- Да он уж уехал, уехал! - закричал переводчик.- Он, знаете ли, уж катит черт его знает где! - И замахал руками.
Никанор Иванович изъявил желание увидеть иностранца, но получил вежливый отказ. Переводчик объяснил, что невозможно никак - кота дрессирует.
- Кота, ежели угодно, могу показать! - предложил Коровьев.
От этого отказался изумленный Босой, а переводчик тут же сделал предложение председателю, которое заключалось в следующем.
Ввиду того, что господин Фаланд привык жить просторно, то не сдаст ли жилтоварищество на эту недельку иностранцу всю квартиру, то есть и комнаты покойного?
- Ведь ему безразлично - покойнику-то! - утверждал переводчик.- Его квартирка теперь, знаете ли, темная, маленькая, а иностранец этот капризуля, скажу вам по секрету,- сипел шепотом Коровьев.
Никанор Иванович в недоумении возразил, что иностранцам надлежит жить в "Метрополе", но переводчик не сдался.
- Говорю же вам, капризуля,- хрипел Коровьев,- не желает! Не любит гостиниц. Вот они у меня где сидят, эти интуристы,- пожаловался интимно Коровьев,- всю душу вымотали! Приедет… и то ему не так, и это не так… А вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода. За деньгами он не постоит. Миллионер!
Полнейший практический смысл заключался в том, что предложил переводчик, и говорил он дело, и тем не менее, удивительно несолидное было что-то и в манере его говорить, и в этом клетчатом пиджачке, и в никуда не годном пенсне.
Что-то неясное терзало душу председателя, и все-таки он решил предложение принять. В товариществе был большой дефицит, а к осени нужно было покупать нефть для парового отопления. На иностранцевы деньги можно было бы извернуться.
Но деловой и осторожный Никанор Иванович заявил, что эти дела так не делаются и что он должен увязать этот вопрос с конторой "Интуриста".
- Обязательно! - закричал Коровьев, даже взвизгнув.- Обязательно! Как же без увязки? Я понимаю. Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно увязывайте. А насчет денег не стесняйтесь,- шепотом прибавил он, увлекая председателя в переднюю к телефону,- с кого же и взять, как не с него. У него такая вилла в Ницце… приедете как-нибудь, зайдите посмотреть нарочно - ахнете!
Дело с "Интуристом" уладилось с необыкновенной быстротой. Оказалось, что в конторе знают о намерении Фаланда жить на частной квартире и не возражают против этого. Условия же такие: жилтоварищество сдает пятикомнатную квартиру на семь дней за плату по сто долларов в день. Плата вперед. Валюту примет специально отправляющийся сейчас же на квартиру товарищ Кавунев, снабженный соответствующим полномочием. Жил же товариществу контора вручит плату в советской валюте по банковскому курсу немедленно по отъезде иностранца из Москвы.
Кавунев появился с феерической быстротой - через пять минут - и оказался маленького роста, но широкоплечим человеком, поразившим Никанора Ивановича клыком, торчащим изо рта, и огненностью шевелюры. Кавунев предъявил полномочие, привез составленный в трех экземплярах договор на наем квартиры, снабженный уже подписями и печатями со стороны "Интуриста", заставил Никанора Ивановича подписать его в свою очередь. Коровьев слетал в спальню, вернулся с договором, во всех трех экземплярах подписанным господином Фаландом. Коровьев вынул пачку валюты, тут же отсчитал 750 долларов, Кавунев тщательно проверил отсчитанное, Никанор Иванович выдал тогда расписку о том, что от господина Фаланда за квартиру 750 долларов принял, а Кавунев на бланке со штампом и с печатью расписался в том, что сумму в 750 долларов принял от Никанора Ивановича Босого. Экземпляры договора разошлись по рукам как подобает: один - Никанору Ивановичу, другой - Кавуневу, третий исчез в боковом кармане у Коровьева, и Кавунев покинул квартиру.
В асфальтированном дворе дома хрипло и сердито рявкнуло, и председатель, выглянув в окно, увидел, как Кавунев укатил в открытом "линкольне", прижимая к сердцу портфель с валютой и договором.
- Ну вот и все в порядочке! - радостно объяснил Коровьев.
Никанор Иванович не удержался и попросил контрамарочку на вечер, которую с каким-то даже восторгом Коровьев тут же написал, вскрикивая: "Об чем разговор!", а затем поступил так: собственноручно положил контрамарку в карман пиджака Никанора Ивановича и тут же, нежно обхватив председателя за полную талию, вложил ему в руку приятно хрустнувшую пачку.
- Я извиняюсь,- сказал ошеломленный Никанор Иванович,- этого не полагается! - и стал отпихивать от себя пачку.
- И слушать не стану,- зашептал в самое ухо Коровьев,- у нас не полагается, а у интуристов полагается. Обидите, нельзя!
- Строго преследуется,- сказал почему-то тихо Босой и оглянулся.
- А где свидетели? - шепнул Коровьев.- Я вас спрашиваю, где они? Что вы! Не беспокойтесь, наши, советские…
И тут, сам не понимая, как это случилось, Никанор Иванович увидел, что пачка вползала к нему в портфель, и через минуту Никанор Иванович, какой-то расслабленный и мятущийся, спускался по лестнице. Мысли в его голове крутились вихрем, тут была и вилла в Ницце, и какой-то кот дрессированный, и что нужно будет сегодня с женою побывать в кабаре, и что дело с нефтью устроилось, и что голос говорившего по телефону из "Интуриста" почему-то похож на голос этого Коровьева.
Лишь только Никанор Иванович ушел, из спальни Степы донесся голос артиста:
- Однако этот Никанор Иванович - гусь, как я погляжу! Он мне надоел. Вообще, нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?
- Стоит вам приказать, мессир! - почтительно отозвался Коровьев, отправился в переднюю, повертел номер и сказал в трубку плаксивым и дрожащим голосом:
- Алло! Считаю долгом сообщить, что председатель жилтоварищества по Садовой № 302-бис Никанор Иванович Босой широко спекулирует валютой, часть которой держит у себя в квартире № 35, в уборной, в старом дымоходе. Говорит жилец этого дома, который имя свое держит в строжайшей тайне, опасаясь гнусной мести вышеизложенного председателя.
И повесил трубку.
- Этот вульгарный человек не придет больше, мессир,- доложил Коровьев, проходя в гостиную.
Туда же вошел из столовой другой, увидев которого Никанор Иванович ужаснулся бы, ибо это был не кто иной, как называвший себя Кавуневым. Он, он. Глаз с бельмом, рыжие волосы, клык.
- Ну что ж, идем завтракать, Азазелло? - обратился к нему Коровьев.
- Сейчас,- в нос отозвался Азазелло и, в свою очередь, крикнул:
- Бегемот!
На этот зов из спальни Степы вышел кот-толстяк, и через несколько минут вся свита иностранца сидела в гостиной у весело потрескивавшего камина, пила красное вино.
А Никанор Иванович, проскользнув по двору, скрылся в своей квартире. Там первым долгом он пришел в уборную, заперся в ней и заглянул в портфель. Сомнений не было: Коровьев всучил ему тысячу рублей очаровательными белоснежными десятичервонными купюрами. Посидев некоторое время в уборной в каком-то расслаблении тела и духа, Никанор Иванович, чтобы избежать резонного вопроса супруги: "Откуда?" - решил их спрятать в дымоходе, а потом сдать на сберкнижку. И пачка червонцев, завернутая в газетную бумагу, исчезла в дымоходе.
Через полчаса Никанор Иванович сидел за столом, собираясь пообедать. Борщ уже дымился перед ним в кастрюле. Никанор Иванович уже вытащил из кастрюли кусок вареного мяса с золотистым жирком, уже взялся за лафитничек, как раздался в квартиру звонок.
- А чтоб тебе провалиться! Поесть не дадут,- прорычал Никанор Иванович, отставив лафитничек, и крикнул супруге: - Скажи, что квартира покойника сдана иностранцу на неделю! Чтоб хоть неделю не трепались!
Супруга шмыгнула в переднюю. Оттуда послышался ее голос, в ответ чьи-то голоса, громыхнула снимаемая цепочка.
- Что ж она, ведь я ж сказал,- забормотал, рассердившись, Никанор Иванович.
Тут вошла взволнованная супруга, а за нею следом двое незнакомых граждан! Никанор Иванович загородил кастрюлей лафитничек, встал навстречу в недоумении.
- Где уборная? - спросил озабоченно первый из граждан в белой косоворотке.
- Здесь,- шепнул Никанор Иванович, меняясь в лице,- а в чем дело, товарищи?
Ему не объяснили, в чем дело, а прямо проследовали в уборную.
- А в чем дело? - тихо спросил еще раз Никанор Иванович, следуя за пришедшими. В хвосте мыкалась супруга.
Первый из вошедших сразу встал ногами на судно, руку засунул в дымоход и вытащил сверток. В глазах у Никанора Ивановича потемнело и в голове пронеслось только одно слово - "Беда!".
Сверток развернули, и в нем вместо червонцев оказались совсем другие деньги. Они были какие-то зеленоватые с изображениями какого-то старика.
Лицо Никанора Ивановича и широкая шея налились темной кровью. И как он избежал удара - непонятно.
- Ваш пакетик? - мягко спросил второй.
- Никак нет,- глухим голосом ответил Никанор Иванович.
- А чей же?
- Не могу знать,- еще глуше ответил Никанор Иванович и вдруг завопил: - Подбросили враги!
- Бывает,- ответил тот, что был в косоворотке, и миролюбиво добавил: - Ну, гражданин, показывайте, где другие держите?
- Нету у меня! Нету! - прохрипел Никанор Иванович.- В руках никогда валюты не держал!
И тут супруга его, уже неизвестно, что ей померещилось, вдруг вскричала, всплеснув руками:
- Покайся, Иванович! Тебе легче будет.
С налитыми кровью глазами Никанор Иванович занес над головою кулак и шатнулся к супруге.
Но его удержали.
- Зачем же драться? - мирно опять-таки молвил не тот, что в косоворотке, а другой.
- Богом клянусь! - вскричал несчастный председатель, в самом деле никогда не державший в руках долларов, и вдруг смолк и утих, подчиняясь неизбежному.
Минут через [пять] через подворотню дома проследовали к дожидавшейся машине двое пришедших граждан и с ними Никанор Иванович Босой. Рассказывали потом, что на нем не было лица, что он пошатывался и что-то бормотал, усаживаясь в машину.
Вести из Владикавказа и гибель Варенухи
В это время на той же Садовой в кабинете дирекции кабаре находились двое ближайших помощников Степы - финансовый директор Близнецов и администратор Варенуха.
Близнецов сидел за письменным столом и, раздраженно глядя сквозь очки, читал и подписывал какие-то бумаги, а Варенуха, укрывавшийся в кабинете дирекции от контрамарочников, особенно досаждавших ему в дни перемены программы, в ответ на телефонные звонки беспрерывно лгал в телефон, что Варенуха вышел из театра.
В кабинет, как обычно, текла вереница посетителей. Побывал главный бухгалтер Прохоров с ведомостью, за ним пришел дирижер, и Близнецов, обладавший странной манерой стараться никому и никогда не выдать денег, да к тому же еще с утра бывший в дурном расположении духа, тотчас же поругался.
- Не я рвал кожу на барабане! - кричал Близнецов.- Так теперь пусть он хоть собственную кожу натягивает на барабан! У меня нет этого в смете!
- Так нельзя работать! - вспылил дирижер.- Я заявлю Лиходееву!
- Кому хотите заявляйте! - дерзко ответил Близнецов, и дирижер, красный от обиды, ушел.
Телефон трещал постоянно, и Варенуха кричал неприятным голосом:
- Нету его! Вышел! Неизвестно!
Вошел курьер и внес толстую кипу свежеотпечатанных афиш. Варенуха обрадовался и развернул ее.
На афише в числе прочего стояло крупными буквами:
Д О К Т О Р М А Г И И Ф А Л А Н Д
СЕАНСЫ ЧЕРНОЙ МАГИИ
С ПОЛНЫМ ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕМ
- Хорошо! Броско,- заметил Варенуха, отходя и любуясь буквами.
- Не нравится мне эта затея,- пробурчал Близнецов, косясь на афишу,- удивляюсь, как ему это вообще разрешили поставить…
- Нет, нет, Григорий Максимович! - возразил Варенуха.- Не скажи, это очень умный шаг.- И тотчас велел пустить афиши в расклейку.
Побывала актриса, умильно просила пропуск на сегодня, получила отказ от Варенухи, совравшего, что он выдал уже все, что было. Побывал какой-то лысый человек в грязном воротничке, сказал робко, что принес скетч.
- Оставьте здесь,- буркнул ему Близнецов, и человек положил засаленную рукопись на стол. Осведомился униженно, когда приходить за ответом.
- Через две недели,- буркнул Близнецов.
Человек стал кланяться Близнецову и Варенухе, отступая задом к дверям. Ни тот, ни другой ему не ответили на поклоны, и он скрылся с мученическим лицом.
Прошло еще некоторое время, и Близнецов начал злиться и нервничать из-за Степиной неаккуратности. Ведь сказал по телефону, что явится сейчас же, и пропал.
А на столе росла гора неотложных дел.
- Позвони, Василий Васильевич, ему,- нервно сказал Близнецов.
Варенуха позвонил, подождал, положил трубку на рычаг, сказал:
- Никто не отвечает. Значит, вышел.
- Безобразие! - рычал Близнецов.
Время текло, а Степы все не было. Так продолжалось до двух часов дня, и в два Близнецов совершенно остервенился. И тут дверь в кабинет отворилась, и вошла женщина в форменной куртке и фуражке, в тапочках, вынула из маленькой желтой сумки на поясе конвертик и сказала:
- Где тут кабаре? Распишитесь. Молния.
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та вышла, вскрыл конвертик. Прочитав написанное, он сказал: "Гм!", поднял брови и передал телеграмму Близнецову.
В телеграмме же было напечатано следующее:
"Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ гормилицию Масловскому точно ли блондин ночной сорочке брюках без сапог психический явившийся сегодня гормилицию директор московского кабаре Лиходеев точка Масловский".
- Здравствуйте, я ваша тетя! - злобно сказал Близнецов.
- Лжедимитрий! - весело сказал Варенуха и тут же, взяв трубку, проговорил в нее:
- Телеграф? Молния. Владикавказ гормилиция Масловскому Лиходеев Москве Финдиректор кабаре Римский администратор Варенуха.
Независимо от сообщения о владикавказском самозванце принялись разыскивать Степу. Квартира его упорно не отвечала. Варенуха начал наобум звонить в разные учреждения, но нигде, конечно, Степы не нашел.
- Уж не попал ли он, как Мирцев, под трамвай? - высказал предположение Варенуха.
- А хорошо было бы,- чуть слышно сквозь зубы буркнул Близнецов.
И тут дверь опять открылась, и вошла та самая женщина, что принесла первую молнию, и вручила Варенухе новый конвертик, Варенуха прочитал ее и свистнул.
- Что еще? - спросил Близнецов. В телеграмме стояло следующее:
"Умоляю верить Брошен Владикавказ силой гипноза Фаланда Примите меры наблюдения за ним Молнируйте Масловскому что я Лиходеев точка Лиходеев".
Близнецов и Варенуха, касаясь друг друга головами, молча перечитывали телеграмму, а перечитав, уставились друг на друга.
- Граждане! - вдруг рассердилась женщина.- Расписывайтесь, а потом уж молчать будете! Я молнии разношу!
- Телеграмма-то из Владикавказа? - спросил Варенуха, расписавшись.
- Ничего я не знаю, не мое дело,- ответила женщина и ушла.
- Ты же с ним в двенадцать часов разговаривал по телефону! - заговорил возбужденно Варенуха.
- Да смешно говорить! - воскликнул Близнецов.- Разговаривал, не разговаривал! Он не может быть во Владикавказе. Это смешно!
- Он пьян! - сказал Варенуха.
- Кто пьян? - спросил Близнецов, и опять дико уставились друг на друга.
Что телеграфировал из Владикавказа какой-то сумасшедший или самозванец, это было несомненно, но вот что было странно - это слово "Фаланд" в телеграмме. Откуда же это владикавказский субъект знает о существовании артиста, вчера только приехавшего в Москву, и о связи между ним и директором Степой Лиходеевым?
- "Примите меры"…- повторял Варенуха слова телеграммы.- Откуда он знает о нем и зачем меры?.. Да нет! Это мистификация!
- А где он остановился, этот Фаланд, черт его возьми? - спросил Близнецов.
Варенуха соединился с конторой "Интуриста", и оттуда ответили, что Фаланд остановился в квартире Лиходеева.
- Квартира не отвечает? - заговорил Близнецов.- Значит, они оба куда-то вышли? Позвони-ка…
Он не договорил. В дверях появилась та же самая женщина, и Близнецов с Варенухой даже с мест поднялись навстречу ей, и она вынула из сумки, но уже не белый конвертик, а темный листок.
- Это становится интересным,- сказал Варенуха, яростно расчеркиваясь в книжке.
На фотографической бумаге отчетливо выделялись писанные строчки:
"Вот доказательство фотография моего почерка Молнируйте Масловскому подтверждение моей личности Строжайшее наблюдение Фаландом Лиходеев".
За двадцать лет своей административной деятельности Варенуха видал всякие виды. Но тут он почувствовал, что ум его как бы застилает пелена, и он ничего не произнес, кроме житейской и совершенно нелепой фразы:
- Этого не может быть!
Близнецов же поступил не так. Он поднялся, рявкнул в дверь курьерше:
- Никого, кроме почтальонов! - и собственноручно запер дверь на ключ. Затем достал из письменного стола пачку бумаг и начал тщательно сличать буква за буквой почерк в залихватских подписях Степы и его резолюциях с тем почерком, которым была исписана фотограмма.
Варенуха, навалившись на стол, жарко дышал в щеку Близнецову.
- Это почерк его,- наконец твердо выговорил Близнецов, и Варенуха, глянув финдиректору в лицо, удивился перемене, происшедшей в нем. Близнецов как будто постарел лет на десять, и глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и появилась в них не только тревога, но даже как будто печаль.
Варенуха проделал все, что делает человек в минуты великого изумления, то есть и по кабинету прошелся, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан желтой воды из графина, и восклицал:
- Не понимаю!
Близнецов же смотрел в окно и напряженно думал. Положение финдиректора было затруднительным. Нужно было тут же, не сходя с места, добыть обыкновенные объяснения для явления совершенно необыкновенного.
Зажмурившись, Близнецов представил себе Степу в ночной сорочке сегодня в полдень влезающим в какой-то сверхбыстроходный аэроплан, а через час, стало быть, он - Степа - стоит… и горы, покрытые снегом… и черт знает что!
Может быть, не Степа сегодня говорил с ним по телефону из собственной квартиры? Нет, это говорил Степа! Да если бы и не говорил, ведь вчера под вечер он сидел в этом самом кабинете, раздражая Близнецова своим легкомыслием и порываясь удрать в Покровское пьянствовать с Хустовым.
Опять представился Близнецову Степа в носках посреди Владикавказа…
- Сколько километров до Владикавказа? - спросил вдруг Близнецов, щурясь в окно.
Варенуха прекратил беготню по кабинету и заорал:
- Думал! Думал! До Минеральных по воздуху тысяча шестьсот километров!
Истребитель? В какой истребитель, кто пустит Степу без сапог? Сапоги пропил, прилетев? Истребитель тоже не покроет в один час, в сапогах ли, без сапог будет Степа, полторы тысячи километров!!
Шутки? Пьяные шутки при участии телеграфа? А почерк?
В голове у Близнецова рухнуло все, и остались только одни черепки.
Ручку двери крутили и дергали, слышно было, как курьерша отчаянно кричала за дверьми:
- Нельзя! Нельзя! Заседание!
- Он не может быть во Владикавказе! - крикнул Варенуха и хлопнул кулаком по столу.
Помолчали, а после этого Близнецов сказал глухо и серьезно: