- Превосходно! - с искусственной бодростью ответил Макаров и шутливо козырнул: - Жалоб никаких не имею, товарищ врач! Наташенька, пожелай нам счастливого полета.
- Буду волноваться, Федя… - тихо ответила Наташа, с любовью глядя в его лицо.
Когда он побежал к самолету, Наташа села в машину и приказала шоферу ехать к зданию командного пункта.Легко взбежала на третий этаж. Там ее встретил дежурный по пункту Бунчиков.
- О, Наталья Васильевна, из вас мог бы выйти отличный спортсмен! Бег с препятствиями…
- Спасибо! Но я пока стремлюсь быть отличным врачом, товарищ майор.
Бунчиков взглянул в широкое окно и покачал головой.
- Эх, черт Петька!.. Взлетел как! Артист… Наташа подошла к окну. Ее оглушил пронзительный визг реактивного мотора.
Серебристый самолет оторвался от земли и свечой унесся в нахмурившееся небо.
- Это не опасно, товарищ майор?.. - повернувшись к дежурному летчику, с тревогой спросила Наташа.
- Как сказать… Вообще то на земле, конечно, безопасней.
- Я серьезно опрашиваю! - вспылила Наташа.
- Понимаю, понимаю… Но вы не волнуйтесь, Наталья Васильевна. Макаров не только конструктор, но и пилот превосходный.
- Кто же машину повел - он или Бобров?
- Бобров.
Наташа вздохнула облегченно и, резко повернувшись, побежала вниз.
Глава одиннадцатая
Экспериментальный полет конструктора с летчиком длился недолго, не больше получаса. Но Наташе это время показалось вечностью.Как только самолет приземлился и, пробежав по аэродрому, подрулил к ангару, она быстро направилась к нему.Макаров и Бобров вышли из машины усталые и чем‑то недовольные. Однако, только увидев Наташу, заулыбались, как по команде.
- Все в порядке, товарищ доктор! -смеясь отрапортовал летчик.
И Наташа невольно улыбнулась. Почти бегом возвратилась к машине, села в кабину и уехала.
Макаров и Бобров обошли вокруг самолета, остановились друг перед другом.
- Да - "звуковой барьер"… - задумчиво сказал Макаров. - А ведь стоит задача не только догнать звук, но и опередить, развив скорость тысячи в полторы километров в час!
Бобров хлопнул рукавицей по рукавице.
- Давай ка, Федя, закурим, чтобы дома не журились! Макаров раскрыл коробку папирос.
- Ты что косо посматриваешь на пилотский фонарь? - спросил через минуту Бобров.
Макаров затянулся, выпустил изо рта струю дыма.
- Поглядываю.:. Вот думаю я, Петя, давно ли это было, когда в небо поднялись первые наши самолеты без поршневого двигателя? В сорок шестом. Прошло совсем немного времени… и они уже не годятся… Мы уже ищем возможность летать быстрее звука. И я верю - найдем, полетим!..
- О чем речь!
- А там новый "барьер"…
- Тепловой?
- В ЦАГИ возрастание температуры при полете со сверхзвуковой скоростью называют по–разному: одни "тепловым возвышением", другие - "тепловой чащей".
- Хрен редьки не слаще! А дальше, Федя? Что за ним?
- Ученые толкуют, что этот самый тепловой барьер мы никогда не прорвем. Чем дальше, тем хуже…
Бобров подумал и опять спросил:
- А почему ты так зло посмотрел на пилотский фонарь?
- Мысль одна появилась… Но надо подумать. Хорошо бы пилоту в случае необходимости отделяться от самолета вместе с кабиной и спускаться на парашюте… Загляни ка, Петя, ко мне вечером, посоветуемся.
Макаров пожал руку летчику и пошел в сторону завода.Несколько минут спустя он был в кабинете главного инженера. Грищук встал из‑за стола, ступил навстречу. Когда они здоровались, невозможно было определить сразу, что чувствовали эти два разных по характеру человека, пытливо глядевшие друг другу в глаза. Грищук последнее время заметно охладел к Макарову, но все еще не высказывал своего окончательного мнения по вопросу изменения конструкции. А это как раз и смущало конструктора, нуждавшегося порой не столько в помощи главного инженера, сколько в его участии, в добром отношении.
- Павел Иванович, - начал Федор, - без вас, без вашего сочувствия дело у нас…
- Не двигается? - перебил Грищук, с усмешкой глядя в осунувшееся лицо Макарова. - Дело в том, Федор Иванович, что я, признаться откровенно, не совсем понимаю, что вы предлагаете, в чем существо вашей новой идеи. Садитесь, давайте потолкуем.
Грищук вернулся за свой стол и грузно опустился в кресло. Усаживаясь напротив, Макаров с досадой подумал: "Не ахти как любезно встретил…"По осунувшемуся лицу конструктора главному инженеру нетрудно было догадаться, что дела у него подвигаются не очень успешно. Но это не огорчало. Наоборот, он даже был доволен, надеясь, что чем скорее молодой конструктор поймет свою ошибку, тем скорее образумится и вернется к схеме уже созданной конструкции. "Конечно, ― как бы оправдывая самого себя, думал он, ― я был бы рад творческой удаче Макарова. Но, видать, этого не случится".
- Слушаю вас, Федор Иванович, - после короткой паузы сказал Грищук таким тоном, точно искренне хотел приободрить своего собеседника.
Макаров испытывал смутное чувство обиды, но старался этого не обнаруживать. На короткий миг щеки его немного вздулись, будто он задерживал во рту воздух, чтобы высказать сразу все, в слегка прижмуренных глазах вспыхнули искры. Прежде чем заговорить, он невольно вздохнул, как ребенок, которому крайне чего‑то хотелось, но нехватало смелости попросить.
- Я вот о чем, Павел Иванович… режут меня сплавы металла.
- Но я думаю, это не главное в ваших трудностях?
- Нет, я говорю о самом главном, - продолжал Макаров, делая вид, что не уловил иронии в голосе главного инженера. - С увеличением скоростей резко будут нарастать температурные трудности.
- Да, разумеется. Но металлурги не прекращают поисков. Когда найдут новые сплавы - вы сможете воспользоваться. А пока…
- А пока я проектирую довольно сложную систему охлаждения самолета, - быстро взглянул на Грищука Макаров, стремясь угадать по выражению лица, что он на это скажет.
- Сколько же она будет весить - ваша сложная система? - спокойно спросил главный инженер.
- Побольше тонны.
- О–о!.. И это несмотря на то, что все конструкторы мира борются за уменьшение веса машины? Оригинально!
Равнодушие Грищука раздражало Федора. Он уже искренне жалел, что пришел сюда. Опасаясь, как бы не наговорить глупостей, Макаров встал и, в упор глядя на Грищука, сказал:
- Хотелось мне, Павел Иванович, поговорить с вами откровенно, хотелось попросить подключиться к нашему делу, как всегда прежде было… Ведь речь идет не о Макарове, а о хорошей машине! Но я, должно быть, ошибся. Извините, скажу откровенно: удивляет меня ваше безразличие. Лучше зайду как нибудь в другой раз. До свидания!
Когда Грищук с деланным недоумением пожимал плечами, на губах у него промелькнула одна из тех грустных улыбок, которыми люди стремятся подчеркнуть свое разочарование.Проводив Макарова, он задумался, удивляясь тому, что все еще никак не может определить своего отношения к новой работе конструкторского бюро.
Ему уже не нравилась роль "незаинтересованного" в решении вопроса. Он за или против Макарова? Во всем, что только что сказал молодой конструктор, чувствовалась угроза и ему лично. В то же время ему очень не хотелось быть пристегнутым к этому делу в качестве определенной стороны. Гораздо лучше оставаться чем‑то вроде арбитра, а в конце примкнуть к победителю.
"Быть может, наш ретивый конструктор уже раскаивается, что взялся за маловероятное, и теперь ищет выхода из тупика? ― подумал Грищук, ударив себя пальцами по лбу. ― Ах ты черт!.. Нужно бы поласковей с ним. Нелишне сейчас позвонить, пожалуй…"Он придумал несколько мягких слов, какими полагал начать разговор, но только услышал в телефонной трубке голос Макарова, тотчас позабыл их и начал с признания своей вины:
- Федор Иванович, мне не хочется, чтобы вы превратно поняли мое отношение к вам… Ну, разумеется, не только к- вам - к делу, конечно… Я как раз и хочу сказать об этом. Ошибаться каждый может… Да, само собой. Но мне показалось, что вы уже ищете разумный выход из тупика… Из какого? Из того, в который ведут нас "дерзания" со стреловидной машиной…
Услышав ответ, что конструкторское бюро придерживается совсем иного мнения, Грищук открыл было рот, чтобы задать еще вопрос, но удержался, пожелал Макарову успехов и повесил трубку. После этого наклонил голову к букету цветов, стоявшему у него на столике в красивой фарфоровой вазе, вдохнул аромат весны.
Походив минут пять по кабинету, Грищук решил заглянуть к директору и поговорить с ним. "В самом деле, Макаров будет копаться в своих фантазиях год, два… а что скажут вверху? Нельзя же ставить завод в зависимость от сумасбродства этого мальчика!.."
Когда он вошел в кабинет директора, Соколов как раз беседовал о работе конструкторов с парторгом Григорием Лукичем Веселовым.У Грищука облегчалось положение. Он решил прислушаться и оценить суть разговора, который принимал форму крупного спора.
- Вы думаете, озадачили меня внезапным вопросом о Власове, - заговорил директор, глядя на сухопарого Веселова, оттачивавшего карандаш перочинным ножиком.
- При деловых, хороших взаимоотношениях, то есть при таких взаимоотношениях, какие у нас были прежде, я убежден, что оба конструктора могли бы дополнять и взаимно обогащать друг друга, - ответил Веселов и, повернувшись к Грищуку, спросил: - Правильно я говорю, Павел Иванович?
- Что правильно, то правильно, -ответил Грищук. - Но, по правде сказать, Власов сам не отозвался на призыв Макарова. Федор Иванович не раз призывал его к совместной работе.
- Ну, а я вам, Григорий Лукич, что говорил? - воскликнул Соколов, точно обрадованный поддержкой Грищука.
- Но, Семен Петрович, - тихим голосом продолжал Грищук, - не следует окружать вниманием только одного человека.
- А я что, других притесняю? - удивился Соколов. - Когда вы это заметили?.. В своем отношении к людям я руководствуюсь служебными обязанностями.
- Семен Петрович…
- Нет уж, извольте выслушать! -энергично перебил Соколов. - В том, что на заводе работники для меня не символы, а живые люди, в этом нет надобности убеждать вас. Но в практике мое внимание не может быть одинаковым к каждому. Одни более весомы в деловой жизни завода, другие же…
- И все‑таки, Семен Петрович, - возразил Веселов, - даже лучшие, постоянно растущие люди не могут походить друг на друга.
- Совершенно согласен с вами, - подтвердил Соколов и снова заходил по кабинету; вот он остановился у фикуса, достал из кармана перочинный нож, срезал засохший стебель и поднял его на уровень лица.
- Сохнет фикус… не весь, но сохнет. А другие стебли здоровые, хотя произрастают в одной и той же почве…
- Влаги недостаточно, - заключил Веселов. - Поливать надо почаще, не засохнет.
- Нет, - быстро возразил директор, - тут что‑то совершенно другое. Видать, от рождения слабее других. Вот в чем суть дела, Григорий Лукич.
Грищук невесело усмехнулся, поняв ход мыслей Соколова, но даже не шевельнулся, стремясь казаться безучастным, продолжая глядеть на подвижную фигуру директора.Соколов еще несколько раз прошелся взад–вперед, затем остановился, окинул беглым взором главного инженера, задержав взгляд на его выбритой голове. Подойдя к столу, опустился в кресло. Он хотел что‑то сказать, но Веселов, не следивший за ним, сообщил, достав лист бумаги из нагрудного кармана:
- В партийный комитет поступило заявление от Власова. Жалуется на плохое к нему отношение. Спрашивает, как поступить. Намекает на уход с завода.
- Что же вы ответили ему?
- Прежде следует самим себе ответить. Ведь все наши трудности в разное время и в разных ситуациях без его участия никогда не преодолевались. Нельзя забывать, что у Власова имя конструктора не вымышленное, Семен Петрович.
- Хватит нам, однако, с этими вечными "ситуациями", - резко произнес директор. - Дело вовсе не в том, что Власов увидел, будто я хвалю и поддерживаю только молодого конструктора.
Грищук тяжело поднялся с дивана и тихо проговорил:
- Я зайду немного позже, Семен Петрович.
Он уже пошел к двери, но Соколов окликнул его:
- Подождите, Павел Иванович! Что вы бежите? Надо решать вопрос.
Глава двенадцатая
Макаров не ночевал больше в своем кабинете, но домой, как правило, из конструкторского бюро уходил поздно. Он любил, заложив руки за спину, пройтись неторопливо пешком, подумать по дороге. Так и сегодня сделал.Солнце скрылось за лесом, давно надвинулись мягкие сумерки. Чудесный, сильный аромат цветения разливался над полями.
"Куда же мне в такую пору? ― оглянувшись вокруг, подумал Макаров. ― Неужели сразу домой? А если к Наташе?.."
Было уже одиннадцать часов. Наташа, наверное, спит. Нет, сейчас никак не годится к ней, решил он и тотчас поймал себя на мысли: "Неужели я намеренно думаю о том, что она спит, чтобы оправдать самого себя?"
Подойдя к своему дому, он не вошел в парадное, а обогнул угол и очутился на зеленой площадке, отделявшей здание от обрыва. Опустился на скамейку и стал глядеть на звездное небо. Дул мягкий, теплый ветерок, трепля по щеке, заползая за расстегнутый воротник рубахи. В лицо билась мелкая мошка. Соловей в зарослях то выводил замысловатые коленца, то вдруг умолкал, точно прислушиваясь к чему‑то.Во всем теле Федор испытывал приятную легкость. Но чувство неловкости перед Наташей не проходило. Хотелось, чтобы сейчас она была рядом, чтобы они сидели и молча угадывали мысли друг друга.
Затем Федор прошелся к обрыву, постоял у самого края, где росла ветвистая акация. Невдалеке была скамейка. Оттуда послышались голоса. Макаров прислушался и узнал Боброва и Люду. "Спорят…" Он улыбнулся. Спорили они по любому поводу. Казалось, они скучали, когда не было причины для спора.
- Смотри! -послышался голос Люды. По небу сверкнула длинная огненная черта.
- Звезда покатилась! - проговорил Бобров.
"Такую бы скорость машине", ― подумал Федор. Неожиданно у него под ногами хрустнула сухая ветка. Бобров оглянулся, потом быстро подошел.
- О, Федя!.. Тебе письмецо! - сказал он, подавая сложенный треугольником лист бумаги…
Федор взял записку, помолчал, потоптался неловко на месте и, не простившись, зашагал к дому.Первый раз в жизни Анастасия Семеновна не встретила сына. Она лежала на тахте и не встала, не пошла навстречу, как это бывало обычно. Должно быть, крепко спала. Не желая беспокоить мать, Федор бесшумно прошел в свою комнату, включил свет и сел к письменному столу. Положив перед собой листик бумаги, начал читать:
"Некоторые товарищи, ― загадочно начиналось письмо, ― готовы порой считать любовью чувство, возникшее в результате коротких и случайных связей. Но мне кажется, такое чувство имеет мало общего с серьезной любовью. Крайне нуждаюсь в твоем мнении по этому поводу, Федя. Завтра в семь утра жду тебя в парке возле голубого фонтана". И внизу коротенькое слово: "Наташа".
Долго он не мог уснуть в эту ночь, теряясь в догадках. "Неужели она намекает на мое знакомство с Нескучаевой?" Он чувствовал, что завтра ему будет стыдно глядеть Наташе в глаза.На рассвете, когда солнце только начало всходить, Федор вскочил с постели, открыл окна и побежал в ванную. Мускулистое смугловатое тело содрогнулось под холодным душем. Но он сразу почувствовал себя удивительно бодро. Однако стоило ему выйти из дома и окинуть взглядом пустынную улицу, как им вдруг стало овладевать тревожное предчувствие.
Очутившись в городском парке, он несколько раз прошелся вокруг голубого фонтана, бросая косые взгляды на смежные аллеи. Наташи нигде не было. Посмотрел на часы ― было ровно семь. "Сейчас придет". Достал портсигар, закурил. Вдруг… он чуть не обронил портсигар, увидев Наташу.Растерянность Федора рассмешила девушку. На короткий миг ее лицо озарилось нежной улыбкой.
- Наташа, здравствуй! - протянул руки Федор.
Через минуту они очутились в узкой аллее. В этот ранний час здесь никто не мог ни увидеть их, ни услышать. Сели на скамье. Федор прислушивался к дыханию Наташи, ждал, что она скажет. Сам он не знал, с чего начать разговор.
- Наташка! - не выдержал, наконец. - Ты мне писала, я получил…
Федор полез было в карман за запиской, но Наташа остановила его.
- Писала… - ответила тихо, повернувшись к нему лицом. - Не доставай, я знаю, что ты получил.
- Но тут какие‑то странные слова…
- Они тебе не понравились? - удивилась Наташа; потом грустно вздохнула: - Федя, я потеряла тебя из виду… вот и решила написать, верила, откликнешься… Эх, Федя, Федя! Ты забываешь свои слова. Помнишь, как‑то говорил мне: "Дружба и любовь окрыляют, удесятеряют силу"… Я тогда была согласна с тобой.
- Об этом говорить как‑то неудобно, - молвил он тихо, потупясь. - Честное слово, Наташа, неужели ты могла подумать, что я забыл о тебе? О твоем существовании?
- Нет, зачем, я верю, что ты не забыл. Но подожди… - в глазах Наташи блеснули слезы. Я "существую", а мне хочется жить. Надеюсь, ты понимаешь меня? Иногда мне кажется, что я начинаю стареть. Ты во мне не замечаешь этого? А вот мама твоя заметила… Дома считают меня девочкой, а мне скоро двадцать шесть лет…
- Наташенька, одно прошу - не обвиняй меня ни в чем, - горячо ответил ей Федор. - Мне так трудно сейчас на работе!.. Но я, кажется, буду самым счастливым человеком на свете. Прости меня, Наташа!..
Она не могла не верить ему. Она готова была все простить. Вот если бы только он развеял сомнения… Кто та женщина? Что ей надо от него? Как он относится к ней?Но Макарову в эти минуты и в голову не приходило, что Наташу мучит тупая ревность. Он чистосердечно признался, что скучает по ней, видит во сне. Наташа жадно ловила каждое его слово, но боль в сердце не утихала. Ей казалось, что он нарочито отвлекает ее внимание, чтобы ничего не сказать о той, о его знакомстве с другой девушкой.
- Тебе к которому часу на завод? - вздохнув, спросила Наташа.
По тону голоса Федор инстинктивно угадал внезапную перемену в ее настроении. Он наклонился немного, заглянул в глаза, объяснил:
- Мне еще нужно домой забежать.
- И мне тоже, - сказала чуть слышно Наташа и тотчас поднялась.
- Идем, Федор Иванович, - предложила она и первая сделала несколько шагов по направлению к выходу.
Федора ошеломил холодный тон ее голоса. Он не двигался с места.
- Наташа, неужели между нами уже нет ничего общего?
- А разве есть?.. - спросила она. - Не моя вина, что между нами так, а не иначе…
- Значит, не веришь мне? - упавшим голосом спросил Федор.
- Верю тому, что ты очень занят работой. Но не верю, что настолько, чтобы не было минуты для меня. Очень странно, Федя, что у тебя не хватает мужества сказать мне всю правду в глаза. Я же учинять допрос не стану.
- Мне учинять допрос? - вскочил Макаров.
- Не делай, пожалуйста, трагической позы, - Наташа машинально поправила на руке ремешок сумочки. - Скажи лучше, что та… другая - интереснее меня, и я пойму.
- О чем ты?.. - Федор подбежал, схватил обе руки.
- Пусти, мне больно! - укоризненно посмотрела она ему в глаза.
- Наташа, что за глупость! Ты в чем‑то подозреваешь меня?
- Ты еще спрашиваешь!.. Не иди со мной, не могу!.. - и побежала прочь.