и получил третий страшный удар от того с бельмом, но уж не по уху, а по середине лица, так что кровь хлынула на толстовку.
Темный ужас поразил несчастного администратора, ему почудилось, что его хотят бить до смерти. Но ударов больше не последовало.
- Что у тебя в портфеле, паразит? - пронзительным голосом, перекрикивая шум грозы, осведомился похожий на кота.- Телеграммы?
- Те… телеграммы,- ответил полумертвый администратор.
- А тебя предупреждали по телефону, чтобы ты не смел их никуда носить? Предупредили, я тебя спрашиваю?
- Предупре… ждали… дили,- задыхаясь, ответил администратор.
- А ты все-таки пошел? Дай сюда портфель, гад! - гнусаво крикнул второй и одним взмахом выдрал у Варенухи портфель из рук.
- Ах ты, ябедник поганый! - возмущенно заорал похожий на кота.- Ну ладно, пойдем-ка с нами, мы тебя устроим для поручений!
И оба подхватили бедного администратора под руки и с быстротой, с которой никогда еще не приходилось двигаться Василию Васильевичу, выволокли его на улицу.
Гроза бушевала над Садовой, мостовая была затоплена, вода с грохотом и воем низвергалась в канализационные решетки. Из водосточных труб хлестало, бурные потоки выкатывались из подворотен, с крыш лило и мимо труб, уже не вмещавших воды. Все живое скрылось в подъездах, подворотнях над выступами. Спасти Василия Васильевича было некому. Прыгая через мутные реки, двое бандитов в секунду проволокли администратора до дома № 302, влетели с ним в подворотню, где жались к стенке две женщины, снявшие чулки и туфли. Василий Васильевич не посмел крикнуть им ничего и сам не понял, как оказались на лестнице, как поднялись и как его, мокрого до нитки, швырнули в переднюю, увы, очень хорошо ему знакомой квартиры Лиходеева. Трясясь от страху, близкий к безумию, он повалился на пол, и лужа распространилась по полу.
Оба разбойника исчезли, а вместо них появилась обнаженная девица, рыжая, со сверкающими в полутьме передней глазами. Варенуха понял, что это самое страшное из того, что с ним приключилось, вскочил, пытаясь скрыться от нее, но бежать было некуда, и он только вскрикнул слабо и прислонился к стене.
А девица подошла вплотную к администратору, положила ладони ему на плечи, и волосы Варенухи поднялись дыбом, потому что даже сквозь мокрую ткань толстовки он почувствовал, что ладони эти холодны, как лед.
- Э, да он славненький,- тихо сказала девица,- дай-ка я тебя поцелую…
И у самых глаз Варенухи оказались горящие глаза и красный рот. Тогда сознание покинуло Варенуху.
Раздвоение Ивана
Бор на высоком берегу реки, еще недавно освещенный майским солнцем, стал неузнаваем сквозь белую решетку, он помутнел, размазался и растворился. Вода сплошною пеленой валила за окном. Время от времени в небе вспыхивала нитка, небо лопалось, и тогда на мгновение трепещущим светом обливало всю комнату больного, и листки его, которые сдуло на пол порывом ветра, залетевшим за решетку перед началом грозы, и самого больного, сидящего на кровати.
Иван тихо плакал, глядя на смешавшийся бор и кипящую в пузырях реку, а при каждом громовом ударе тихо вскрикивал и закрывал глаза руками.
Попытки Ивана сочинить заявление относительно страшного консультанта не привели ни к чему. Лишь только он получил бумагу и огрызок карандаша, он хищно потер руки и пристроился к столику, чтобы писать.
Он бодро вывел начало:
"Члена Массолита Ивана Николаевича Понырева заявление.
Вчера вечером я пришел с покойным Александром Александровичем Мирцевым на Патриаршие пруды…"
И тут Иван запутался, именно из-за слова "покойный". Выходила сразу же какая-то нелепица: как это так - с покойным пришел на Патриаршие пруды? Покойники не ходят! "Еще, действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут",- думал Иван и стал исправлять написанное.
Вышло так: "…с А. А. Мирцевым, который попал под трамвай…" Это также не удовлетворило автора заявления, и он решил начать с чего-то самого сильного, что сразу остановило бы внимание читающего, и написал про кота, садящегося в трамвай, потом про постное масло и отрезанную голову. После этого он обратился к Понтию Пилату и для вящей убедительности решил весь рассказ изложить полностью, с того момента, как Пилат шел шаркающей кавалерийской походкой на балкон.
Иван перечеркивал написанное и сверху строк надписывал и даже попытался нарисовать таинственного консультанта и кота с монетой в руке, но чем дальше, тем путанее и непонятнее становилось это заявление. И к тому времени, как появилась за рекой страшная туча с дымящимися краями и желтоватым мутным брюхом, и проворчало далеко, и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел, что с заявлением ему не совладать, и разлетевшиеся листки даже не стал поднимать и заплакал.
Добродушная женщина в белом неслышно вошла в комнату, увидела, что поэт плачет, встревожилась, сказала, что сейчас же вызовет доктора и что все будет хорошо.
И вот прошло часа два, и бор заречный опять изменился. Он вырисовался до последнего дерева, и небо расчистилось до прежней голубизны, и успокоилась река, и лежал Иван, притихший и неплачущий, смотрел за решетку.
Доктор, вызванный женщиной, сделал укол в руку Ивану, собрал с полу листки и унес их с собою, уверив, что Иван больше плакать не будет, что его расстроила гроза, а теперь после укола все пройдет, все изменится в самом наилучшем смысле.
И оказался прав. Тоска оставила Ивана, пролежав до вечера, он как-то и не заметил, как и когда небо полиняло, как загрустило и потемнело, и как почернел бор.
Иван выпил горячего молока, прилег, опять приятно зевая, и сам подивился, до чего изменились его мысли.
Воспоминание о той женщине, что прокричала про постное масло и тем открыла тайну, уже не жгло больную душу Ивана, размазался в памяти кот под липами, не пугала отрезанная голова, и, вместо всего этого, стал размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике неплохо, что Стравинский очень умен, что воздух, текущий сквозь решетку, и сладостен после грозы, и свеж.
Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли белые матовые лампы, вместо них загорелись дежурные слабые голубые ночники.
В комнатах засыпали больные, умолкали и бреды, и шепоты, все реже слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновом полу коридора, все реже они навещали своих больных. И только в стороне от главного корпуса стоящий, не переставал светиться во всех окнах беспокойным светом корпус неудержимо буйных.
Иван лежал в сладкой истоме и, полуопустив веки, глядел, как льет свой свет поднимающаяся над черным бором луна, и думал о том, почему он, собственно, так взволновался из-за того, что Мирцев попал под трамвай?
- В конечном счете, ну его в болото! - прошептал Иван и даже усмехнулся.- Что я ему, кум или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, то выходит, что я, в сущности, даже и не знал покойника. В самом деле, что мне о нем было известно? Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее, товарищи,- продолжал кому-то свою речь Иван,- разберемся вот в чем: чего это я взбесился на этого загадочного консультанта, этого мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся эта нелепая погоня со свечечкой в руках и дикая петрушка в ресторане?
- Но, но, но! - вдруг сказал где-то прежний Иван новому Ивану.- Про то, что голову отрежет, он знал заранее! Как же не взволноваться?
- Об чем, товарищ, разговор! - возражал новый Иван Ивану прежнему, ветхому.- Здесь дело нечисто, личность он, вне сомнений, незаурядная и таинственная. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек видел Пилата! Это ли не интересно! Вместо того чтобы устраивать дикую бузу с криками, беготней, а потом и с драками, лучше было бы расспросить о том, что было дальше и с этим арестованным Га-Ноцри, и с Пилатом. А я чепухой занялся! Важное, в самом деле, происшествие - редактора задавило. Ну, будет другой редактор, в чем дело!
Подремав еще немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
- Так кто же я такой, в этом случае?
- Дурак! - отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и очень похожий на бас консультанта. Иван, почему-то не только не обидевшись, но даже приятно изумившись слову "дурак", хихикнул в полусне, и померещилось ему, что пальма перед ним появилась на толстейшей ноге и качнула шапкой, и кот пришел веселый и не страшный, и сон уже совсем было накрыл его сознание, как вдруг балконная решетка двинулась в сторону и возникла на балконе таинственная от луны фигура в белом и, таинственно погрозив Ивану, севшему без всякого испуга на кровати, пальцем, прошептала:
- Т-сс!
Черная магия
Высоко приподнятая над партером сцена кабаре была освещена так сильно, что казалось, будто на ней солнечный полдень. И на эту сцену маленький человечек в дырявом котелке, с грушевидным малиновым носом, в клетчатых штанишках и лакированных ботинках на пуговках выехал на двухколесном велосипеде. Сделав один круг, он испустил победный крик, отчего его велосипед поднялся на дыбы. Проехавшись на одном заднем колесе, человечек перевернулся кверху ногами, на ходу отвинтил переднее колесо, причем оно убежало за кулисы, и покатил, вертя педали руками.
Тут под звуки вальса, исходящего из оркестровой ямы, где сидел джаз-оркестр, выехала на сцену на высокой штанге, под которой было только одно колесо, толстая блондинка в трико и юбочке, усеянной серебряными звездами, и стала ездить по сцене. Встречаясь с нею, человечек издавал приветственные крики и ногой снимал котелок. Затем выехал молодой человек с выпирающими из-под трико мускулами, тоже на высокой мачте, и заездил по сцене, но не сидя в сиденье, а стоя на нем на руках и едва не касаясь ярких ламп в верхних софитах. Наконец прикатил и малютка лет восьми со старческим лицом и зашнырял на крошечной двухколеске, к которой был приделан громадный автомобильный гудок, между взрослыми. Звуки его гудка вызвали раскат смеха и аплодисмент.
В заключение вся компания под тревожную дробь барабана из оркестра подкатилась к самому краю сцены, и в первых рядах ахнули и двинулись, потому что публике показалось, что вся четверка со своими машинами грохнется в оркестр. Но велосипеды остановились как раз в тот момент, когда колеса уже грозили соскользнуть в бездну на головы джазбандистов, велосипедисты с громким криком "Ап!" соскочили с машин и раскланялись, причем блондинка послала публике воздушный поцелуй, а малютка протрубил сигнал на своем гудке.
Грохот нескольких тысяч рук потряс здание до самого купола, занавес пошел и скрыл велосипедистов, зеленые огни в проходах угасли, в паутине трапеций под куполом, как солнца, вспыхнули белые шары. Наступил антракт.